========== Мария. Глава 1. Огонь ==========
В декабре рынок похож на цветную мозаику. Он переполнен, крепко надушен специй пряным ароматом, говорит на своём варварском диалекте — смеси языков и акцентов.
И я всем сердцем отдалась декабрю, ведь это так просто — затеряться в драпировках индийских тканей, в толпе туристов, примешивая свой голос к гулу остальных.
— Вот этот вещь два штука и десять таких, — в моём голосе звучал жуткий акцент, но я могу говорить и как коренной житель. На конспирации настаивал Джейсон, а я не спорила, второй год продолжая играть роль американской туристки. Весьма посредственно.
Старая торговка улыбнулась, обнажив ряд желтоватых от курения трубки зубов, и поинтересовалась:
— Не хотите ли взять манго? Теперь пошёл сезон их созревания.
— Хороший погода, синий море, вас не понимать, спасибо, — ответила я, укладывая в пакеты фрукты. Манго я покупала в соседнем ряду, там дешевле…
И вместо того, чтобы вернуться домой короткой дорогой, я побрела вдоль береговой линии, где пенные губы Океана нежно касались моих ступней. Я всегда останавливалась на призывный его монолог, который и без того слышала в себе каждый божий день. Охрипшие от зова волны.
Повернувшись к Океану лицом, я не смогла удержаться и ступила в воду: передо мной только прекрасное, где неба синь растворила линию горизонта. Впереди меня красота, по обе руки совершенство и позади ничего нет… знаю, когда-нибудь я стану частью всего этого великолепия. Песчинкой в пустыне безграничного.
Придёт тот день, когда войду я в воду и побреду вперёд, не оглядываясь. Океан попробует меня языками своих волн, а потом уронит, проглотит, растворит, как кусочек сахара в своей бездонной чашке. Я буду принадлежать Ему, я стану Им.
— Мария, Мари-и-и-я, — послышался из-за спины, с берега, знакомый голос, и только он смог выдернуть меня из оцепенения. Джейсон спешно, не снимая кроссовок, бросился в воду, торопясь ко мне. И, пожалуй, его можно понять: волны держали меня за талию, они даже касались груди, Океан завлекал меня в свой танец.
Но всегда, когда приходил Джейсон, я переставала слышать его музыку. Мокрые, требовательные пальцы отпускали.
…
Я обернулась. Посмотрела через плечо. Лицо Джейсона озаряла та самая улыбка, которая увлекла меня за собой два года назад и держала до сих пор. В ней миллион вольт, которые, пожалуй, могут убить, если такой разряд попадёт в воду. А вот взгляд Джейсона всегда оставался настороженным. Он не понимал моих действий, а потому автоматически оценивал ситуацию, так, как он привык. А я… я тоже старалась. Привыкнуть.
— Что-то случилось, Мари, — он осторожно подошёл ко мне и, перехватив один пакет, вплёл свои пальцы в мои. В его голосе не прозвучало вопроса. Только утверждение. И осознание того, что он всё знает лучше меня. Это правда.
Между нами повисла пауза, расправила плечи тишина. Такая вязкая и густая, что кажется, её можно ощутить телесно.
— Что с тобой? — теперь Джейсон задал именно вопрос, и голос прозвучал намного мягче.
Я молчала и рассматривала человека, о котором, к сожалению, и сказать ничего не могла.
Джейсон Борн… так, по крайней мере, его называла я. Хотя в иных документах он записан Фомой Киняевым или Диего Фернандесом. Да и я рядом с ним давно перестала быть Марией Кройтц. Джул Баррет — вот моё новое имя. Одно из многих.
Джейсон всё ещё смотрел на меня, когда стальной замок его пальцев ослабел, а он шагнул вперёд, сократив расстояние до минимума, заключил меня в кольцо объятий. Пакеты с покупками моментально оказались в воде, и Океан тут же принял наши скромные дары. Джейсон крепко прижался щекой к моей щеке, так, что мне стало больно и невозможно смотреть; лишь краем глаза заметила несколько зелёных яблок, покачивавшихся на поверхности воды рядом с нами.
Губы Джейсона солоноватые на вкус, возможно, от длительной ежеутренней пробежки, а может быть, он всегда был частью Океана, но не признавался мне в этом. Я озвучила вопрос, на который он лишь ожидаемо предложил вернуться домой.
— Я приготовил кофе и яичницу с беконом.
— Хорошо.
…
По берегу до нашего бунгало почти километр, и всё время, пока мы шли, Джейсон молчал. Он не был обижен, а размышлял, и это обстоятельство выдавала глубокая морщинка, разделившая пополам его переносицу.
И снова он дал мне время на внутренние диалоги. На размышления и вопросы, которые так и останутся без ответа.
Я смотрела на его профиль, на тяжёлый волевой подбородок и улыбалась в который раз, вспоминая, как впервые увидела его. За миллионы километров и триллионы секунд отсюда. Кажется, в прошлой жизни. Тогда я приводила в порядок какие-то документы. Американское посольство, скучное многочасовое ожидание своей очереди и… этот парень, в поношенном рваном свитере и с красным рюкзаком через плечо. Что-то в его образе сразу привлекло и прокричало во весь голос: «Брось! Такие парни никогда не обращали на тебя внимания, Мария». Но его взгляд, на долю секунды нарушивший рамки простого и ознакомительного, которым награждают вскользь, улыбка, едва коснувшаяся уголков губ, и сверкнувший на руке браслет дорогих часов сказали о многом, оставив, однако, больше вопросов, чем ответов.
Я постаралась выкинуть его образ из головы сразу же. Просто потому, что от таких парней в моей жизни не случалось ничего, кроме неприятностей. И у меня получилось. Минут на десять. Ровно до того момента, когда он окликнул меня, подкравшись к моей машине:
— Заработаешь десять тысяч, если доставишь меня в Париж.
— Нашёл дуру, — фраза была сказана на немецком больше для себя…
— Предлагаю на полном серьёзе. Вот тебе десять, держи. Получишь ещё столько же, когда прибудем на место, — ответил он на моём родном языке без малейшего акцента.
Я сомневалась всего несколько секунд. И дело уже совершенно точно было не в банкнотах, шуршащих в моих руках. Причина в том, что влипаю я быстро и запросто, пристаю, как муха к клейкой ленте. Мне не нужно ещё десять тысяч, голос решил за меня:
— За рулём буду я.
И только на периферии сознания полыхнуло: возможно, его разыскивает полиция. Но такие вспышки я всегда гасила профессионально.
…
По пути к дому нас привычно провожали завистливые взгляды туристок, отдыхавших в пляжных шезлонгах. Мокрая футболка моего спутника прилипла, обозначив рельеф сильного, натренированного тела.
— Джейсон, — шёпотом позвала я.
Он моментально обернулся, и напряжённое лицо на миг озарила улыбка.
— Что?
— Что?..
…
Едва захлопнув дверь домика, он стянул мокрую майку, ухватив её между лопатками. Так делают только мужчины. И пока я возилась со своим липнущим к ногам сарафаном, он незаметно обошёл сзади и клеймил макушку горячим поцелуем. Шершавые подушечки сильных пальцев пробежались по рёбрам, вызвав целый табун мурашек.
— Я помогу тебе это снять.
Его лоб упирался в мой затылок, когда бесполезная мокрая тряпка уже валялась на полу, а руки Джейсона повторяли полукружия грудей, останавливаясь под ними, оценивая их тяжесть.
— Люблю, — прошептал он на французском, предпочитая обозначать моменты нежности на языке Бальзака. Ведь он был уверен, что я не понимаю на нём ни-чер-та.
Но мне трудно удержаться от ответного жеста. И хочется сделать ему что-то приятное. Вариантов не так много. Извернувшись, я встала перед ним на колени, а он, приняв правила игры, совершенно не сопротивлялся.
Мне нравилось, что с Джейсоном не нужно предпринимать дополнительных действий, и когда мои пальцы оказались под резинкой его белья, он с шипением втянул воздух сквозь сжатые зубы, пытаясь найти несуществующую опору. Я чуть приподнялась и, удерживая его за ягодицы, попробовала на вкус. Хорошо знакомый, приятный, всегда заставлявший жмуриться от удовольствия и радости обладания.
Тёплые гребни его пальцев пропустили пряди моих волос. Он и здесь всё хотел держать под контролем, но всё же не позволял себе командовать, управляя моими движениями. Впрочем, моя власть над ним не долговечна. Ему интереснее брать самому, а потому через мгновенье я оказалась под ним, кожей ощутив прогретые утренним солнцем деревянные доски пола.
— Мовет-выть-в-квовать, — прошепелявила я сквозь поцелуй, понимая, что тело вновь покроется синяками и ссадинами. Но тут же осознала, что вопрос был задан чисто риторический. Джейсон уже мерно двигался во мне. Несколько медленных глубоких толчков, и вдруг он замер, чуть приподнявшись на руках.
Он смотрел несколько мгновений, а потом бережно убрал разметавшиеся пряди волос с моего лба, покрыл лицо нежными печатями поцелуев, едва касаясь губами, возвращаясь к своему французскому:
— L’esprit cherche et c’est le couer qui trove. (Разум ищет, и только сердце находит — фр., Ж. Санд).
И я совершенно не против подобного расклада, хотя никогда не разделяла взглядов Жоржа Санда… но в этот момент Джейсон начал двигаться вновь. И чувства, и материя вновь казались мне абсурдом, затянувшимся полуденным сном. Ведь такие парни как Джейсон Борн никогда не обращали на меня внимания.
…
Позже, когда он раскладывал по тарелкам остывшую яичницу, нарезал на дольки уцелевшие яблоки, вынимая из них серединки одним точным движением, а по кухне разносился такой восхитительный аромат свежесваренного кофе, мне казалось, что можно сойти с ума только от совершенства момента. За окном небо целовал Океан, а в моей руке снова задерживались пальцы дорогого сердцу человека. Блуждая по ладони, они повторяли линию жизни — дороги, которую, надеюсь, мы пройдём вместе.
— Ты какая-то странная в последнее время. Неделю.
— Почему? — вздрогнула я. Неожиданный вопрос ножом вспорол солнечное покрывало овладевшей мной неги.
— Подолгу остаёшься одна, гуляешь тоже в одиночестве, ты совсем перестала задавать вопросы. Это на тебя не похоже.
— А? Что?
— Вот и сейчас, рассеянная, ты совсем не хочешь меня слушать.
— Всё потому, что я люблю тебя. И это кажется мне ответом на любой из вопросов, — голос мой дрожал, но Джейсон сделал вид, что не замечает этого. Закончив было сервировать стол, он замер, крепко сжав в кулаке вилку. И я поняла, что говорить о чувствах не следовало. Во всяком случае сейчас. Он всегда болезненно реагировал на словесные определения, противопоставляя собственные аргументы, казавшиеся ему важными.
— У тебя не будет ни дома, ни друзей, ни детей. Всё, что ждёт нас впереди, — бесконечная, безымянная дорога, полная опасностей. И ты прекрасно понимаешь, что когда-нибудь наступит тот день, когда мы погибнем. И хорошо, если нас убьют одновременно, ведь если умру я, некому будет защитить тебя. Эта мысль сводит меня с ума.
— Мы действительно давно не выбирались погулять. Так, чтобы вдвоём, — я всегда избегала подобных разговоров. Неловко. — Может быть, сходим в кино?
— У тебя даже нет и не будет возможности связаться с родными, — продолжал настаивать Джейсон, но добавил: — Хорошо, пойдём. Что ты хочешь посмотреть?
И это может быть любой, даже самый скучный фильм. Просто мне нужно побыть наедине с собой в течение хотя бы полутора часов, когда одна рука Джейсона уютно устроится на моей талии, а вторая будет занята порцией попкорна. Он действительно благодарный зритель, а я могу в очередной раз попытаться решить задачу, упрямо не сходящуюся с ответом.
Да, я никогда не думала о том, что судьба сыграет со мной подобную шутку и спутником моим станет тот, кто… кто может отнять у другого человека самое ценное — жизнь. Но когда я смотрела на Джейсона, упорно не видела в нём хладнокровного убийцу. Скорее он похож был на парня, живущего по-соседству: Джейсон смотрел футбол по телевизору, он читал книги, он из тех, кто оборачивался на детский плач и помогал, если кто-то просил. И всё это он делал самой обворожительной улыбкой на свете.
…
Остаток дня мы провели совершенно бестолково — я за очередной книгой, Джейсон, расположившись в кресле напротив, тоже делал вид, что читает. Но если отвлечься от скучищи, оказавшейся в моих руках, то можно заметить, как взгляд его фокусировался в воображаемой точке где-то там, за окном. И бесполезным делом было спрашивать его, всё ли в порядке. Скорее всего, он просто промолчал бы в ответ или соврал бы, что всё хорошо. По напряженной его позе я поняла, что у него снова болит голова, а это значит, что впереди нас ждала очередная бессонная ночь, наполненная его кошмарами.
…
Так и получилось, и я снова трясла его за плечи, пытаясь выдернуть из цепких лап страшных сновидений. Открыв глаза, Джейсон часто и поверхностно дышал, а я привычно старалась освободиться от его рефлекторного захвата. Его пальцы сдавливали мне шею, а в глазах застыла ужасающая пустота непонимания. Он не узнал меня, как, впрочем, каждый раз, но уже через несколько мгновений — знаю — взгляд его просветлеет, и он будет гладить меня по волосам, обнимать, извиняться.
— На этот раз ты можешь рассказать хоть что-то? — задала я волнующий вопрос, едва только ослабела его хватка.
Джейсон отрицательно покачал головой и зябко повёл плечами. И я отчётливо осознала, что он не рассказал бы мне ничего, даже если бы помнил. Всё, чем я располагала, — блокнот, куда торопливым почерком записывала всё, что бормотал во сне Джейсон: имена, которые никогда и ничего не скажут о людях, носящих или носивших их, — таких тысячи. Джон Смит, Пол Браун, Кэйт Джонс — все они нарочито безликие. Но некоторые слова срывались с губ Джейсона чаще остальных. И они пугали меня, лишали сна. «Кровь», «Господи» и «нет» — эти выкрики не вселяли оптимизма. Но когда я показывала Джейсону покрытые вязью букв листы, он равнодушно смотрел, повторяя, что не понимает, о чём я толкую.
И между нами повторялся диалог, слова в котором не менялись. Раз за разом мы говорили об одном и том же.
— Зачем ты вообще записываешь это? — спрашивал он бесцветным тоном.
— Я хочу помочь тебе вспомнить, — терпеливо предлагала я.
— А что, если об этом не стоит вспоминать?
— Возможно, только воспоминания помогут тебе избавиться от ночных кошмаров.
— Принеся кошмары дневные?! — почти кричал он в ответ.
— Я не знаю. В любом случае человек должен обрести себя, знать, кто он есть на самом деле. Я люблю тебя, Джейсон Борн, кем бы ты ни оказался. Так будет всегда. Какая бы из сторон твоей личности мне ни открылась.
— Смысл имеет только нынешний день и то, что в нём ты со мной рядом.
— Так будет всегда.
— Ты сама знаешь, что… — начал терять терпение он.
— Тс-с-с, — оборвала я. — Тебе лучше прилечь и попытаться снова заснуть. Завтра наступит новый день.
И мои руки привычно легли на его голову, поглаживая по затылку, прижимая к груди, убаюкивая. Джейсон подчинился, откинулся на подушку, и через каких-нибудь пару минут дыхание его успокоилось, выровнялось.
Я тоже сделала смелую попытку уснуть. Но, конечно, провальную. Тогда я выбралась из кровати, оставив Джейсона во влажных простынях в одиночестве, и побрела в ванную, чтобы сделать там то, что делала на протяжении последней недели. И стоило только запереть за собой дверь, в трясущихся руках оказался очередной тест. Пустые волнения. Я знаю, что результат окажется положительным. Две чёртовых полоски, означавшие, что теория Джейсона о моём благоразумии пошла крахом.
Я выбралась из дома, тихо ступая по скрипучим доскам террасы. Смятый тест покоился в кулаке. Нужно было выбросить подальше от дома. Джейсон ничего не должен узнать. Во всяком случае пока я не придумаю, как рассказать ему об этом.
Побережье встретило меня алым рассветом. Будто пощёчина на небосвода щеке, полученная за сокрытие ночных тайн, и её, горящую, тут же погасил прохладным дыханием ветер. Завернувшись в платок, я присела на корягу, до блеска выеденную голодными волнами, — дерево, обглоданное до кости, выкинутое безжалостно на берег. Как и я…
И в который раз задалась вопросом. Ну почему оказалась рядом с Джейсоном, ведь он был противоположностью тому идеалу, к которому я стремилась?
Закрыв глаза, я почувствовала, как ветер длинными, нежными пальцами коснулся лица, подул, остужая раздражённые от слёз веки. И откуда-то из тёмных глубин подсознания привычно всплыли знакомые картинки.