— Ты уже два раза прогонял меня. Один раз успешно, второй был сегодня. И возможно, тот первый раз помог понять, что я ошиблась, и что если бы только был шанс, я бы вернулась сама в любой момент. Ты говорил, что я принадлежу тебе.
— Говорил. И готов повторять снова и снова.
— Я принадлежу тебе. Ты — мой источник жизни. Я принадлежу только тебе, с самого начала. Ты создавал меня нота за нотой, шаг за шагом. Ты обладал моей душой. Я всегда была готова идти за тобой в любую темноту, и не могла поверить, что потеряла тебя навсегда. — Слова с трудом пробивались сквозь слёзы. — Прости меня за те слова о ненависти. Я была до смерти напугана, не понимала, что происходит, мне казалось, что ты сошел с ума, и всем нам грозит нечто страшное. Я не справилась с эмоциями. Прости меня. Я никогда не чувствовала ненависти. Я люблю тебя.
Я плакала, уткнувшись в его сюртук. Он ошеломленно смотрел на меня сверху вниз.
— Что?
— Я люблю тебя. И никуда не уйду, потому что не смогу уйти. Невозможно уйти от своего мастера и творца.
Эрик сбивчиво дышал, прижимая меня к себе. Я не могла остановиться, все больше и больше теряя волю и контроль в его руках.
— Делай со мной, что хочешь. Режь меня, бей, мне все равно…
— Ты сошла с ума, — прошептал он. — Ты самое большое сокровище в моей жизни. Если я чего-то и хочу, то точно не этого. Я обещаю никогда не причинять тебе боль.
— Но ты можешь. И порой делаешь это с наслаждением.
— Да, порой. - Он усмехнулся, вспомнив парочку убийств, совершённых в недалёком прошлом. Бедняга Пьянжи. Он был ни при чем, стал жертвой его отчаяния и безумия, но это отнюдь не отменяло того, что Эрик получил удовольствие, затягивая удавку на его шее. — Но не с тобой. Никогда. Ты мой кристалл, бриллиант. Мой ангел музыки. Моя певчая птица…
Он резко прервался и накрыл мои губы поцелуем. Это был иной поцелуй. Тогда в подземелье я целовала его с отчаянием, страхом и жертвенностью, но сейчас страха не было. Я самозабвенно отдалась потоку наслаждения и ничем не омраченного счастья. Все было правильно. Его магнетизм, властная нежность, голос, лишающий воли и сил — когда-то меня это пугало и притягивало одновременно. Сейчас я просто была на своем месте. Повинуясь импульсу, я осторожно сняла с него маску, прервав поцелуй, провела пальцами по изуродованной коже, касаясь лица губами, и опустилась на колени.
Эрик был шокирован. Даже в самых смелых мечтах он боялся помыслить об этом, и теперь я была перед ним как на ладони, в его власти, открытая ко всему, что он мог предложить и сделать. Я смотрела на него снизу вверх красными опухшими от слез глазами и молчала. Он опустил руки мне на голову, бережно разглаживая волосы, выбившиеся из причёски, и начал аккуратно вынимать заколки и шпильки. Его тихий низкий голос гипнотизировал и вызывал внутреннюю дрожь.
— Твои волосы. Я хочу видеть твои волосы. Тебя настоящую, безупречную. Мою.
Длинные волнистые волосы рассыпались по плечам, освободившись от стягивающих зажимов — так же как я освободилась от своей золотой клетки и обрела подлинную свободу рядом с тем, кто владел мной безвозвратно. С глубоким вдохом Эрик запустил пальцы в мои волосы, прижался к ним губами и на какое-то время замер. Практически со священным трепетом он осторожно расстегнул верхний крючок моего платья на спине. Я закрыла глаза. Ты можешь делать все, что захочешь, думала я. Все, что захочешь.
Я начала нервно вздрагивать, оставшись в одной юбке и белоснежной рубашке, чувствуя себя полностью беззащитной и и уязвимой. Он аккуратно отложил в сторону мое платье и склонился надо мной с тихим успокаивающим шепотом.
— Не бойся, я обещал, что никогда не позволю себе ранить тебя. Ты моя. Ты не будешь видеть от меня ничего, кроме блаженства и покоя. Оставь контроль и тревоги в прошлой жизни… Просто доверься мне. Музыке. Моему миру.
Голос окутывал и околдовывал меня, и когда он взял меня на руки, я целиком отдалась во власть этого колдовства, почти теряя сознание, как когда-то. Ещё никогда я не теряла сознание настолько осознанно.
========== Глава 4. Ветер шумит. ==========
— Тебя все ещё ищут.
Закутавшись в черный плащ с капюшоном, Эрик прищуривался от непривычного солнечного света и наблюдал за разносчиками газет, которые щедро делились с прохожими свежими новостями — пропала без следа молодая невеста виконта де Шаньи. Новость была беспрецедентная. Таинственный призрак оперы, жестокие убийства, жандармы в зрительном зале — недавняя шумиха вокруг театра, от которой бурлил весь Париж, улеглась.
— Кристина Дае бесследно исчезает в Париже незадолго до собственной свадьбы. Какая ирония. — Эрик был саркастичен. — Интересно, какие версии произошедшего выдвигает жандармерия. И твой дорогой Рауль.
Я вспыхнула.
— Ты делаешь мне больно своим сарказмом. Я могу пойти и купить газету.
Эрик нахмурился.
— Нет. Ты никуда не пойдешь. Тебя легко узнать. Согласись, будет несколько странно, если пропавшая Кристина Дае непринужденно купит газету с новостями о собственном розыске. Тем более, не нужно быть провидцем, чтобы предположить, о чем там написано. Эти создатели сплетен и слухов любят сенсации. Разумеется, загадочный убийца из оперных подземелий снова в Париже, и ты стала его жертвой. Не забывай, некоторое время назад я тебя похитил.
— Если это так, Рауль должен быть в ярости. Не удивлюсь, если он сейчас собирает целую армию жандармов с целью найти тебя и убить.
— В прошлый раз ему это не удалось.
— В прошлый раз они были слепыми котятами в твоём театре. Ты был в своем королевстве и мог просчитать наперед каждый их шаг. Сейчас — нет.
Он поморщился, как от сильной боли.
— Не напоминай. Я сам прекрасно знаю, что мне приходится прятаться под землёй, как дождевому червю.
К нам приблизилась компания каких-то прохожих и, хохоча, прошла мимо. Я ещё глубже натянула капюшон. Мне пришлось сменить всю одежду, чтобы избежать подозрений и излишнего внимания. Похоже, шумиха вокруг моего исчезновения усиливалась тем больше, чем дольше меня не могли найти. Мой покровитель за долгие годы тайной жизни в театре в полной мере освоил искусство быть невидимым. Ему не было равных в изощрённой способности скрываться от внешнего мира, и похоже я была неплохой ученицей. Полиция безуспешно пыталась встать на мой след уже около трёх месяцев.
Где-то внутри иногда мелькала мысль о том, что к чему моменту я уже должна была быть Кристиной де Шаньи, верной женой Рауля, будущей графиней и матерью его детей. Вместо этого я скрывалась от людских глаз в темном сыром подземелье, наедине с пугающими тенями, которые отбрасывало пляшущее пламя свечей… И наедине с ним. Когда-то я говорила, что пойду за ним во тьму, но потом поняла, что это не было тьмой. Где бы мы ни оказались, это не было тьмой. Всю жизнь Эрик так отчаянно хватался за темноту, его единственного друга, настоящую маску, пелену скрытности, что успел забыть о том, что ни тьмы, ни света не существует. Его музыка ночи была музыкой света. Он творил свет в темноте, не осознавая этого. Я повернулась к нему.
— Тебе нужно писать. Если ты не пишешь музыку, ты угасаешь.
— После того, как ты вернулась, я написал больше, чем за последние месяцы. Но театр закрыт для моей музыки.
— В мире существует не только театр.
Эрик нахмурился.
— В моём мире никогда не было ничего кроме театра.
— И этот театр — первое место, где тебя будут искать. И меня. Он давно перестал быть твоим домом, Эрик. Он стал ловушкой.
— Что ты хочешь этим сказать?
Я вздохнула.
— Мы должны уйти из оперы.
— А мне казалось, что это я безумен…— Эрик смотрел на меня таким взглядом, словно я была тяжело больна.
— Ты — творец миров, но ты заперт здесь, и сейчас это становится небезопасным. Нужно уйти, Эрик. Никто не ждёт этого от тебя. Нас никто не сможет найти. Мы начнем новую жизнь, — я умоляюще посмотрела ему в глаза. — Ты знаешь, что я права.
— Куда? — Эрик почти повысил голос в отчаянии. — Куда ты предлагаешь отправиться?
— Пока жандармы не начали прочесывать подвалы, я предлагаю найти другое жилище. Безопасное, незаметное. Где ты сможешь писать, не беспокоясь ни о чем. И где я смогу жить с тобой и тебя любить, не жалея о несбывшемся. Даже если я не смогу петь и выступать на сцене открыто, лучше жить в тишине с тобой, чем точно так же потерять сцену и оперу, променяв ее на графское поместье.
— Ты права, наверное, — Эрик со вздохом обнял меня и поцеловал в макушку. — Но как…
— Мы можем уехать из Парижа, в конце концов. Из Франции. Отовсюду. Парижская опера — не единственная в мире. И возможно, на новом месте уже не придется скрываться в подземелье. Твоя музыка снова зазвучит. И я смогу петь.
***
Эрик сидел на берегу подземного озера и, не мигая, смотрел на темную зеленоватую воду. Грот как будто понимал, что скоро его покинут навсегда — как живое существо, которое всегда было неизменным укрытием и тайным логовом Призрака оперы. Он и был живым существом, пропитанным музыкой, единственным свидетелем его отчаяния, слез, одержимости и одиночества. Эрик не мог до конца поверить, что он уходит отсюда для того чтобы никогда не вернуться. Привычные безделушки, изысканная мебель, добытая давным-давно, когда он ещё обладал властью и влиянием, величественный орган… Мне всегда было интересно, каким образом ему удалось затащить под землю целый орган, но это уже было неважно. Прошлое остаётся в прошлом. Это место хранило слишком много секретов — порой не самых лучших, оно видело гораздо больше боли, чем радости. Пора было переворачивать страницу. Свою музыку он уносил с собой, куда бы он ни шел, и я следовала за ней — куда бы она ни привела, и только это имело значение.
— Я заберу шкатулку.
Он поглаживал резную деревянную поверхность своей музыкальной шкатулки, с которой никогда не расставался. Я кивнула. Какие-то части прошлого стоит оставить при себе. Шкатулка, нотные записи, деньги. Драгоценности, которые можно будет продать — те, что не успели растащить после того, как жилище Эрика было обнаружено. Я коснулась его плеча.
— Нам пора.
Эрик нежно поцеловал меня в висок и после резко поднялся.
— Маскарад окончен. Уходим.
Я знала, чего ему это стоило. Это был сценарий нового незнакомого спектакля, которого он никогда не ждал и о котором не смел даже помыслить.
Мы уходили ночью, чтобы избежать любых нежелательных встреч. Свидетели нам были ни к чему, а темнота, как и прежде, оставалась лучшим укрытием — с той лишь разницей, что теперь она вела к свету. Из сердца тьмы мы уходили в неизвестность.
Город спал. Ночной Париж был совершенно иным, ночь преображала привычные улицы до неузнаваемости. Когда наступит утро, он вновь станет привычным — но не для нас. Этот город преображается навсегда.
Мы стояли на берегу Сены и молчали. Эрик, глядя в темноту на очертания набережной, вполголоса проговорил:
— Ветер шумит.
========== Глава 5. Точка невозврата. ==========
Для того чтобы покинуть Париж, нужны были деньги. Больше, чем у нас было. Эрик нередко срывался, впадал в отчаяние, потом молил меня о прощении за свою несдержанность, исписывал десятки страниц нотами и текстами, половину рвал и выбрасывал, и снова писал. В таком состоянии он был не всегда — иногда мы просто проводили время вместе в тишине, глядя на город из маленьких окон мансарды, где мы сняли крошечную комнату. Владелица, пожилая подслеповатая дама, жила одиноко, не следила за новостями и не задавала лишних вопросов. Ее устроила моя легенда о молодой паре, которая планирует перебраться на север Италии к родителям мужа. Комната стоила дёшево, располагалась в бедном районе Парижа, и даже протекающая в паре мест крыша не мешала нам жить — здесь было легко исчезнуть и остаться на время незамеченными. То, что нам требовалось.
Эрику было тяжело привыкнуть к таким переменам в его привычной замкнутой жизни. Мне было тяжело привыкнуть к тому, что приходилось выживать. Я хотела отрезать волосы, чтобы давать детям уроки музыки за деньги, оставаясь неузнанной, но он умолял не делать этого — мои волосы были для него предметом восхищения, и каждый вечер перед сном он подолгу расчесывал их, успокаивался и казалось, молодел на десяток лет.
Я сидела у него в ногах, он перебирал мои кудри, и в такие моменты казалось, что нам больше не требовалось ничего. Это было правдой — любовь, которая превратилась из безумного пламени в спокойный горящий огонь, была главной силой, которая помогала двигаться дальше.
Природный талант Эрика изворотливо проворачивать самые сложные дела, находясь в тени, в какой-то момент возобладал над его кризисом, и у нас начали появляться деньги. Его глазами и ушами стали дети — самые незаметные, ловкие и пронырливые существа во вселенной. Уличные беспризорники были невидимками, никто не обращал на них внимания, и поэтому они проникали везде, приносили ему слухи и новости, получали взамен свои свои монеты и уносили с собой в Париж новые указания. Со свойственной ему убийственной иронией Эрик начал сотрудничать с газетчиками — теми самыми «идиотами и охотниками за сплетнями», которых мы опасались. Он рассудил, что лучшим способом отвлечь от себя внимание в новостях будет создание собственных новостей. Он снова вел теневую игру и получал от этого немалое удовольствие, превратившись в анонимный источник слухов, сплетен и сенсаций.
Неизвестный информатор подогревал интерес владельцев газет, они неизменно платили ему в надежде на то, что истории станут ещё интереснее, и в ожидании раскрытия главного секрета. Разумеется, открываться он не собирался.
Своими таинственными манипуляциями он немало попортил жизнь нынешним владельцам театра, дозированными порциями раскрывая любопытные факты и подробности театральных интриг. Кроме того, он отводил подозрения от самого себя, создав пару новых легенд о собственной судьбе. Газетчики, словно коршуны, атаковали уважаемых господ Фирмена и Андрэ с расспросами, и их замешательство только провоцировало распространение новых слухов. Паутина этих слухов разрасталась стремительно, запутывая следы.
Время от времени мальчишки приносили новости обо мне. Рауль был на удивление упрям — он по-прежнему не оставлял попыток выяснить хоть что-то, но попадал в лабиринт из путаных новостей и действовал вслепую. Моя пропажа перестала быть темой первой полосы — сенсации не держатся долго, и за полгода все потеряли к этому интерес.
***
Я не знаю, как он смог меня найти. Это было немыслимо. Он давно действовал самостоятельно, оставив попытки привлечь полицию — жандармы опустили руки ещё пару месяцев назад. Однажды, когда я возвращалась поздним вечером домой, он просто вышел мне навстречу из какого-то незаметного переулка.
— Здравствуй, Кристина. Ты все так же красива, даже в этой дыре и оплоте бедняков. Как лотос, который растет в грязи. Знаешь, в чем прелесть лотоса? Даже в болоте он остаётся белоснежным…
Рауль презрительно огляделся и брезгливо протер лацкан пальто рукой в белой перчатке. Он изменился. Неуловимо, непонятно, в его взгляде появилось что-то, чего я раньше не видела. Я растерялась на пару мгновений, подхватила юбку и бросилась наутёк, метнувшись в первую попавшуюся подворотню. До меня долетел его крик:
— Рад встрече, крошка Лотти!
Я влетела домой со скоростью света и захлопнула за собой дверь. Меня бил озноб. Эрик обеспокоенно поднял голову, оторвавшись от своих записей, и изменился в лице.
— Говори, кого я должен убить.
— Рауль был здесь, в паре кварталов, просто вышел мне навстречу и даже не попытался остановить, когда я сбежала. Он был здесь, Эрик! Он откуда-то знает, где я, возможно он знает все, я не знаю…
Я выпалила все это на одном дыхании и разрыдалась, уткнувшись ему в грудь. Эрик оставался на удивление спокойным.
— Если он попытается причинить тебе хоть малейший вред, он отправится на тот свет. Если он попытается тебя у меня забрать, он отправится на тот свет. Если он посмеет сюда войти, он отправится на тот свет. С сегодняшнего дня ты не выходишь наружу. До тех пор, пока я не выясню, что происходит.