Ужиная рядом с Ньютом за узким шатким столом, Геллерт с тревогой думал, что совсем не ощущает здесь своего привычного магического преимущества, которое придавало ему столько уверенности. Если уж на то пошло, преимущество в Таре было именно у Ньюта; этого нельзя было увидеть воочию, но Геллерт знал — интуитивно ли, или же благодаря дару провидения. Он потёр глаза, жалея, что не может выйти прямо сейчас в транс. Хотя не факт, что получилось бы.
Магический глаз начал болеть, наверняка тоже из-за конфликта неродственных друг другу магий, и Геллерт быстро утёр выкатившуюся из него слезу.
Надо быть поосторожнее с Ньютом, решил Геллерт. Мягче. В конце концов, именно он служит проводником и знает эти чёртовы многочисленные кельтские предания и обычаи. Возможно, благодаря ему получится добраться до цели.
А потом, скорее всего, придётся его убить.
*
«Глупый, глупый маг!»
«Магии той — деревяшки кусок да фестрала волосок!»
Пронзительное высокое хихиканье.
«Боярышник срубил, вина не поставил, воды умыться не поставил, да ещё и огонь разжёг в печи!»
Громкий недовольный гул. Он всё нарастал, врезаясь в уши, и Геллерт открыл глаза.
«Разжёг! Неуважение, неуважение!»
Поначалу он ничего не мог понять среди обилия зелёного цвета, окружавшего его. Словно листья шелестели под порывами ветра и срывались с веток, беспорядочно кружась, падая и снова взмывая. А потом Геллерт сморгнул остатки сна и смог, наконец, разглядеть, что листья были вовсе не листьями, а ярко-зелёными одеждами из невесомой парчи и полупрозрачного газа, и были облачены в эти одежды крохотные существа со стрекозиными крыльями, мечущиеся перед Геллертом.
— Феи? — спросил он, слыша свой голос как издалека. Создания снова захихикали.
— Ты погляди-ка! Признал! — крикнул кто-то из созданий в самое ухо, и Геллерт поморщился.
Он быстро осмотрелся. Дом, в котором они с Ньютом ночевали, пропал, и вокруг была лужайка, покрытая свежей летней травой, чуть в отдалении высился крохотный дворец на миниатюрном холме, выстроенный из мелких камней и ракушек. Сам Геллерт связан не был, и, похлопав себя по карманам, он понял, что палочки при нём нет. Попытался применить беспалочковую магию — и потерпел фиаско. Каждое его действие сопровождалось взрывами смеха, словно Геллерт был презабавнейшим клоуном на арене цирка-шапито.
Придётся действовать по-другому.
Геллерт вздохнул про себя и поклонился — так почтительно, как мог. А потом попытался вспомнить, что же феи говорили в самом начале. Что-то про…
— Прошу прощения, но вина у нас не было, — сказал Геллерт, держа голову склонённой. — И боярышник мы не рубили. К слову, вы не подскажете ли, где мой спутник?
Феи внезапно притихли, зашептались, и Геллерт поднял взгляд. Что именно из сказанного вызвало такую реакцию?
Вдруг плотное кольцо распалось, образовав проход, и на стрекозиных крыльях влетели двое — тоже феи, но одежды их отличались. На крошечной женщине был серебристый газ, весь усыпанный бриллиантами, на мужчине — зелёный с золотом костюм. На белокурых локонов обоих покоились красные шапочки, перевитые золотой нитью.
Король и королева.
— Не с благими намерениями пришёл ты сюда, чужак! — угрожающе произнёс король таким забавным писклявым голоском, что будь ситуация иной, Геллерта бы разобрал смех. Подумать только, ему угрожает существо в пару дюймов ростом! — Не с благими, и потому ты останешься в заточении!
— Я вовсе не желаю вам зла, — выкрутился Геллерт, не упоминая о причине своего появления в Таре. — И уверен, что феи — народ добрый и тоже не будут выступать против человека, не сделавшего им ничего плохого.
Говоря это, он попытался снова пробудить свою магию, и на этот раз стало получаться: между пальцами проскользнули тёплые магические волны.
— Было бы глупо с моей стороны, — продолжил Геллерт, — прийти сюда врагом, когда моя магия — ничто против здешней. — А вот это было до обидного правдиво, даже лгать не пришлось. — Я буду смиренно ждать милости и надеяться, что смогу заслужить вашу дружбу.
Король задумался, но тут вперёд выступила королева, недобро сверкнула глазами, тряхнула длинными локонами.
— В темницу его, — повелела она. — А там и решим его судьбу, торопиться нам некуда!
Ну всё, медлить больше было нельзя.
Геллерт закрыл на мгновение глаза, призвал всю свою магию — она откликнулась с неохотой, будто спала — и направил на плотное кольцо окружавших его фей. Их смело, как сильным порывом ветра, крылышки замелькали радужным фейерверком, ловя лучи тусклого, неестественного солнца. Поднялся визг, крики, и вдруг ответные искры ударили со всех сторон, они словно крошечные копья вонзались в кожу, причиняя сильную боль. Геллерт поставил магический щит, заозирался по сторонам, пытаясь понять, как выбраться, прищурил собственный, немагический глаз и обозрел зелёные луга фей глазом магическим. Он разглядел невдалеке, за шатром из лент, что-то вроде неясного силуэта, который медленно обретал форму, подходя ближе. Силуэт протянул руку: она становилась на глазах всё плотнее, и уже можно было разглядеть на бледной коже россыпь веснушек. Геллерт схватился за неё, не задумываясь, и Ньют резко дёрнул к себе.
Зелёные луга поблекли, мгновенно растворяясь, окружающий мир слился в одно сплошное цветное пятно. По ощущениям это походило на наскоро сделанный портал, так что когда Геллерт, приземлился наконец на твёрдый деревянный пол их временного пристанища, он покачнулся и прислонился на секунду к стене. Ньют же опёрся рукой на печку, склонив голову и часто дыша. Его каштановые с рыжиной волосы чуть взмокли на висках, и в слабом освещении магловского фонаря казалось, что пряди такого же цвета, как и у Альбуса.
Геллерт понял, что все ещё крепко держит ладонь Ньюта и выпустил её. Тот покосился с удивлением, будто даже не заметил их сцепленных рук.
— Прошу прощения, — сказал Ньют. — Это я наломал сухих веток боярышника для печи. Совсем забыл, что феи любят отдыхать под ним.
Геллерт смотрел на него в молчаливом замешательстве. Ещё и оправдывается?..
— Полагаю, это снова влияние Альбуса. Именно он призывает всех любить и всех спасать, даже врагов. Или я неправ?
— Отчасти может быть, — неуверенно сказал Ньют. — Я не знаю, зачем это сделал, знаю только, что должен был.
Он в смятении взъерошил и без того лохматую шевелюру, потёр влажные виски.
— Меня больше интересует, как ты это сделал.
Геллерт сел на широкую скамью у стола, похлопал по месту рядом с собой. Скамандер беспрекословно подчинился, будто это был приказ.
Геллерт взглянул на него отрешённо и постучал костяшками по столу — негромко, просто для привлечения внимания, потому что Ньют отсутствующе пялился в окно, продолжая тяжело дышать, как после долгого пробега.
— Поговорим начистоту, — произнёс Геллерт, прозорливо придвигая ближе к Ньюту блюдо с остатками их ужина. Тот сразу протянул руку. — Как ты вытащил меня?
Тот пожал плечами: с набитым ртом особенно не поговоришь. Геллерт продолжал ждать.
— Я не знаю, — сказал Ньют, проглотив. — Я проснулся, увидел, что вас нет. Потом кажется… кажется… — Он будто не мог подобрать подходящих слов. — Что-то потянуло меня, и я понял: нужно искать. Закрыл глаза — и нашёл.
Геллерт потянулся за кружкой, отпил воды и огладил пальцем грубую железную ручку.
— Хорошо, — проговорил он. — Хорошо… Но зачем, Фауст тебя прокляни, Скамандер? Ты сам видел, что я толком не могу колдовать. Ты здесь сильнее меня даже без палочки, потому что ты, ты, Скамандер, наверняка прекрасно знаешь, почему ты здесь. Я не понимаю, почему ты продолжаешь мне подчиняться.
— Мы должны быть тут оба, — тихо сказал Ньют, — вы и я. Это не случайное совпадение и не ваше желание найти копьё. Это магия, которая старше известной нам.
Они встретились взглядами. В глазах Ньюта отражался слабый огонёк стоящего на столе фонаря, напоминая о кострах на подходах к Таре. Что-то тоскливое было в его лице, будто Ньют видел свою судьбу и не желал ей подчиняться, но противиться не мог. Так он смотрел на холм, зная, что вопреки его желанию путь всё равно будет лежать налево.
Огонь в фонаре вспыхнул ярче и уменьшился до крохотного язычка, глаза Ньюта тоже вспыхнули, таинственно и пугающе, но наваждение рассеялось, когда Ньют отвернулся и снова потянулся за мясом.
И тут Геллерт вспомнил. А вспомнив, едва не выдал свои эмоции, которые прорвались наружу тихим незаметным выдохом.
Гейсы. Гейсы, прямо как в преданиях.
Когда они вдвоём только приблизились к холму, Ньют оговорился про запрет, касающийся его лично. Он может сколько угодно врать про плохие приметы, придумывать оправдания, но единственное пока разумное объяснение его словам было одно: на Ньюта наложены гейсы, воспрещающие ему ряд каких-то определённых действий. Например, обходить Тару по левой стороне. И, возможно, останавливаться в пустом доме. Если так, то кто же Ньют?
Геллерт опять посмотрел на него исподтишка. Скамандер надламывал ломоть хлеба, выглядя обыденно. Ничего особенного — всё та же несуразность, сгорбленные плечи, россыпь веснушек по щекам и плечам. Веснушки сбегали под рубашку, а потом их снова обнажал закатанный рукав. Геллерт проследил их до запястья руки, которой Ньют бездумно тронул жёлудь на нитке.
Как же звучала та молитва?.. «Во имя… во имя боли детей Дану…».
А ведь было ещё: «Хлеб я оставил под дубом в подношение богине».
Племена богини Дану. Мифический полубожественный народ, некогда правивший Ирландией.
Геллерт поднялся, отходя вглубь комнаты, где темнота могла милосердно скрыть его лицо. Пять секунд, и он придёт в себя.
Они и правда существуют. Туата де Дананн — не боги из преданий и не выдумка скучающих кельтских скотоводов. Ну что, Альбус? Кто в итоге оказался прав?
Геллерт беззвучно рассмеялся, но вскоре взял себя в руки и сел на постель в дальнем углу. Ньют же, доев, прикрыл оставшийся хлеб салфеткой с очередной вышитой волчьей мордой, смахнул крошки со стола в ладонь. Потом он плеснул водой из миски в лицо, смывая пот, провёл влажной рукой по шее за воротником рубашки, и это было совершенно человеческое движение.
Ньют был обычным веснушчатым ирландцем. Он вовсе не казался потомком богов, но являлся им.
И это было самым восхитительным.
В дверь заскребли когти. Ньют, вопросительно обернулся, и Геллерт кивнул, позволяя впустить волка внутрь. Тот зашёл, по-хозяйски осмотрел дом и фыркнул, а после лёг на коврике у порога, как послушный пёс. Ньюту удалось погладить его по голове — тихое рычание, возникнув, почти сразу прекратилось. Когда Ньют наконец опустился на свою скудную постель на полу возле кровати, Геллерт следил вполглаза, как тот ворочался, и думал, насколько же рискованно будет сейчас засыпать, даже будучи защищённым заклинаниями. Рядом лежит враг, который, как оказалось, гораздо сильнее, у порога — прирученный им зверь, и в любой момент могут появиться недоброжелательно настроенные феи, чтобы снова утащить в свою миниатюрную карамельную страну, на которую Геллерт будет взирать сквозь прутья решётки.
Как же унизительно.
Ньют будто услышал его мысли, повернулся.
— Вы на меня смотрите, — сказал он, констатируя факт. — Я не причиню вам зла. Если уж на то пошло, я вас только что спас.
В его голосе звучала насмешка, и было глупо оскорбляться на правду.
— Я тебе должен, — признал Геллерт, — и я отдам долг. Не имею привычки быть обязанным врагам.
— Альбуса вы тоже считаете врагом? — неожиданно спросил Ньют. Геллерт приподнялся на подушке.
— Наипервейшим. Но он бы не стал таковым, если бы не оказывался постоянно на моём пути. А ведь когда-то разделял мои идеи.
— Вас он врагом не считает, — тихо произнёс Ньют.
— Я польщён. Что ещё мне расскажешь? Возможно, планы Альбуса?
Ньют хмыкнул.
«…Или о своих гейсах?» — мысленно продолжил Геллерт, но не стал произносить вслух.
Разговор так и увял, едва начавшись.
*
Геллерт проснулся первым и некоторое время смотрел на деревянный потолок, теряющийся в темноте. Были видны только свисающие с него для засушки травы, и оттого в доме пахло летним лугом. Запах тревожил, и Геллерт не сразу понял почему, а потом осознал: что-то в нём напоминало то лето с Альбусом, и в голове всплывал дом Батильды с такими же вениками на стенах светлой кухни, которая иногда по мановению палочки превращалась в веранду.
Хорошие были дни.
Геллерт проверил заклинанием время — утро оказалось вовсе не ранним, однако темно было, словно на улице стоял вечер. Похоже, в канун Самайна потусторонний мир застрял в одном времени.
Кажется, Самайн — это три дня до и три после, но Геллерт не был уверен. И задерживаться на неделю он здесь не собирался, так что пора было вставать.
Он положил руку на плечо Ньюта, встряхнул. Тот мгновенно открыл глаза и посмотрел оторопело, щурясь со сна.
— Поднимайся, Скамандер.
Он с заминкой кивнул, тут же без перехода зевая и прикрывая рот ладонью. Геллерт смотрел, как Ньют, зябко ёжась, встаёт с пола и накидывает на себя рубашку, подходит к дремлющему у порога волку и начинает ласково разговаривать с ним на ирландском гэлике и осматривать его лапу. Малознакомый язык был приятен уху, и Геллерт не стал одёргивать.
— Вы все знаете язык? Вся семья? — спросил он, когда они наконец оказались за столом.
— Да. Между собой часто говорим на нём.
— Полагаю, глупый был вопрос.
У Ньюта уголки губ чуть поднялись, и он спрятал зарождающуюся улыбку в кружке.
— В действительности нет, мы скорее исключение. Любим блюсти традиции. — Тут он издал смешок. — Ну кроме Тесея, ладно.
— Тесей, значит, не любит.
Ньют, видимо, решил, что слишком разговорился, и лицо его опять посуровело. Больше он ничего не сказал и сосредоточился на еде. Геллерт сделал мысленную пометку больше не упоминать старшего брата в разговоре: Ньют, похоже, начинает нервничать и становится осторожнее.
Поэтому Геллерт удивился, когда Ньют вскоре сам заговорил.
— Мне нужно понять, — начал он, упрямо поджав губы. — Зачем столько убийств?
— Будь добр пояснить тем, кто не в курсе сумбурного потока твоих мыслей.
— Ваши преступления, ваши идеи. Зачем это бессмысленное насилие? С такими действиями вас будут поддерживать только радикалы.
Геллерт склонил голову.
— Мне и нужны радикалы. Извини, конечно, но ты хоть что-нибудь слышал о магловской революции в России?
Ньют промолчал.
— Нет, — ответил за него Геллерт. — Разумеется, нет. Все вы на словах гуманисты, а почему? Потому что ваши знания о реальной картине мира оставляют желать лучшего. Тем не менее я стараюсь не убивать без причины. Я просто жду, когда магическое общество обозлится настолько, что примет меня и мои методы. Судя по тому, что творится сейчас в магловском мире: революции, войны — которые, конечно же, вовлекают и магов — я дождусь.
Ньют однако смотрел на него так, будто видел перед собой душевнобольного. Геллерта это нисколько не задело.
— Ты спросил, ты получил ответ.
— Думал, что смогу хоть сколько-нибудь вас понять, но — не могу.
Ньют встал и пошёл сполоснуть тарелки в большом деревянном тазу.
— Быть тобой проще, Скамандер. Есть чёрное и белое, люди и звери, тёмные маги и светлые.
— Я не противопоставляю людей и животных!
— Неужели?
Тарелки звякнули особенно громко, и Геллерт с удовлетворением отвернулся. После этой беседы ему, напротив, показалось, что Ньют ближе к нему идейно, чем они оба полагали поначалу. Это было больше впечатление, чем обоснованный вывод, но всё же.
— Я не считаю, что волшебных существ нужно уничтожать. И никогда не одобрял этого. Так, на заметку.
— Очень топорно вербуете, мистер Гриндевальд.
— Просто показываю, что между нами всё же есть что-то общее. Иной раз посмотришь на этих идейных врагов — а у них цели те же самые, только действия отличаются. И то не особенно, взять вот Альбуса… Завербовать шпиона через постель — это даже для меня перебор.
Ньют выпрямился, и его лопатки дёрнулись под рубашкой. Геллерт же рассмеялся про себя — возможно, он перегнул палку, но было бы кощунственно не поддеть.