— Так почему ты обиделся вчера? Из-за Бекки?
— И да, и нет.
— Кто-то приревновал меня к однокласснице? — он удивлённо вскинул брови.
— Бред.
И в этот момент Руперт приблизился ко мне, а я и не пытался отстраниться или отойти — так и стоял, опираясь спиной о верстак. Даже вцепился руками в деревянную поверхность, словно это помогало успокоиться. Он был потрясающе близко, и я ощущал запах его одеколона и дешёвого цитрусового дезодоранта.
— Могу пригласить тебя, — усмехнулся Руперт, — раз это так важно.
— Ещё чего!
— Не злись. Я знаю, что мы не всегда понимаем друг друга. Может быть, я не идеальный друг, но всё равно… Не отталкивай меня, — отчётливо произнёс он.
У меня всё горело тогда. Не только щеки, к которым приливает кровь от стыда или от злости; это было другое, приятное волнение.
Слова застряли комком в горле, поэтому я молча смотрел ему в глаза, не решаясь прервать повисшую тишину. Руперт должен был, как всегда, ляпнуть какую-нибудь ерунду, рассмеяться или поддразнить меня, но он не сделал этого. Его лицо приняло странное, задумчивое выражение, и я буквально чувствовал, что воздух вокруг нас сгущался, и хотя я никогда в жизни не целовался, сразу понял, что он собирается поцеловать меня, и даже подался навстречу.
А в следующий момент его язык плавно скользнул в мой рот, и это было очень странно и непривычно. Ко мне медленно приходило осознание, что это и есть поцелуй — влажное и одновременно согревающее ощущение. Сложно сказать, сколько это продолжалось, но он отстранился, уже для того, чтобы мазнуть губами по скуле и спуститься на шею.
— Ты ведь не против? — спросил он, прикасаясь губами к ложбинке на горле.
Сердце ёкало от прикосновений его тёплых, сухих ладоней, медленно скользнувших под ткань рубашки, а разум растворялся в непривычных тактильных ощущениях. Это всё было слишком. Горячее дыхание и короткие поцелуи ощущалось на шее так приятно, что я почти забыл, что у меня испачканы все руки — хотелось обнять его или погладить по волосам.
Всё это время я смотрел на Руперта и на его непрошенную симпатию ко мне как на элемент, который усложнял мою задачу. Хотел ли я добавлять дополнительную переменную в это и без того сложное уравнение? Конечно же, нет.
Он прощал мне странное поведение и резкие перепады настроения… Он всё ещё хотел целовать меня, хотя я несколько раз в лицо выпалил ему «отъебись». Я знал, как поступить правильно, знал, что мне не стоит привязываться к нему. Но когда Руперт прикасался ко мне, правильным казалось другое.
— Останешься? — спросил я через некоторое время. — Мои родители уехали.
— Мне нужно домой, — улыбнулся он. — Но завтра я встречу тебя после школы, и мы поедем…
— Куда?
— Увидишь.
— Окей. Тогда до завтра.
— Веди себя хорошо, — Руперт махнул рукой на прощание и исчез за дверью гаража.
Перед сном я думал о том, что всё это просто нереально. Впервые за долгое время я засыпал не с мыслями о плане. Мне отчаянно захотелось, чтобы дни до тринадцатого мая тянулись бесконечно долго.
Комментарий к five
[1] - одна из многочисленных студенческих организаций в высших учебных заведениях США. Как правило, название формируется из букв греческого алфавита.
========== six ==========
Если вы дочитали досюда, то уже кое-что обо мне знаете. Что я за человек, и что у меня в голове творится — тут всё должно быть прозрачно. Но есть пара вопросов, на которые я ещё не ответил.
Так вот. Вы могли бы спросить: почему этот псих не обратился к родителям? Раз они такие понимающие и замечательные, то помогли бы разобраться со всеми этими насмешками, оплатили бы визит к психологу… Возможно, это самый глупый, самый бессмысленный ответ из всех возможных, но сначала мне не хотелось лишний раз их огорчать, а потом стало слишком поздно. Да и что я должен был сказать? О том, что надо мной стебутся? Здесь они могут только посочувствовать. О плане? Это их просто убьёт. Мама знает, что иногда мне сложно держать себя в руках, но верит, что всё получится, если постараться. Пожалуй, не стоило так полагаться на мой самоконтроль.
Так повелось ещё с тех пор, как я пошёл в начальную школу. Не хотел снова докучать вам историями из детства, но вспомнился к месту один эпизод…
Если вы моего возраста или немного младше, то, скорее всего, у вас или у ваших друзей был геймбой. Офигительная штука, хоть и не сравнится с Sony PSP. Не буду рассказывать, как долго выпрашивал его у отца, но на мой десятый день рождения он наконец вручил мне заветную коробку с логотипом Nintendo.
Крутой гаджет — ловкий способ завоевать симпатии одноклассников. Если у тебя был геймбой, то все одалживали его, чтобы поиграть, и ты становился Богом в глазах остальных детишек.
На следующий день одноклассники столпились вокруг меня: хотели внести свой вклад в прохождение «Принца Персии». Но всё испортил Джозеф Бёрнс — этот грузный, хмурый тип просто не мог пережить моего кратковременного триумфа. Он оттолкнул одну из девчонок и тыкнул толстым пальцем в экран:
— Это твой? — Я кивнул в ответ, а Джозеф недоверчиво прищурился. — Да ты гонишь. Лузерам не положено иметь геймбой.
— Отстань.
Я не собирался устраивать с ним словесные баталии, только не в эту самую минуту. Оставалось пройти по коридору и добраться до принцессы, чтобы увидеть долгожданный «хэппи энд». Мне никак не удавалось пройти эту игру, хотя я несколько ночей подряд в неё рубился.
— Дай поиграть, — попросил Джозеф.
— Нет.
— Потом, вообще-то, моя очередь, — встряла Кристина Харрис.
— Какая нафиг очередь? Дай сюда, — вспылил он и попытался выхватить геймбой у меня из рук.
Мне удалось спрятать его под парту, а потом я аккуратно наклонился и вылез уже с другой стороны стола. Чувство превосходства окрыляло: у меня был лучший гаджет в классе, и Джозеф Бёрнс, который постоянно стебался надо мной, что-то у меня просил. Не помню, куда делась тогда наша учительница, но всю перемену я скакал по партам, а Джозеф пытался за мной угнаться. Все дети хлопали, визжали и поддерживали нас. Кажется, это их здорово забавляло. «Давай, Сэм! — крикнула Мэдисон. Я помню, что это была она. — Сделай его».
Сделать его! Я был настроен решительно, чуть было не выкрикнул: «Отсоси, ублюдок», но вовремя прикусил язык. Не знаю, где я набрался таких слов, видимо, в каком-то боевике подслушал. Но через несколько минут мы оба запыхались, и я спрыгнул на пол, стараясь держаться от одноклассника подальше.
— Дай поиграть, — повторил в третий раз Джозеф. — Пожалуйста.
Как же он взбесился! Его раскрасневшееся, потное лицо прямо-таки перекосило. Выводить таких мудаков из себя — ни с чем не сравнимое удовольствие.
— Фиг тебе.
И тут ему удалось застать меня врасплох: Джозеф выхватил игрушку и со всей дури швырнул её об стену. Геймбой с треском разлетелся, и экран мгновенно потух. Это был финиш. Благородная смерть лучшего в мире гаджета. Я не просто рыдал, а выл, как волк — после звонка меня даже выставили из класса, чтобы я умылся и успокоился.
Наших родителей вызвали в школу, но отец не стал ни с кем ругаться. Вместо этого он завернул в «Макдоналдс», купил мне клубничный коктейль и сел рядом. Пока я потягивал холодный напиток, папа потирал подбородок — верный знак, что он задумался.
— Я куплю тебе новый, — пообещал он. — Не расстраивайся.
— Не надо.
— Почему?
— Просто не надо.
Чтобы какой-нибудь недоумок снова швырнул его подарок о стену? Ну уж нет.
— Тебя обижают в школе, Сэм?
Когда папа задал этот вопрос, он прямо сник. Даже его очки как-то грустно блестели, честное слово. И я ещё тогда, в десять лет, решил, что ничего ему не скажу.
— Нет, — помотал головой я. — Мы с Джо дружим. Просто сегодня так случилось.
— Ну смотри, — вздохнул папа. Кажется, он мне не поверил. — Но если что, ты всегда можешь обратиться ко мне.
Но раздолбанный геймбой — это пустяк, если подумать. Просто игрушка. Разбилась, ну и Бог с ней. Можно много подобных историй припомнить, но не тянет в это углубляться. Сами понимаете, это не те воспоминания, к которым хочется возвращаться. К тому же, у меня устала рука: я снова ездил стрелять, и из-за отдачи теперь ноет предплечье. Поэтому пришло время последнего момента из прошлого, на котором я остановлюсь в дневнике.
Случилось это в десятом классе, и если раньше я сталкивался в основном с насмешками — максимум, подножками и шуточными ударами, то в тот день я впервые по-настоящему отхватил. Даже Джордан — тот парень, которого я чуть не вырубил куском трубы — до такого не опускался.
Окей. Рик Доусон, Джастин и ещё пара-тройка ребят вздумали пронести алкоголь на школьную дискотеку. Зачем? А хрен его знает. Фишка в том, что кто-то доложил на них директрисе, и их застукали, придурков. И они решили, что сдал их я: в отместку за многолетние подколы.
Ничего не подозревая, я шёл через футбольный стадион домой, надвинув капюшон. Стоял прохладный, ноябрьский день, и небо с самого утра затянулось серой пеленой, а ветер сдувал колючие капли дождя прямо в лицо. Вся их немногочисленная компания разместилась на трибунах. Все пятеро громко смеялись, болтали, и вроде как не смотрели в мою сторону.
— А ну-ка стой, чудила! — вдруг крикнул Рик.
И я стоял, хоть и подозревал неладное. Они надвигались на меня, а ноги стали ватными от страха. Знаете, бывают в фильмах такие моменты, когда герой замирает, как вкопанный в землю флагшток. Молча смотрит, как уходит его жена, как угоняют его тачку или как громила из боксёрского клуба собирается прописать ему по морде. И мне всегда казалось, что не бывает так, что это всё чушь собачья, но, клянусь, не мог сдвинуться ни на дюйм.
— Мало того, что ты повёрнутый, — начал Джастин, — так ты ещё и хренов стукач.
— Я не…
— Мы всё поняли. — Рик сплюнул куда-то в сторону.
Они что-то ещё говорили, заглушая друг друга, а потом Рик толкнул меня. Не то чтобы сильно, но от неожиданности я всё равно подскользнулся. И пока я размахивал руками, удерживая равновесие, его узловатый кулак впечатался мне в челюсть.
— Не бей по лицу, — выкрикнул Джастин.
Я упал на землю, склизкую и мокрую от мерзкой мороси, которая брызгала с самого утра. Кто-то из них вмазал мне ногой по боку, кто-то просто кричал, а когда я попытался подняться, Джастин припечатал мне прямо под дых. Воздух в лёгких закончился, и я пытался отдышаться, словно выброшенная на берег рыба. Кислород с сиплым звуком втягивался, но его всё равно не хватало. Я молился, чтобы кто-то из взрослых заглянул на стадион, но — как и всегда — был один против всех. После того, как они ушли, я ещё долго лежал, скрючившись, и боялся даже пальцем пошевелить. Возникло странное чувство, что если один-единственный сустав сдвинется, то я весь развалюсь.
Небо было невероятно близко: серое и мрачное. Казалось, достаточно протянуть ладонь, и пальцы окутает мягкость низких грозовых туч. Я выпрямил руку, и ушибленный локоть свело от острой вспышки боли. Крупные капли смывали с пальцев приставший к ним песок и глину.
Дома я сразу залез в душ и просидел там час, не меньше. Сколотый от удара зуб запломбировали у дантиста, правда, один клык у меня теперь заметно острее, чем другой. Разбитая губа, синяки — всё это сошло быстро. Горячие струи воды смывали боль, усталость, напряжение. Но именно в тот день я ощутил, что во мне появилось то, что теперь не смоется никогда. Выйдя из ванны, я побежал бить посуду, всю подряд, и бесчисленные осколки звонко разлетались и засыпали линолеум.
…
Рано или поздно это должно было произойти. С Рупертом всё слишком удачно складывалось, а в таких случаях всегда нужно ждать подвоха.
Он задумал съездить вместе на озеро, покататься на лодке, разжечь костёр… Потрясная идея, честное слово, ничего лучше нельзя придумать. Но в понедельник меня оставили после уроков из-за опозданий, потом несколько дней к ряду погода была очень плохая, а в пятницу прокат почему-то не работал. Мы протащились двадцать пять миль от Мидлбери до озера Шамплейн только чтобы увидеть нарисованную от руки табличку «Закрыто до Дня Труда».
Так вот, двадцать пятого — если не ошибаюсь — апреля Руперт предложил заехать к нему в гости после уроков, раз уж с озером так вышло. Я и не возражал особо: мне хотелось снова побывать у него дома, но только не когда там толпа народу. На вечеринках мне становится как-то не по себе. Да и вообще, у них очень симпатичный дом. Хорошо обставленные светлые комнаты, высокие диваны с горами мягких подушек, и всё подобрано в тёплых, пастельных тонах — даже мелочи, вроде занавесок или кружевных салфеток на столе. На кухне вся стена застеклённая, от пола до потолка, но вид открывается не на заваленный хламом соседский участок, как у нас, а на раскидистые ели.
Его мама нас встретила, но тут же уехала в город, и когда мы остались наедине, я отчего-то занервничал. Стало казаться, будто в доме невыносимо душно.
— Выйдем на улицу? — попросил я.
Руперт кивнул, приоткрыл стеклянную створку, и мы вышли на задний двор.
Не знаю даже, какой из моих заскоков был в этом виноват, но я начал вести себя, как полный идиот. Сказал ему, что хочу посмотреть цветы и долго бродил между клумбами. Потом наклонился к какому-то кусту и спросил:
— Это гортензия?
— Не знаю. — Он нахмурился. — Без понятия.
— Точно гортензия, — зачем-то повторил я.
Я ходил по саду и делал вид, что всё это мне феерически интересно. Конечно, мне никакого дела не было до этих цветов. Мама раньше сажала что-то под окнами, но с возрастом у неё начались сильные боли в спине, и клумба уже который год стоит пустая. Мама всегда просит меня или отца помочь, если нужно наклониться или дотащить тяжёлые пакеты до порога. Тут я осознал, что когда меня не станет, ей придётся таскать всё это самой. Она будет идти с этими пакетами, вся сгорбленная, и вздыхать так тяжело… Эта мысль меня убила.
Так бы я, наверное, и продолжил пилить себя, если бы не Руперт. Знаете, есть такие поливалки, которые воду повсюду разбрызгивают, чтобы ты сам со шлангом не горбатился. У них тоже такая была, распыляла воду на розовые кусты у самой ограды, но Руперт, пока я не видел, взял и направил её в мою сторону.
Вся футболка у меня промокла, да и штаны тоже. И лицо, и волосы. Я отфыркивался, а он смеялся. Тогда я решил отомстить, с разбегу навалился на него, и его тоже окатило этими брызгами. Потом мы лежали на траве, уже одинаково мокрые, и по телу пробежала дрожь, и от того, что влажная ткань неприятно холодила, и от того, что Руперт лежал и смотрел на меня своими удивительными глазами. И в голове не оставалось никаких других мыслей, когда мне захотелось его коснуться.
До этого я морозился, но тогда во мне что-то щёлкнуло. Целоваться было приятно, хотя губы у него теперь были холодные, и на лице осталась вода. Я сам от себя такого напора не ожидал, но так уж получилось, я его уже отпускать тогда не собирался. Руперт изумлённо округлил глаза, когда я потянулся расстёгивать пуговицы на его рубашке. Но пуговицы попались какие-то дурацкие, я даже одну из петли еле вытащил.
Очнулся я когда его ладонь аккуратно скользнула под ткань моей футболки, к поясу джинсов, и невольно вздрогнул. Только тогда заметил, что дышу быстро, словно нёсся сломя голову через весь Мидлбери. Руперт немного отодвинулся, заметив, что я торможу, и прищурился:
— Подожди, ты правда никогда не?..
И тогда я решил: ну всё, Сэм, по тебе всё сразу ясно. Лучше бы и не лез к нему, наверняка что-то не так пойдёт. Руперт никогда не спрашивал, девственник ли я, но любой бы на его месте догадался: я и целоваться нормально не умею, а тут от одного прикосновения начал тормозить.
— Правда.
Несколько бесконечно долгих мгновений Руперт просто смотрел на меня и кусал губу. Его рыжеватые волосы от воды стали почти медными и ярко блестели на весеннем солнце. Потом он ухмыльнулся, и произнёс:
— Расслабься. Всё в порядке, детка.
В другое время я бы за эту «детку» вмазал, но в тот момент мне даже понравилось. Всё, на что меня хватило — ощутимо прикусить его мочку уха в качестве мести. Некоторое время мы лежали на траве и как-то лениво соприкасались губами, пока он не начал водить ладонью по моему бедру. Я даже глаза закрыл, и так и не открывал, пока он не расстегнул ширинку и не прикоснулся к моему члену. Что здесь описывать? Не помню, чтобы мне было так хорошо. Сложно даже сосчитать, сколько раз к себе прикасаешься и о чём только не фантазируешь… но чужие тёплые пальцы в тысячу раз лучше, чем самая безумная, самая яркая фантазия. Я знаю, это пустяк, но за восемнадцать лет меня так заебало самоудовлетворяться, и этого вполне хватило, чтобы кончить.