Вера:
И кто бы ей ноги держал?! Василий Андреевич?! И старика, тебя вырастившего, подводишь?!
Белозерский показывает Вере кожаные ремни, свисающие с ножного конца операционного стола:
Белозерский:
Я немного рационализировал…
Вера перебивает, с гневом учителя на ученика:
Вера:
Если двигательное возбуждение, а ты с железом уже в матке?! Ремни – не руки! И мозжечка у них нет – моторику синхронизировать!
Белозерский молча ставит ноги Бельцевой, удерживает, полностью подчинившись тому, что Вера взяла манипуляцию на себя – не из трусости подчинён, а потому что Вере невозможно сопротивляться, к тому же она опытнее.
Вера:
(с сарказмом) Синяков ей наставим. За то, что мы её поколотили – отделаемся штрафом. А то и вовсе – пожурят. Я – княгиня; ты – сынок олигарха!
Белозерский:
В смысле?!
Вера уставляется на него, во взгляде сквозит: «ну ты баран!»
Вера:
Вдруг эта дура где проговорится?!
Белозерский:
Что ж она, враг себе?!
Вера:
Нет! Просто дура… А так: поколотили – вот и выкидыш. По неосторожности.
Верина рука с зондом – к работе…
Бельцева лежит на диванчике, уже в сознании, но ей нехорошо. Александр и Вера привели себя в порядок. Вера поит прооперированную Бельцеву чаем.
Вера:
Пей! Сладкое. Надо!
Бельцева делает несколько глотков.
Вера:
Ты зачем в клинику пошла?!
Бельцева:
Подумала, скажу: кровь пошла…
Вера:
И доктор такой глупец, что не сообразит! Сама спицей ковыряла, или бабка какая помогла?!
Бельцева молчит.
Вера:
Понятно. Бабка… Ты в курсе, что аборт в Российской империи приравнен к умышленному детоубийству?!
Бельцева плачет.
Бельцева:
Я не могла его оставить. У меня мужа нет… Я…
Вера:
Кто-то же тебе его сделал! Не от святого духа же, право! Надо было…
Вера сокрушённо качает головой. Она понимает, что все эти её «надо было» сейчас совершеннейшая риторика. Поднимается.
Вера:
Пустое! Отлежишься немного и… И даже адрес этот забудь!
Бельцева испуганно и благодарно часто кивает.
Матрёна Ивановна и Георгий развешивают бельё. Он держит таз. Госпитальный Извозчик сидит на ступенях, курит, бросая ревнивые взгляды на Матрёну с Георгием. Выходит Кравченко.
Кравченко:
Ты куда, Иван Ильич, с утра мотал?
Госпитальный Извозчик:
Куда господин Белозерский приказать изволили!.. А-а-а… я не для того здесь, чтобы интересоваться.
Кравченко:
Ты у нас – служебный транспорт, а не для господских нужд.
Госпитальный Извозчик кидает коротко, тихо, но значительно:
Госпитальный Извозчик:
Отпрыск благодетеля не изволят злоупотреблять. Разок и попросили.
На крыльцо выходит Концевич, в цивильном костюме, с докторским саквояжем. Идёт к карете.
Концевич:
По вызову в господский дом.
Извозчик смотрит на Кравченко. Тот строго, без эмоций, кивает. Концевич садится в карету, не на козлы, внутрь.
Госпитальный Извозчик:
(к Георгию) Эй! Санитар! На вызов!
Георгий, улыбнувшись Матрёне, неспешно идёт к карете.
Госпитальный Извозчик:
Пошевеливайся!
Георгий, с чуть заметным усилием – для незнакомого с его ситуацией выглядит, будто человек намеренно медленно взбирается на козлы, – садится рядом с Извозчиком. Радушно протягивает руку:
Георгий:
Георгий Буланов!
Госпитальный Извозчик двумя руками держит повод, демонстративно, мол, не могу ответить. Трогает, представляясь довольно холодно, не глядя на Георгия:
Госпитальный Извозчик:
Иван Петров!
Георгий выразительно снисходителен к демаршу Ивана Ильича, добродушно хмыкает, качая головой.
Вера сидит на диване, Белозерский пристроился в кресле – но явно жаждет быть поближе. Кофе, сигареты.
Вера:
Ты понимаешь, что сами эти инструменты на дому держать преступно?!
До Веры доходит…
Вера:
И давно к тебе Лариса Алексеевна своих девочек посылает?!
Белозерский вскакивает, горячо защищает Ларису.
Белозерский:
Она вообще не в курсе! Они сами! Как я могу отказать?! Они же тоже… Или сами будут пытаться вытравить, или к коновалам пойдут! Вы знаете, сколько в Российской империи гибнет…
Вера:
(резко перебивает) Лучше тебя!.. Но ты этим больше заниматься не будешь! Ты даже не представляешь, какой везунчик. Что никто на тебя ещё не донёс.
Белозерский:
Да кто же донесёт?!
Вера:
Любая из девок, которой ты помог. И не со зла, а по отсутствию… (стучит костяшками пальцев по лбу). Ты лучше по улицам ходи с пистолетом и в детишек стреляй. Это у нас для закона равнозначные деяния.
Вера затягивается глубоко, откидывается на спинку дивана. Белозерский – поближе к ней, воркующим голубком:
Белозерский:
Вера Игнатьевна…
Вера:
Кстати, что у вас с Асей?
Белозерский делает круглые удивлённые глаза: «в смысле?!»
Ася, довольно напевая, налаживает быт в предоперационной: новое бельё, мыло, щётки; распаковывает, расставляет. Заходит Кравченко, несколько мгновений любуется Асей – она его не замечает. Оборачивается, обрывается, смеётся.
Ася:
Владимир Сергеевич! Напугали!
Кравченко:
Анна Львовна…
Она внимательно смотрит, ожидая каких-нибудь рабочих ремарок-указаний. Кравченко чуть смущён.
Кравченко:
Анна Львовна… (не решается) Всё ли в порядке?
Ася:
Всё прекрасно! Мы с Александром Николаевичем разобрались с новой параформалиновой камерой. И с аппаратом Рентгена. И стерилизовали новые наборы операционных инструментов! Как хорошо, когда есть большие средства!
Кравченко смущается ещё больше, он, пожалуй, даже сконфужен, хотя Ася ничего такого не имела в виду. Она чувствует, что он принял это на свой счёт – хотя и не понимает, почему.
Ася:
Я не к тому, что деньги делают человека лучше или хуже. Просто… Просто как же замечательно, что у нас вдоволь белья, и перевязочных материалов. И новый операционный стол. А не будь денег… Мне-то самой ничего не надо, я довольствуюсь самым малым…
Кравченко:
Ася, вы достойны всего самого лучшего! И будь я…
И вот тут до Аси наконец доходит, что Кравченко испытывает к ней мужской интерес. Она вспыхивает, опускает глаза, ей он очень приятен (в отличие от Концевича), но не настолько, насколько интересен Белозерский. Пока она соображает, Кравченко, помрачнев – выходит, так же тихо, как вошёл. Она не сразу замечает.
Ася:
Владимир Сергеевич, вы очень хороший человек…
Поднимает взгляд – его уже нет.
Носятся вокруг дивана, Белозерский пытается поймать Веру.
Белозерский:
Да! Дружба у нас с Асей! И не более того! Думал, уж ты-то даёшь право мужчине и женщине на дружбу!
Вера:
(передразнивая) Уж я-то – да!.. Да не все женщины дают мужчине это право!
Белозерский поймал её. Схватил в крепкие объятия.
Белозерский:
Вы уже больше месяца испытываете моё терпение!
Вера:
Не здесь!
Белозерский:
Папа в отъезде…
Вера одаривает его замораживающим взглядом: «щенок ты и есть – щенок!» От такого взгляда он сам её выпускает, недоумевая.
Вера:
(кивая в сторону двери) Такое горничным шепчешь?… Как и нашей незаконной пациентке барский сынок шептал?… Или сам барин.
У него на лице: оскорблён в лучших чувствах. Вера саркастично усмехается: «обидчивый щенок!»
По лестнице спускается Бельцева – она много лучше себя чувствует, аборт выполнен под адекватным обезболиванием, стерильными специально для этого предназначенными инструментами, умелыми руками. Судя по её повадке, Вера не ошиблась в «диагнозе» и Бельцева действительно горничная. Бельцева безошибочно идёт к боковой двери – «каптёрке» лакея Василия. Тихо стучит. Выходит лакей Василий.
Бельцева:
Прошу прощения. Вы не могли бы меня выпустить через чёрный ход.
Он кивает. Взгляд Василия исполнен сочувствия.
Лакей Василий провожает Бельцеву. С него слетела наносная чопорность, он сейчас добрый простой человек. Достаёт ассигнации, неловко пытается ей сунуть.
Лакей Василий:
Ты это… Если в доме, где служишь, балуют – уходи.
Бельцева:
Как же – уходи? Это моё первое место. Куда без рекомендаций?
Лакей Василий:
Куда-куда… На Кудыкину гору!.. Куда-нибудь же можно!
Бельцева решительно отодвигает его руку с деньгами.
Бельцева:
Спасибо! Мне в этом доме и так помогли. Баре и барчуки везде балуют. Вы и сами, поди, горничных зажимаете! А откажет – со свету сживёте!
Лакей Василий обескуражен совершенно искренне. И огорчён абсолютной уверенностью горничной в том, что она говорит – настолько это прочувствованно. Она понимает, что лично его она обидела зря. Говорит чуть мягче:
Бельцева:
Пойду я. Вечером у господ бал… (язвительно) Как бы у госпожи нервного припадка ни случилось.
Вера и Белозерский спускаются по лестнице. Белозерский надутый. Вера говорит совершенно обыденно:
Вера:
Приходи ко мне вечером.
Белозерский весь вспыхивает от радости. Вера окорачивает его пыл ироничным тоном.
Вера:
Только хвост павлиний дома оставь. Или в бордель занеси. И в клинике веди себя в соответствии с субординацией. Что до Анны Львовны: или руку и сердце предлагай, или голову дружбами не морочь. Она до дружб ещё не доросла. И слава богу!
Со стороны чёрного хода появляется Василий, немного не в своей тарелке. Белозерский этого не замечает, в отличие от Веры.
Вера:
ВасильАндреич, что с тобой?
Лакей Василий:
Проводил… барышню.
Вера:
С этими барышнями не только твой молодой барин сядет. Но и старый – состояния и званий лишится. Должен же быть в этом доме хоть один разумный человек!
Смотрит на Василия. Он чуть с сердцем – позволяет быть собой:
Лакей Василий:
Я что могу?!..Могу только рядом поселиться, передачи носить!
Вера тронута его преданностью – от души. Гасит свои чувства иронией:
Вера:
Хоть хорошо платят?
Василий кивает, «шутку понял», отвечает, хоть и с горечью, но тоже иронично:
Лакей Василий:
Если как пособник не пойду – лет на двадцать банковского счёта на передачи достанет. Я экономный.
Вера пожимает Василию плечо. Обращается к нему.
Вера:
Николай Александрович из Берлина вернётся…
Удивлённый и даже ревнивый взгляд Белозерского: Вера не только в курсе, что отец в отъезде, но и знает, куда он отправился.
Вера:
Я ему самолично устрою!
Идёт на выход. Белозерский за ней.
Госпитальная карета стоит у подъезда господского дома. На козлах сидят Госпитальный Извозчик (надут) и Георгий (словоохотлив).
Георгий:
И много у вас работы?
Госпитальный Извозчик:
Как откроемся – узнаешь!
Пауза. Извозчик никак не хочет идти на контакт с Георгием, что для него нехарактерно. Георгий не любит подобных невнятных ситуаций. Решает выяснить напрямую.
Георгий:
Так, Иван Петров! Когда и чем я тебе насолить успел? Я, знаешь, не люблю, когда товарищ на меня непонятный зуб имеет.
Госпитальный Извозчик:
Ишь ты, зуб! Моего зуба ещё заслужить надо!
Георгий:
Ну ты… бобёр!
Из господского подъезда выходит Концевич, с саквояжем; на лице – брезгливо-надменное выражение. Георгий, кивая на Концевича, обращается к Извозчику:
Георгий:
Этот, понятно, таким уродился. Но ты ж, я чую, другой!
Концевич садится в карету.
Георгий:
И? Чего?… Ни слова?!
Госпитальный Извозчик тоже очень хочет ляпнуть что-нибудь про Концевича, но сам себя окорачивает:
Госпитальный Извозчик:
А ни слова – значит сказать нечего. Едем!
Понукает лошадь. Трогают. По улице, к господскому дому, идёт Бельцева. Бледная. На неё обращает внимание Георгий. К Извозчику:
Георгий:
Девица – ровно полотно.
Госпитальный Извозчик молча правит, демонстративно не обращая внимания на Георгия.
Георгий:
Я ж не так просто… Я ж с доктором живу. С Верой Игнатьевной!
Извозчик бросает на Георгия ошарашенный взгляд, искоса. Веру Игнатьевну он уважает. Георгий не так интерпретирует взгляд.
Георгий:
Да не в том смысле «живу», дундук-бурундук! В смысле: я за неё в огонь и в воду.
Вера и Кравченко проводят совещание. Стук в дверь. Заходит Концевич. Кладёт бумаги с отчётами о вызовах перед Верой.
Концевич:
Ещё один нервный припадок. Итого за истекшую неделю опробованного модуса: двенадцать нервных припадков – все в возрасте прекращения функционирования яичников; пять вздутых животов, и один приступ подагры.