— Зато бы эти огровы Козьи Камушки затопило, — вздохнул он. — Есть тут выше по течению место… видимо, после обвала остались поперёк течения валуны, по которым гоблины перебираются на наш берег. Скачут, как козы, всякие поваленные стволы и прочий хлам тащат за собой, чтобы орки могли вслед за ними пройти. А там ущелье такое, что сверху ничего толком не разглядишь: скалы, битый камень, туман то и дело… А постоянно внизу держать больше, чем двоих-троих — людей столько не наберёшь. Но двое-трое — это смертники: из Ноголомного ущелья быстро не выберешься. Так по-дурацки терять людей ни я не хочу, ни оба брата.
— Да уж — судя по названию. — Каттен поёжился, но, похоже, опять-таки от холода, а не потому что боялся. Держался настороже, конечно, но не боялся. И, рассказывая о себе и своих планах, помнится, говорил больше про раненых, чем про больных. Военным лекарем был в Зеленодолье?
Ламберт опять посмотрел на его и не новый, и не слишком тёплый плащ с поднятым капюшоном. Одеть бы надо господина кошака потеплее, а то этак живо опять без целителя останешься. Он ждал, что Рута разворчится: вот-де столько лет управлялась сама, а тут приехал какой-то и будет командовать теперь. Но Каттен как-то её уболтал, улестил, выспросил про травки, которые здесь растут, попробовал какой-то эликсир и восхитился, что получше, чем у большинства магистров алхимии… Одно слово — кот. Рыжий котяра с наглыми жёлтыми глазищами. И в дозор с Ламбертом напросился так, что тот согласился, даже не успев сообразить, как это случилось. Хотя и не мог понять, зачем вообще лекарю таскаться с дозорными?
— Карта — картой, а живьём всё это увидеть — совсем другое дело, — ответил тот. — Буду теперь хоть представлять, куда меня занесло. Или вы подумали, я для орков шпионю?
— Орки наш берег не хуже своего знают, — буркнул Ламберт. — Гоблины для них шпионят, проныры мелкие, а это такие твари… мясо из похлёбки среди бела дня украдут, а ты об этом узнаешь, когда сядешь обедать, а мяса в котле не окажется.
— Это уж точно, — согласился Каттен. Он снял перчатки и, просунув руки под капюшон, растёр уши — ветер был почти встречный, и мелкий снежок задувало под одежду.
Ламберт подумал, что надо бы ему тоже шапочку подарить, как Елене. Не соболью, понятно — хватит енотовой. С полосатым хвостиком на затылке, как местные щёголи носят. Только сразу предупредить, что это просто забота о здоровье такого полезного человека, а то вдруг себя целители лечить толком не могут? Что-то такое Ламберт вроде бы слышал… В смысле, просто тёплая шапка вместо тонкого и неудобного капюшона, а не…
Он удивился, поймав себя на таких мыслях. Не что? Не такой подарочек, за который потом рассчитываться придётся? В жизни не думал о мужчинах ничего такого. Это не какие-то мажеские штучки? Приворот там… хотя приворот — это у неграмотных деревенских ведьм вроде бы, не у настоящих магистров почтенных гильдий.
— То есть, — весело спросил Каттен, — вы умудрились не заметить, что я с вами внаглую заигрывал с самого приезда?
У него была очень белая и очень тонкая, как почти всегда у рыжих, кожа. И волосы, кстати, рыжими были… везде. Даже вокруг неожиданно тёмных сосков. Ламберт поймал себя на совершенно невозможном желании пройтись по ним языком и с негодованием отогнал его: мало того, что в его постели каким-то необъяснимым образом оказался этот наглый котяра, так ещё и мысли лезут в голову совершенно непотребные.
А тот лежал, растянувшись, и лениво потирал отчётливо багровеющий на белой-белой коже след зубов. Его, Ламберта, зубов — ухватил он наглого котяру за шкирку зубами, когда уже мало что соображал. И как теперь прикажете одевать дурака потеплее? Решит ведь, что это в уплату. Или для того и старался? Не похоже.
— А скажите-ка, сир Ламберт, — неожиданно задумчиво проговорил Каттен, накинув на себя угол одеяла: камин догорал, и в комнате становилось ощутимо прохладнее, — ваша супруга часто жалуется на головную боль?
— Моя супруга вообще никогда ни на что не жалуется, — буркнул Ламберт. Он взял бутылку смородиновой наливки, наполнил стакан и подумал, что это, между прочим, чистая правда. Елена никогда не жаловалась. Ни на что и ни на кого. Единственный раз выплеснула то, что накипело, но и тогда это была не жалоба, а… огры его знают. Попытка объяснить, чем она недовольна? И многое, в общем, он поразмыслив, признал справедливым. Те же танцы Фриды вокруг него — она ведь и правда могла бы сесть и палец о палец не ударить: кто он ей? Зять нанимателя? Так что, глянув на расслабленно валяющегося целителя, Ламберт спросил: — Наливку будете?
— Нет, благодарю, — с нескрываемым сожалением глядя на стакан, отказался Каттен. — Я легко пьянею, а в пьяном виде плохо себя контролирую… Так вот, о головных болях… про вашу супругу я слышал, что она очень сдержанная особа, слова никому плохого с самой свадьбы не сказала, и даже если выговаривала прислуге, то очень вежливо и спокойно.
«В отличие от Аделаиды», — невольно подумалось Ламберту.
— Но видите ли, какое дело, сир Ламберт, — продолжил целитель, — даже я, мужчина, был… скажем честно, разочарован. А за то время, что вы потратили на меня, ни одна женщина не то что удовольствие получить — даже настроиться нужным образом не успеет. Даже если захочет. В чём я лично сильно сомневаюсь.
— До сих пор никто не жаловался, — уязвлённо отозвался Ламберт.
— А «никто» — это кто? Деревенские девочки, у которых вы даже согласия не спрашиваете?
Ламберт нахмурился, но возразить, честно говоря, было нечего. Деревенские, как выразился Каттен, девочки и продажные девицы — эти в самом деле жаловаться не станут.
— Стало быть, — подозрительно знакомым, слегка занудным, как у Фриды временами, тоном продолжил Каттен, — ваша супруга не получает разрядки, а это постоянные головные боли, бесконечные болезни по женской части, вечно дурное настроение. — Ламберт озадаченно молчал, потому что котяра, появившийся здесь несколько дней назад, с удивительной точностью описал Аделаиду. — А ваша супруга ещё и заставляет себя сдерживаться, а не срывается на прислугу, детей и мужа — у неё не может не быть мигрени. Часто она пьёт эликсиры от неё?
— Понятия не имею.
— Ответ настоящего мужчины, — усмехнулся Каттен. — Что вы получите в случае её смерти?
— Ничего. Нам приданое, её дочери титул, больше никто ни на что не претендует.
— Её отец или дядя очень предусмотрительный человек, да?
— Ещё какой, — буркнул Ламберт. — Но вот не надо мне про её неудовлетворённость. Неудовлетворённая женщина не ложится в постель с мужем с таким видом, будто ей надо ворох грязных портянок перестирать!
— То есть, вы и сами понимаете, что никакого удовольствия ей не доставляете?
Ламберт в раздражении одним духом опрокинул стакан наливки и со стуком поставил его на стол.
— Какое вам дело до моей жены и до её удовлетворения? — сумрачно спросил он.
— А за кем вы пошлёте, если её хватит удар? За жрицей?
Не дожидаясь ответа, Каттен сел и потянулся за рубашкой, сброшенной на сундук в изножье.
— Да спите уже здесь, — морщась, сказал Ламберт. — Вдвоём теплее. — И сплетни пойдут всё равно, так что можно не притворяться, будто ничего не было.
— Спасибо, — кивнул Каттен, но рубашку всё-таки надел. В общем, Ламберт тоже подумывал, что надо бы что-то накинуть. В маленьком форте ночами было не так холодно, как в каменной громаде замка, но тоже совсем не жарко. — И всё-таки поймите одну очень простую вещь, — сказал целитель. — От вас одного зависит, будет ли для вашей супруги супружеский долг стиркой кучи грязных портянок или чем-то ещё. Чем-то более приятным.
========== Часть 11 ==========
В доме Ферров Ламберт бывал один раз, и совсем недолго, но даже тогда чувствовал себя так, словно вышел против орочьего бойца в нижней рубахе, подштанниках и босиком. Ничем не защищённым, чуть ли не голым. Эти окна в половину стены, эта кованая узорная ограда — только чтобы обозначить границы участка, а дом, между прочим, в предместье построен, не в городе. Слишком светло, слишком много зеркал и вообще стекла… Он понимал, что глупо ждать от людей, привыкших к безопасной и комфортной жизни, такого же отношения к возможному нападению, как у него, но в этом доме ему было неуютно. Не по себе. И Георгу явно тоже. А вот Аделаида вздыхала и кривилась совсем по другой причине: её задевало, чуть ли не оскорбляло богатство суконщиков. Спокойное, неброское… привычное. Казавшееся Елене и её отцу само собой разумеющимся. Только дети были в восторге: Дианора — от ванны и зеркала в полный рост, Кристиан — от библиотеки с висевшей на стене огромной картой континента. (Генрих остался в Волчьей Пуще замещать отца — под присмотром Максимилиана, конечно, — и был этим страшно горд, хотя отчаянно боялся что-то сделать неправильно.)
Они только слишком поздно спохватились, что на Солнцеворот в Озёрный съедется целая толпа таких же, как они, «деревенских сеньоров», так что заранее снять комнату или хотя бы заказать номера в гостинице у них не вышло. Поехали так, наудачу, надеясь как-нибудь устроиться, но родня, что по их с Георгом линии, что по Аделаидиной, не горела желанием приютить у себя на недельку пятерых человек. Пришлось соглашаться на явно из одного приличия сделанное предложение Августа Ферра пожить в его доме, как бы Аделаида ни закатывала глаза: она — и в доме простолюдина!
Сам Ламберт, разумеется, был помещён в спальню своей супруги. Где чувствовал себя здоровенной косматой дворнягой, забравшейся грязными мокрыми лапами на белоснежную постель. Даром что отмылся до скрипа, чуть не содрав с себя кожу, раз уж в кои-то веки появилась возможность залезть в горячую воду целиком. А постель, кстати, была явно рассчитана на одного. Нет, там хватало места для двоих, но на настоящую супружескую кровать это не походило ничуть. Да и вообще, спаленка была невелика, и чувствовалось, что времени в ней Елена проводит немного: кровать, гардероб, зеркало и небольшой столик перед ним. Никаких безделушек, никакого незаконченного рукоделия, никаких книг — пришла, разделась, легла, поспала, встала, оделась, ушла заниматься делами. Кабинет был гораздо более обжит.
Полога над кроватью не было, ничто не мешало смотреть, как Елена ходит по спаленке, аккуратно вешая платье на плечики, а бельё — на спинку кресла перед зеркалом, потом расчёсывается, заплетает на ночь косу. Ламберт смотрел на супругу и думал, что она вроде бы поправилась и посвежела за те две недели, что провела с детьми и отцом… дома. Да, дома. Дом её, что ни говори, был здесь, а не в старом замке, где никто её не ждал и никто ей не был рад. Ламберт сам удивился таким мыслям, но они вдруг всплыли так ясно и чётко… А всего-то и подумал сначала о том, каково приходилось его предшественнику в этой спаленке, где даже ширина кровати намекала: тебе тут не место, не задерживайся дольше необходимого.
— Кем был ваш первый супруг?
Елена посмотрела на него, заломив аккуратную тонкую бровку: то ли удивилась тому, что он вообще этим заинтересовался, то ли тому, что не выяснил до сих пор.
— Непризнанный гений, — ответила она с усмешкой. — Ну, считал себя таковым — точно. На самом деле мы с отцом очень даже признавали его талант и ценили его, но Говард любил чувствовать себя страдальцем, а если человек твёрдо решил быть несчастным, никто не в силах ему помешать.
Она задула свечи и раздёрнула тяжёлые плотные шторы на окнах, впуская в комнату лунный свет и тени чёрных деревьев — её окно выходило в сад.
— Я не убивала его, — сказала она привычно-безнадёжным тоном. — Он был действительно талантлив, все наши новые колеры были созданы им. Но намешав очередной краситель, он шёл пьянствовать по кабакам и борделям, а от охраны всегда отказывался, устраивая натуральные бабские истерики: я за ним слежу, я его держу на цепи, я ему ни жить, ни дышать не даю… В конце концов, всё закончилось именно так, как и должно было, когда дорого одетый тип трясёт по дешёвым кабакам кошельком, полным серебра.
— Нож под лопатку, и Ночная Семья тут ни при чём?
— Надо было их нанять, чтобы незаметно охраняли этого придурка, — раздражённо сказала Елена. — Впрочем, охранники из убийц…
Она подошла к кровати со стороны изножья, чтобы не перелезать через Ламберта.
— Не беспокойтесь, — сказала она, забираясь в постель, — вам ровно ничего не грозит. Ну, кроме привычных ваших пограничных опасностей, разумеется. Просто вдова — обычное дело. Дважды вдова — уже подозрительно, а мне Мелиссу замуж выдавать. На моей репутации пятен быть не должно.
— А походы в бордель пятен на ней не оставляют? — не удержавшись, съязвил Ламберт.
— И это мне говорит человек, которому мало кухарок и крестьянок и который завёл любовника, когда я ещё и уехать не успела? — тут же отозвалась Елена. — Про мои походы в бордель мы поговорим, когда вы меня застанете там и при этом с вами будут два свидетеля, не состоящие с вами в родстве, сир Ламберт.
— Да уж, представляю себе чью-то попытку прорваться со скандалом в дорогой бордель, — хмыкнул он, в самом деле нарисовав себе картинку, где он требует у хозяйки, чтобы ему сказали, где сейчас его жена, а разодетая-раскрашенная дамочка с фальшивым сожалением в голосе отвечает, что полная анонимность — главное правило её заведения. И мордовороты за её мясистыми плечами выразительно поигрывают дубинками, и за прикормленной стражей она, если что, тут же пошлёт. Понятно же, что у неё бывают клиенты не просто побогаче, а куда повлиятельнее «деревенского сеньора», и им точно не понравятся скандалы, драки и беготня с ворохом одежды подмышкой. Это же настоящий город, блядь, где ты не младший брат владетеля, а голозадый дикарь из пограничья, которого вообще в приличные заведения пускать нельзя! — А новости до вас доходят на удивление быстро, я смотрю, — заметил он, сообразив, что она откуда-то знает про «любовника».
— Это вы про целителя? — уточнила Елена и, как водится, пожала плечами. — Я ничего не имею против господина Каттена и вашей с ним связи. По крайней мере, не придётся без конца думать, какой подарочек вы мне привезёте из очередного рейда по лесам, полям и сеновалам — от мага-целителя уж точно ничем таким не заразишься. Не беспокойтесь о моей репутации, сир Ламберт, хочу я сказать: я-то её берегу. Подумайте лучше о своей. Катерину сперва замуж выдайте, что ли, а то ведь получается, что вы её использовали и бросили, едва появился кто-то поинтереснее мельничихи.
Ламберт, не сдержавшись, выругался. Приходилось признать, что дорогая супруга права: котяра исправно грел его постель всё то время, что Ламберт провёл у Нижних Бродов, и Катерина вполне могла понять это как свою отставку. И не только она, к слову. Вот только сплетен о том, что брат барона обесчестил девицу и бросил её с ребёнком, ему не хватало! Нет, как только они вернутся, следует взять не в меру переборчивую мельничиху за шкирку и поставить у алтаря, в качестве приданого освободив того же кузнеца от податей лет на пять. А начнёт упираться и мяукать про «брошусь под мельничное колесо», притащить к этому самому колесу и сказать: «Давай, прыгай». Чёрная вода, курящаяся морозным паром, неостановимое шлёпанье потемневших, позеленевших лопастей, лёд ниже по течению, который не даст выплыть, даже если посчастливится уцелеть… Нужно по-настоящему отчаяться, чтобы решиться на такой прыжок, а с чего бы отчаиваться балованной дочке мельника? И к тому же возня с грудным ребёнком оставит мало свободного времени, некогда будет без конца бегать в замок и шмыгать носом над бедным дитятком, которое все обижают…
И которое в самом деле надо учить как мальчишку, чтобы падало вечером без задних ног и засыпало мёртвым сном. Замуж бастарда-бесприданницу действительно никто не возьмёт, даже за красивую мордашку — с её-то характером; в послушницы отдавать — и ей жизнь поломаешь, и жрицам-наставницам обеспечишь неизбывную головную боль. Так что надо, наверное, и правда готовить из неё какую-нибудь Дочь Аррунга. В конце концов, есть мужчины, которым нравятся женщины-боевые товарищи, а не кроткие домашние голубки (вроде Аделаиды, да-да), и если Герта встретит такого, то так тому и быть. А не встретит… всё лучше самой распоряжаться своей жизнью, чем служить Девяти, не имея к тому ни малейшей склонности.
Родственники дорогого супруга свалились им с отцом на головы не то что без приглашения — без предупреждения даже. И куда прикажете их пристраивать, если с излучинскими давно уже было договорено, что те приедут на Солнцеворот в Озёрный? В библиотеку кровати ставить? А безмозглая курица Аделаида ещё и возмущалась, что им выделили всего две комнаты на четверых, и те смежные, так что получалось: или они спят с супругом, как приличная семейная пара, но почти взрослая девушка делит постель с братом-подростком; или сама она спит с дочерью, а её супруг — с сыном, что, разумеется, не так скандально, но всё-таки тоже даёт некоторый повод для сплетен.