— Джон, — смазано и горько, с надрывом, заставляя обратить на себя внимание. Он смотрит пристально, читает ее, понимает Тина, практически не чувствуя пальцев на своём сознании, как и щита.
— Быстро Лореуса в лазарет, ему ещё могут помочь выбраться, — командует Персиваль застывшим аврорам, они мгновенно подчиняются, как послушные псы, срываются с места и бегут к парню. — Голдштейн я беру под свою ответственность, — непонятно для кого говорит он, вставая и подхватывая девушку с земли. Она лёгкая, словно кукла, такая же тонкая и хрустальная, вот-вот разобьётся. Уже крошится.
— Мистер Грейвс, не стоит… — сбивчиво говорит она, упирается тонкими ладонями в его грудь, пытаясь вырваться. Кажется, совсем не оценивая собственные силы, что их слишком мало. Персиваль не замечает, упорно не хочет это делать. Все это кажется неожиданно правильным — стоять с ней вот так, держа хрупкую фигурку в руках, точно зная, что ни при каких обстоятельствах он не отпустит. Мужчина оглядывается, быстро находит взглядом ее палочку, снова упирается взглядом в мертвое тело мужчины. Задушен.
Этими тонкими руками, совсем не предназначенными для подобных вещей. Их вообще нельзя никак использовать, хочется отстаивать Персивалю, оставить бы Тину дома, не давая заниматься чем-то таким. Чем-то, где она рискует собственной жизнью.
Палочка оказывается в его руке,
— Я трансгрессирую в твоё общежитие, — только и говорит он, не собираясь спорить. И без лишних пререканий аппарирует, оставляя на тёмной улице тускло освещённой фонарями только задушенный хлопок.
Когда они оказываются на маленькой кухне, Тина чувствует, будто ее окунули в прорубь. Так, что сознание проясняется, и девушка трезвеет от опьяняющих эмоций. Она резко, слишком неожиданно, чтобы ее остановили, соскакивает с его рук, встаёт напротив, напрягшись, словно приготовившись к броску.
— Откуда вам знать это место? — Тина подозрительно щурит глаза, видя непонятный ей подвох в действиях главы аврората.
— Тина, ты в моем отделе, и за изменениями личных дел своих людей… — он делает ударение на последних двух словах, звонко отбивая ритм собственной речи, которая кажется девушке слишком похожей на музыку, — … я предпочитаю следить.
Девушка фыркает. Вот как. Наверняка и в том, что из всех она с Джоном заняла самую идиотскую позицию на карте, виновато ее личное дело. Хочется засмеяться ему в лицо, прокаркать так коряво и фальшиво, как только позволит горло. Он смотрит на неё, не сводя своего странного взгляда, вгрызается им в ее дрожащую фигуру, почти пригвождая к полу, когда делает шаг навстречу.
Почти.
Тина срывается с места, хватает спинку стула, громко скрипя его ножками по полу. Ставит его между ними. Слишком отчаянно хватается за резную спинку, сжимает пальцами, как спасательный канат, и дышит так загнанно. Словно от Персиваля Грейвса и бежала все это время.
— Нет, нет, нет… — бормочет она, устремив взгляд в пол. Раз он заговорил, то стоит спросить, решает она. А уволить ее он всегда успеет, хоть завтра, плевать. Карьеру ей уже наверняка не построить, повезёт, если не осудят за особо жестокое убийство. Ведь таковыми считают все убийства маггловскими способами. — Ваш приказ о том, что я и Джон будем в самой безопасной части улицы, почему вы его отдали? — ее взгляд полон решимости, такой яркий и ослепляющий, что Персиваль теряется.
Виду не подаёт, но внутренне раскачивается, не зная, как ответить, чтобы ещё больше не обескуражить и без того шокированную девушку. Он смотрит на неё, такую взъерошенно-прекрасную, олицетворяющую собой сущее безумство, такое терпкое и сладкое, что Грейвс остерегается захлебнуться. Выдерживает ее взгляд, глотает горькую пилюлю сожаления. Младшая Голдштейн и в десять раз не так яростно-красива, как старшая.
— Как мы уже поняли, это была не самая безопасная часть улицы, — четко говорит он, словно наводит порядок на столе. Каждое слово встаёт на своё место, звуча ярко, громко и совершенно верно. Но на Тину это не производит никакого эффекта. Она поднимает голову, проводит языком по нижней губе, а после растягивает их в кривой улыбке. Горькой, невыносимо горькой. От таких улыбок сводит небо и скулы, а после хочется пить, пить, пить.
— Вы лжец, мистер Грейвс. — Он не замечает, как быстро она меняется. Как загнанность уступает место непонятному ему ехидству и знанию, чему-то понятному ей одной, что плещется на самом дне ее глаз. Тина отнимает руки от стула, скидывает с плеч плащ, совершенно не заботясь о порядке.
Какая разница, если завтра она наверняка покинет пост мракоборца и времени на уборку будет предостаточно. Вся эта ситуация, такая лживая и лицемерная, абсолютно ее злит. Выбивает из колеи, раз за разом требуя все больше сил, чтобы вернуться на прежнее место, в прежний ритм. Пальцы касаются шеи — наверняка завтра там проступят синяки. Яркие, фиолетовые, кричащие о произошедшем. Тина с улыбкой замечает, как Грейвс наблюдает за движением ее пальцев, прослеживая тонкие невидимые линии, что она чертит на горле. Пробегается пальцем по косточке ключицы, заканчивая в вырезе тонкой рубашки, что липнет к телу практически второй кожей. Не оставляя места для воображения.
Если бы он только захотел, он бы сам дотронулся до неё. Провел бы своей рукой там же, перехватывая тонкие пальцы и следуя ниже. Пуговица за пуговицей распахивая тонкую блузу, отбрасывая ткань и открывая взгляду бледную кожу. Персиваль велит себе сосредоточиться, пока не поздно, прийти в себя, не делать ничего из того, что действительно хочется.
Желание кипит в его крови отравляющим ядом.
— Убирайся. — Слышит он тихое, но настойчивое. Тина совершенно уверена, говорит холодно и резко, будто копируя его манеру. Расправляет узкие плечи, похожая больше на дивную птицу, чем на мракоборца. — Что я сказала неясно, мистер Грейвс? — ее голос громче, она почти рычит на него, смотря из-под аккуратных бровей и тяжело дыша. Слова даются ей с трудом, понимает Персиваль, наблюдая за мелко подрагивающими руками девушки. Будь ее воля, стула между ними не было бы, и он уже давно прикасался бы к ней, распахивая блузку и стягивая удобные форменные штаны, сидящие так плотно, что можно досконально проследить изящную линию талии. Прикоснуться к выступающим тазовым косточкам.
— Завтра к пяти вечера я жду вас в своём кабинете, а после возьмите отгул, — говорит он, прежде чем аппарировать, быстро положив ее палочку, такую же тонкую, как и ее владелица, на стол.
Он уходит с горькой мыслью, что всё ещё может сложиться по-другому, главное — не прогадать с картами. Стоит только настоять там, где потребуется, стоит только немного поднажать, но точно не на Тину.
Ведь для того, чтобы дать себе волю действовать так, как диктуют ей собственные чувства, она слишком сильно любит свою сестру.
========== Часть 2 ==========
Тина думает, что все не так уж и плохо, когда в МАКУСА её не хватают под руки и не ведут в зал для суда или в комнаты для заключённых. Пара человек резко поворачивались, оглядываясь на неё, но в большинстве дней это было нормой, так что и сейчас Тина старается особо не обращать на это внимания. Кто не захочет посмотреть на женщину-аврора, настолько хилую, что сравнима с ивовой ветвью? Тем более сейчас, когда на тонкой длинной шее расползались лиловые пятна синяков, слишком яркие, чтобы оставить их без внимания. Они, словно шарф, коими любил дополнять свой образ мистер Грейвс, облегали её шею настолько плотно, что бледность кожи отходила на второй план, уступая лиловому цвету.
Входя в аврорат, Тина поймала на себе взволнованный взгляд сестры, но, проигнорировав её, направилась к лифту с болезненно распрямленной спиной. И с задранным подбородком, конечно. Скрывать отметины почему-то не хотелось, может, пожалеют? Хоть раз в жизни не упрекнут глупостью выбранной профессии, а действительно помогут. Но разве кто-то хотел? Нет, не было никого, кто хотел бы протянуть сильную, в сравнении с её, руку помощи. Таким был Джон, и где он сейчас? Наверняка в лазарете под неустанным наблюдением лекарей, пытается выбраться. Пока она тут почти целая и невредимая. И снова это чувство несправедливости. Оно разъедает горькой кислотой изнутри, начиная с желудка, делая круг и заканчивая сердцем. Тина с сожалением подмечает, что ей за пренебрежение и яд, который льётся из неё уже практически на протяжении месяца, было бы более заслуженно оказаться на больничной койке. Она бы поняла, что это не просто так, что всё тело изнывает болью в ответ на её эгоизм и нежелание понимать. Но она стояла тут с болезненно раскрашенной шеей и чувством, что, раз не она, значит, всё делает верно.
В кабинет начальника её провела взрослая секретарша с крутыми бёдрами и большим бюстом. Несмотря на низкий рост и возраст, она выглядела хорошо, подметила Тина, можно даже сказать, впечатляюще. Но что-то всё равно хрипло, каркающе засмеялось внутри, вряд ли Грейвс увлекается подобным. Он выглядел как ценитель изысканного, и если бы не договор, Тина уверена, что его жена в будущем была бы похожа на статуэтку ещё больше чем Куинни. Да и сам факт того, что Персиваль Грейвс мог под стать магглам развлекаться с собственной секретаршей на рабочем месте, почему-то сразу отторгался.
Тине нравилась эта женщина: она всегда была профессиональна и собрана, как того и требовала должность. Но что-то, помимо работы, не позволяло ставить её и Персиваля Грейвса рядом, бок о бок.
Секретарша всю дорогу по вылизанному коридору молчала, лишь зыркнула на неё у самой двери, в полтона поясняя:
— У него сегодня нет встреч, но куча бумажной волокиты, не знаю, зачем тебе понадобилось… — женщина прервалась, завидев шею Тины, а после резко перевела взгляд на её лицо. Раздражение читалось на нём слишком отчётливо и явно, чтобы можно было проигнорировать.
— Не ваше ли дело просто сопровождать? — колко подметила Порпентина, мысленно отвесив себе за это оплеуху. Ей не хотелось грубить, но взвинченное состояние давило сверху, сжимая виски и всю фигурку в тисках раздражения. Тина и сама не замечала, как начала перестукивать пальцами по собственной ноге, отбивая только ей одной знакомый ритм. В том, что, используя этот ритм, Персиваль Грейвс вчера говорил с ней в её квартире, девушка бы ни за что никому, в том числе и самой себе, не призналась.
«Шок от первого убийства у всех проходит по разному», — решила про себя женщина. О том, что произошло вчера, уже знали все поголовно, вели споры, как же ей все-таки удалось удержать того мужчину, как удалось одержать над ним верх, победив. Жаль только, слово «победив» подразумевало под собой горькое «убив».
Тина вошла в кабинет первая, даже не оглядываясь и лишь коротко постучав. Для галочки. Следовать манерам и нормам приличия ей отчаянно не хотелось. Наоборот, хотелось разнести здесь всё, начиная с ровных стеклянных полок и заканчивая столом, на котором даже кипы бумаг смотрелись идеально. Хотелось устроить тот же бардак, который Персиваль Грейвс устраивал в её жизни одним только взглядом.
Женщина метнулась следом за ней, обращаясь к начальнику, который сидел на своём рабочем месте, что-то надиктовывая волшебному перу.
— Сестра вашей невесты, сэр, мисс… — она в одночасье захлопнула рот, стоило Тине открыть свой и резко её прервать. Властно и с толикой раздражённости, пересекая всякое желание хоть что-то возразить. И заставляя мужчину мгновенно поднять на неё взгляд.
— Аврор Голдштейн… — четко объявила она, сотрясая тишину кабинета. — Как вы и просили.
Персиваль Грейвс пару мгновений просидел молча, переводя взгляд с одной на другую. Ничего хорошего внезапное появление подчиненной не предвещало, учитывая, каким ураганом она ворвалась к нему в кабинет, не трудно было представить её идущей по отделу или поднимающейся по лестнице в главном входе в МАКУСА. Персиваль окинул фигурку взглядом, восторгаясь её живостью, завороженно наблюдая, изучая, словно прорисовывая её лик на обратных сторонах век. Предельно детально. Он остановился на тонкой шее, задержавшись на ней взглядом явно дольше нужного, чего уж говорить о приличиях. Пальцы сами с собой сжались в кулаки, хотелось прямо сейчас ухватиться за неё, легко провести ладонью. Уцепиться пальцами за местечко под ухом, там, где бьётся живая венка, помочь ей. Сделать так, чтобы все следы разом сошли, уступив место природной бледности. Но по решительному, местами яростному взгляду подчиненной Грейвс понял, нет, был совершенно уверен, что она и пальцем не даст к себе прикоснуться. Будто воздвигнув вокруг себя щит, Тина стояла посреди его кабинета, такая близкая и непомерно далёкая.
— Миссис Бронкс, вы можете идти, — он кивнул женщине, и та, явно не желая делить один кабинет со старшей из сестёр, тем более весьма покорёженной после вылазки, скрылась за дверьми, плотно их закрывая. — Тина, садитесь.
К его удивлению, она подчинилась, села напротив него, не сводя взгляда с лица и странно улыбаясь уголком губ.
— Вы пришли сегодня на целый день? — Он аккуратно отложил бумаги, чтобы, ни на что не отвлекаясь, поговорить с девушкой. Она только кивнула, лишний раз привлекая внимание к своей шее, заставляя про себя ужаснуться тем, что она из себя представляла.
— Можете после нашей встречи сразу отправиться домой, может, придете на чай, что утраивают ваша тётя с сестрой, — он замечает всё: все мелкие детали того, как меняется её лицо, не ускользают от его внимательного взгляда. Правда, отвращение на своём лице Тина и не пытается скрыть, оно явно выражено по отношению к тёте и всем её чайным посиделкам.
— Да, мне пришло приглашение по почте, — девушка кривит губы то ли в улыбке, то ли в усмешке. Кажется, совершенно не понимая, что открытая улыбка, яркий смех и спокойствие ей идут куда больше этого. — Но у меня дежурство в отделе, — заканчивает она, поднимая тонкий подбородок чуть выше, цепляется глазами за его глаза и что-то выискивает всё с той же кривой улыбкой на лице.
— Я даю тебе отгул, — спокойно говорит Персиваль.
— А я уже поменялась с Уинстоном, он, кажется, хотел сходить на свидание, зачем его лишать такого большого события? — Тина улыбается, явно довольная собой, растягивая губы так сильно, что тонкая кожица, кажется, вот-вот лопнет.
— Разве для вас не событие — встреча с семьей? — Он снова переходит на «вы», подмечает Голдштейн, откидываясь в кресле и чувствуя, как лопатки слишком неприятно упираются в жёсткую спинку. И как президент умудряется сидеть тут часами, обсуждая с ним что-то, в этом неудобном кресле? Тина сцепляет перед собой руки, переплетает тонкие пальцы, выставляя их как защиту. Оборона.
Её оборона уже давно пробита этим самым человеком, только одного его взгляда хватает на то, чтобы снова и снова крошить фундамент новой постройки вокруг девушки.
— Вы хотите, чтобы я сходила на кладбище? — она поднимает брови, в насмешке смотря на него. — Мои родители мертвы, а пить там чай не вижу нужным. Тем более, после того, что произошло, я пока не хочу идти туда. — Девушка упирается взглядом в руки; картинка того, как она хватает мужчину за горло, снова встаёт перед глазами, заставляя вспоминать. То, что так сильно хочется забыть, вновь и вновь является четким воспоминанием.
— У всех нас руки в крови, Тина. — Персиваль говорит тихо, успокаивающе, словно сообщает страшную тайну. — Потому на вас так и смотрят: женщина-аврор, так ещё и руки по локоть в крови успеет измарать. — Мужчина не видит никакой реакции, Голдштейн перед ним застыла, кажется, даже не дыша.
— Вы на меня так не смотрите… — хрипит она, так и не отняв взгляд от ладоней. — Не вижу совсем, где я измаралась в крови? — Тина резко поднимает руки, распрямляя пальцы. Тихо хмыкает, когда они оба видят только бледные чистые ладони. — Кажется, её тут нет. — Она снова убирает руки, разводя их в стороны, будто показала какой-то фокус. — Мистер Грейвс, если я захочу выпить чай с семьёй, то в следующий раз позволю себя задушить, поверьте, — её голос сбивается на шёпот, такой доверительный, будто сейчас она ему сообщит главную из своих тайн. — … я этого страстно желаю.
Грейвс, поражённый ответом девушки, не замечает, как в её руках оказывается папка. Он знал о смерти родителей сестёр, о том, что тех убили торговцы заклинаниями из-за неожиданного свидетельствования. После этого сразу становилось ясно, почему старшая сестра подалась в мракоборцы. Желание защитить самых близких было присуще всем, кто здесь работал. Были, конечно, ещё и те, кто жаждал правосудия, но таких было значительно меньше. Тина же была защитницей.
Сам Персиваль не раз наблюдал за тем, как она вылезает вперёд на заданиях, как нетерпеливо перетаптывается с ноги на ногу. Будто только от её рывка вперёд, от выброшенного в пылу битвы заклинания будет зависеть её жизнь, всё в ней. Она была из тех немногих, кто предан своей работе целиком и полностью, не бросаясь храбрыми словами и не таясь за рабочим столом, а выходя вперёд в первых рядах. Тина была готова броситься в гущу событий, отбивая, заслоняя и защищая, даже перед ним. Это легко читалось в её глазах, полных отчаянной жажды защитить то, что дорого.