— Нет… Я… — И начинаю плакать навзрыд, задыхаясь и захлебываясь. Марго тут же сгребает меня в охапку и обнимает. Запах Шанель сильно ударяет в нос, но мне все равно. Я цепляюсь в свою Главную, как за последнюю опору в жизни. Я снова одна. Снова наедине со своим горем, и только Марго служит утешителем. Только стало всё хуже. Я потеряла сестру, потеряла любимого…
— Знаешь, ты хотела отпуск, в Америку? Я тебе устрою. Тебе надо развеяться и не думать…
Я поднимаю взгляд и смотрю на Темную.
— Марго, я сегодня вызову демона…
Она напрягается под моими руками и смотрит пронзительным взглядом:
— Зачем?
— Узнаю, что произошло с Кевином. Я хочу узнать имена убийц.
— Мести жаждешь?
— Да. — Я выдыхаю это всем своим существом, но продолжаю говорить и слежу за лицом Марго: — Только я подозреваю, что Кевин не уходил от меня. Его заставили. А потом убили.
Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Молчит и о чем-то сосредоточенно думает. Я же жду признаний. Уверена, Химеры его прикончили, и Марго знает кто.
— Я достану тебе убийц Кевина, если ты так хочешь. Только умоляю, не играйся с демонами и чёрной магией в твоем положении — можешь потерять ребенка. Лучше поезжай в Америку и отдыхай, как хотела. А поимку убийц я возьму на себя.
Я киваю в ответ. Только есть одно «но»: я ей не доверяю в этом деле.
— Пойдем обратно. Пройдешь через портал… А то холодно тут.
Она разворачивает меня и ведет снова в офисное здание Химер. И только тут я вспоминаю через призму боли и горечи, что обещала Ксении разобраться с приходом неизвестных девушек. Я кошусь на Марго, которая похожа сейчас на злобную фурию — понятно, что сейчас полетят молнии в Киру. Могла ли Темная послать кого-то за кровью к Ксении? Могла… Спросить её? Вряд ли скажет правду.
Правда. Странное слово. Странная реальность моего мира. Я уже не знаю, чего ждать и кому доверять. А как бы хотелось слышать правду! Хотя, я знаю девушку, которая заставляет говорить ее. Субботина! Мне нужна Субботина.
— Ты обещала вчера, что придешь.
— Планы изменились. Впустишь? — Ксения открывает дверь и впускает меня. Она как-то придирчиво осматривает меня с головы до ног. — Проходить не будем. Поэтому расскажи, что случилось.
Из-за вести о смерти Кевина, я не рискнула к ней идти, как обещала. Вместо этого я проплакала весь вечер в подушку, позвонила Субботиной, а потом, после настойки пустырника, провалилась в сон. Только утром я вспомнила, что надо идти к Ксении.
— Что с Аней? Ты сказала, она умерла. — Мать не хочет слушать. Конечно же, из всей информации она услышала, что ее любимица из двух паршивых дочерей мертва. Я киваю, не в силах даже ответить. — Как?
— Заболела… — И отвожу взгляд.
— Она никогда не болела.
Хм! А Ксения, оказывается, внимательна была. Я смотрю на нее ненавидящим взглядом, еле сдерживаясь, чтобы не быть грубой:
— Никто не вечен. Все болеют, мама.
— И что у нее было?
— Какая разница: сифилис, СПИД, глаукома?
— Глаукома — это же слепота, кажется…
— Порой и слепота убивает. Ну, ты будешь рассказывать нам или нет?
Ксения вздыхает и, косясь на Субботину, которая понуро стоит возле двери, начинает рассказывать:
— Вчера утром был звонок. Пришли две девушки… Говорили странно… С акцентом. — Я смотрю на мать и понимаю, что рассказ ей дается трудно. Она начинает тереть лоб, пытаясь вспомнить, постоянно запинается, с трудом подыскивает слова. Странно! А ведь все это происходило вчера. Стерли память? Морган посодействовал? Вполне! — Эти девушки сказали, что они медсестры из больницы… Помню, показали документ… какой-то… А дальше сказали, что Анна при смерти, что срочно нужна кровь для переливания, времени для вызова меня в больницу нет, поэтому все делают тут, на дому…
— И тебя не насторожило, что условия были не стерильные?
— Нет… — Мама смотрит на меня круглыми большими глазами, в которых читается недоумение. Всё понятно, здесь еще и гипноз был. Внезапно Ксения охает и говорит испуганным голосом:
— Ты говоришь Аня болела… И они кровь забрали… Это что-то генетическое, да? Что-то опасное?
Да, мама, человеческая тупость генетически опасна. А я дура. И может, тоже генетически заражена.
— Нет. Кровь — это кровь. Она не связана с Аней никак. Ты можешь описать девушек?
— Да, могу. Одна высокая, угловатая, четкие скулы, крупные острые черты лица. Глаза голубые, серьезные, волосы темно-русые. Именно она говорила. Другая молчала и поддакивала.
— А вторая?
— Вторая помельче и моложе. Мне показалась сначала школьницей. Она твоего роста, волосы светлые с золотисто-рыжим отливом. Глаза… тоже голубые, но большие, раскосые, живые… Оленёнка напоминает.
Отлично! И как мне искать их? Вы не знаете Химер похожих на оленят? Со стороны Нины проходит шевеление, и я вижу, как она достает квадратный мелкий ящик — инквизиторский сличитель. Ни фига себе, что Нина носит в кармане!
— Я выйду в коридор. — Буркнув, Субботина не дожидаясь ответа, разворачивается и выходит.
— Они имена свои назвали?
— Да… Но не помню.
— Ты детали какие-нибудь заметила?
— Нет…
— Ничего не исчезло из дома?
Я задаю вопрос чисто для приличия — в принципе, для смертного это важнее, чем незаконный забор крови.
— Нет… Варя, ты тоже болеешь? Или ты действительно беременна?
— Что? Так плохо выгляжу?
Я не удивляюсь: не накрашенная, без каблуков, бледная, из-за токсикоза сильно похудела.
— Нет. Не плохо. Просто ты стала… мягче. Как Аня.
Я удивленно смотрю на Ксению.
— Кстати, где ее похоронили?
— Не скажу.
— Почему?
— Поздно быть хорошей матерью. Если при жизни Ани была никудышная, так после смерти думаешь наверстать? Или совесть гложет?
— Варя! — Она осаживает меня, как Анька. Даже нотки те же. И я замолкаю.
— Ладно. Я пойду.
Я почти выхожу из квартиры, как вслед доносится:
— Ты будешь замечательной мамой. Лучше, чем я.
И хлопаю дверью. Стою и пытаюсь прийти в себя, справиться со слезами. Будь прокляты эти гормоны! Постоянно реву на людях. Чуть что — сразу в слезы. Скажет тоже! Стала мягче, как Аня. Будто она знала, какая она была! Да Аня самая лучшая, самая хорошая, мне до нее, как до Луны пешком!
У выхода возле подъезда меня ждет Субботина и вертит сличитель в руках. Нинка согласилась помочь в память об Ане. Я думала, она попросит что-то, этим и славилась Субботина. Но тут всё сделала бескорыстно.
— Вот. Эти двое оставили на замке следы магии. — Я беру сличитель у нее и трогаю чужую энергию. Незнакомая. Неагрессивная. Сдержанная. Женская.
— Эх. Фигня всё это! Я не умею искать, как инквизиторы. Навыков не хватает. А заряд через пару часов потухнет. Так что это ничего не дает. Но, всё равно, спасибо.
— Ты скажешь своей Темной, что кто-то требовал кровь твоей Смертной?
— Нет. Не скажу.
— Почему? — Я вижу, как легкое удивление проскальзывает на бесстрастном лице Субботиной.
— Потому что мне кажется, это сделал Морган. Это он всё кружит возле меня и Ани. — Я не слышу вопроса от Нины, но чувствую, что она хочет продолжения объяснений. — Вчера мне сказали… — Я собираюсь духом и чуть осипшим голосом продолжаю: — Вчера мне сказали, что Кевина Ганна убили. Тебе твой Саббатовец ничего не говорил об этом?
Нина мотает головой.
— Короче, я подозреваю, что Морган со своими псами подстроил его побег и убил… Он же был им всем, как кость в горле. Хотя… я не понимаю одного: он же был им полезен! Зачем убивать Кевина, когда он…
Я рычу от беспомощности, закрывая лицо руками. У меня голова уже болит от слез, потерь и этих мыслей. Утираю слезы и вижу каменное лицо Нины — кажется, я вогнала ее в ступор своей реакцией.
— Ты, это, не знаешь Дэррила из клана Патриций?
— Нет.
— А говорит что-нибудь «США-Орегон-Доброе сердце»?
Нина качает головой.
— Ладно, Нин, спасибо, что сопроводила меня.
— Ничего страшного… Все равно я бесполезна была.
— Не скажи… Сличитель притащила. Отпечаток энергии сняла.
Я выдыхаю и вижу, как пар вылетает клубами из моего рта. Я устала. Очень сильно. Я чувствую, как к головной боли примешивается ужасная усталость — тоже особенность беременности. Я уже не столь энергичная: быстро устаю и все сны похожи на кому. А мне еще демона вызывать…
— Нина! — Кричу я вслед удаляющейся спине Субботиной. — Ты знаешь какую-нибудь черную ведьму или мага, который может обряд провести по взлому и призыву души?
Субботина останавливается, как вкопанная, и смотрит на меня с прищуром.
— Тебе зачем это?
Я спускаюсь со ступеней и скольжу на замерзшей луже, при этом чуть не навернувшись на ней.
Подбежав к Нине, вижу встревоженное лицо Субботиной, что весьма странно при ее неэмоциональности. Хочется огрызнуться или отмахнуться, но зачем-то выпаливаю:
— Хочу призрак Кевина вызвать. А через демона узнать имена его убийц и что произошло на самом деле.
— Отомстить хочешь?
— Угу. — Я снова чувствую, как сердце сжимается от боли, а внутри все пылает от ярости. Хочется докопаться до истины. Хочется хоть какого-то возмездия за мою опоганенную жизнь.
— Не вызывай никого. Не стоит. Ты беременна. А демоны могут отнять ребенка. Не рискуй, если хочешь доносить. Я вхожа в Сенат, поспрашиваю, что знают Архивариусы, если что — обратимся к Ною. Он может прошлое видеть, как пророки будущее.
— Хорошо. Тогда ладно. — Я чувствую радость и облегчение. Почему-то хочется ей верить. Не зря Аня так слепо доверяла Нине, а та ее никогда не подводила. Их дружба была странной, но крепкой. Думаю, Нина чувствует вину за собой, что не смогла отговорить Аню, поэтому так переживает и помогает мне.
Ничего. Скоро я воскрешу сестренку. Осталось лишь найти «Доброе сердце».
Примечания:
*Ода ошиблась. В упомянутом ею произведении Гёте "Фауст", Гомункула создал другой персонаж — Вагнер.
*Гому́нкул, гому́нкулус (лат. homunculus — человечек) — в представлении средневековых алхимиков, существо, подобное человеку, которое можно получить искусственным путём.
Долгое время создание первого гомункула приписывалось Арнальдусу де Вилланове, жившему в XIII веке. Один из наиболее известных «рецептов» получения гомункула предложен в XVI веке Парацельсом; учёный считал, что заключённая в особом сосуде человеческая сперма при нагревании и некоторых других манипуляциях (закапывании в конский навоз, «магнетизации», суть которой окончательно не ясна) становится гомункулом. «Вскармливался» гомункул путём добавления в колбу небольшого количества человеческой крови. Время вызревания гомункула, по Парацельсу, — сорок дней, рост гомункула — 12 дюймов. (Источник: https://ru.wikipedia.org/wiki/%C3%EE%EC%F3%ED%EA%F3%EB)
Не разочаруй её
Я вышел через портал в рождественский Ливерпуль, где уже на парах дожидалась машина до Саббата. Даже чемодан не взял из больницы, так как не видел смысла — львиная доля вещей осталась в школе. Попав в суету праздничного города, на мгновение почувствовал радость и облегчение от родных мест, захотелось уйти куда глаза глядят, затеряться в толпе, сесть у окна в кофейне и смотреть на чужую жизнь — раствориться в городе, как кусок сахара в кофе, чтобы исчезнуть, обезличиться.
Я чувствовал себя стариком. А я и был им: доживал отмеренное, выпрашивая у Бога облегчение и быструю кончину. Хотелось в небытие. Или же к Ней.
Сев на заднее сидение, я уставился в окно и смотрел на город, как в аквариум. Мимо проходили прохожие, ехали машины, даже велосипедисты были в столь снежную погоду. Я вспомнил, как ездил по этим улицам на своем мотоцикле. Интересно, где он? Наверное, на свалке. В последний раз он был со мной, когда меня убила Варвара. Мой верный железный конь «издох» вместе со мной на дороге в Аризоне. Но я воскрес, точнее, меня «починили». А вот его…
Я погружаюсь в воспоминания, которые сильно потрёпаны стиранием Моргана, моей смертью, мечтами, снами и переживаниями. Пытаюсь вспомнить тот промежуток между тем, как Варвара свернула мне шею и пробуждением на столе — что было тогда? Помню ощущение легкости и всепоглощающей грусти, что видел, как Мелани переживала из-за меня. Помню кадр: она стоящая у моего тела и я слышу ее боль сердца. Хочется обнять, утешить, сказать, что я рядом, но не могу. А затем пробуждение — резкое, болезненное, тяжелое.
Интересно, слышит ли Мелани мою боль? Осознает, что происходит, как меня ломает, как умираю без нее? Если да, то почему ведет себя так? Неужели Реджина права, и она всего лишь плод моего воспаленного разума?
Я вспоминаю, как любимая лежала на моих коленях напуганная поломкой лифта, а я утешал ее. Она пыталась уйти тогда, а я смог ее вернуть…
— Скорее ты моя галлюцинация.
Яркие небесные голубые глаза, сияющие от пролитых слез.
— Прекрасно. Тогда мы выдумка друг друга.
— Мы приехали, сэр. — Грубый голос Энтони возвращает меня в реальность. Испуганно оглядевшись, понимаю, что мы стоим внутри двора Саббата, который украшен рождественскими гирляндами, в середине площади стоит ёлка, украшенная яркими блестящими шарами.
— Спасибо, Энтони. С Рождеством.
— И вас, сэр.
Каждый год на Рождество Саббат украшается, как стареющая дама в бриллианты и золото — выглядит несуразно: темные грубые средневековые камни с резьбой, по которым пускаются лампочки, пластиковые игрушки, китайские фонарики. На огромную дубовую дверь вешается круглый венок с омелой и шишками, который своими размерами напоминает погребальные венки на похоронах. Помнится, Стефан однажды подшутил над пьяным Куртом, когда тот вернулся почти в невменяемом состоянии несмотря на запрет Реджины — должна была приехать комиссия из Сената, поэтому всем запрещались какие-либо вылазки в город. Зная Светоча, мы поняли — на утро Курту несдобровать. Тогда-то и был найден Стефаном на чердаках этот венок и поставлен возле ног храпящего Курта. Стеф еще прикрепил записку: «Он уважал Светоча, но жажда приключений была сильнее. От сочувствующих Инквизиторов. Покойся с миром, друг. Да будет легка разящая рука». Реджина шутку оценила. Но не Курт.
Боже! Это всё так далеко! Так давно было! Прошлая жизнь.
Я кошусь в сторону ступеней в подземелья. Широченная сеть ходов и переходов под замком, есть даже секретные пути подо рвом — некоторые завалило, некоторые замуровали, что-то расширили, что-то, наоборот, убрали. И там есть он — созданный зал для сожжений ведьм. Лишь один раз этот зал спасал жизни, а не забирал — во время второй мировой при авианалетах здесь спасались люди, как в бомбоубежище.
Пытаясь отогнать мрачные мысли, направляюсь в сам Саббат, скрипя ботинками по снегу.
Внутри замка слышен шум. Я знаю, что весь обслуживающий персонал распущен на ближайшие три дня. Никогда так Саббат не уязвим, как в Рождество и Новый год, никогда так Инквизиция не беспомощна, как в отсутствие слуг, хотя это забавно наблюдать, что творится по утрам на кухне. Иду на звук. Как обычно, открыли главную залу, где наверняка стоит елка, именно там в канун Рождества под вечер мы собираемся всей школой, хотя главное празднество будет завтра. Чем ближе к главной зале, тем сильнее слышатся голоса: смех Стефана, восклицание Евы, голос Реджины и монотонное бурчание остальных.
По отблескам из-под дверей становится понятно, что зажгли большой камин. Зала предназначенная для приема гостей — слишком большая для небольшой горстки живущих в замке. Обычно ее открывают на торжественные случаи и на праздники. А еще она ужасно холодная. Лишь огромный камин мог отогреть ее и сделать ее более-менее уютной. Когда-то здесь собирались рыцари, дамы, менестрели. Сейчас здесь обитают колдуны и ведьмы. Инквизиция нового современного формата.
Собравшись духом, я открываю дверь и вхожу — разговоры сразу же затихают при моем появлении. Но тут Стефан с криком бросается ко мне, следом за ним слышатся радостные восклицания моего имени.