А кроме неудобного размещения, Аделаиде не нравилось, что в канун праздников каждый день на обед к Феррам были приглашены их торговые партнёры, стряпчие, поставщики, кое-кто из городской стражи и местных отделений нескольких гильдий — самые разные люди и не люди. С мужчинами было проще: и барон, и его братья-сыновья, мотаясь по своим землям, поневоле садились за самые разные столы с самыми разными сотрапезниками и породистые носы от простолюдинов и нелюдей не воротили. Дианоре же пока что было любопытно всё, и вообще, она, похоже, унаследовала отцовскую практичность, весьма помогавшую видеть мир таким, какой он есть, а не каким он, по её мнению, должен быть. Но вот матушка её, в первый раз столкнувшись с прочими гостями, оскорблённо спросила, неужели кто-то думает, будто она сядет за один стол со всеми этими… этими, в общем? И была просто сражена отцовским равнодушным: «Как вам будет угодно, сира. Никого силой не держу». Она, разумеется, гордо удалилась из столовой — и сидела голодная до самого ужина, потому что никто ради неё одной хлопотать не собирался. Сделал ли барон своей супруге внушение, или она просто не привыкла голодать, но больше подобных сцен она не устраивала. Впрочем, видеть за столом её неизменно кислую физиономию было тем ещё удовольствием. Елена даже забеспокоилась, не испортит ли это отношения Ферров с кем-нибудь из действительно полезных, не статуса ради, знакомых.
А ещё сеньоры Волчьей Пущи нанесли несколько визитов к городской родне по обеим линиям, и Елене пришлось сопровождать супруга в этих скучных и совершенно бесполезных поездках. Впрочем, сир Ламберт, благослови его Девять богов, сам думал так же и сбега’л от родственников, высидев минимально допустимое время, а после подло бросая брата с женой, Кристиана и Дианору (смотревших на дядю с тётей жалобными глазами — Елена тоже в мыслях не имела задерживаться у Аделаидиных тётушек и кузин). Понятно, что барону в скором времени предстояло выдавать замуж старшую дочь и отправлять либо на графскую, либо на королевскую службу второго сына, а стало быть, необходимо было познакомить их с роднёй в Озёрном. Но его самый младший брат от таких обязанностей был свободен; всё, что требовалось от него — продемонстрировать свою супругу. Елена, злая от того, что ей не дают побыть с детьми, не особо пряча от тихо бесившейся Аделаиды злорадную усмешку, для каждого визита надевала то новое платье, то новые украшения. Суффирских сапфиров она, конечно, не покупала (хоть отец и предлагал), но хризолиты, гранаты и жемчуг — она же теперь супруга баронского брата, почему бы и не поносить всё это на совершенно законных основаниях?
О них речь и зашла, когда барон с супругой и детьми собрался на бал в графском замке: баронесса, сделав над собой нечеловеческое усилие, попросила одолжить ей и дочери что-нибудь из украшений.
— А как вы собираетесь возмещать их стоимость, если с ними что-то случится? — поинтересовался отец, спасая Елену от неминуемых последствий отказа.
— Что с ними может случиться? — возмутилась Аделаида. — Там будут приличные люди!
— Что угодно, — пожал плечами отец. — Расстегнувшаяся не вовремя застёжка, порвавшаяся нить, зацепившееся за одежду и разогнувшееся звено цепочки… Хризолиты — камни хрупкие, о жемчуге нечего и говорить, а в такой толпе не заметить под ногами обронённую серёжку или браслет легче лёгкого. Разве что вы дадите письменное обязательство вернуть стоимость похищенного, утерянного или пришедшего в негодность.
У Аделаиды на скулах привычно загорелись косые полосы нездорового румянца, но опережая её «Какая наглость!», сир Георг коротко сказал:
— Мы не можем себе этого позволить.
Елена подавила тяжкий вздох: опять она разгребает проблемы родственничков. А ведь так хотелось погулять с детьми!
— Не сочтите за оскорбление, — сказала она, изо всех сил загоняя поглубже рвавшиеся с языка слова, — у меня со времён первого брака скопилось довольно много недорогих ожерелий, колец и серёг из поделочного камня. Вам, баронесса, разумеется, уже не пристало носить подобное, — «уже» было явно лишним, но сорвалось-таки, — однако девочке шестнадцати лет вполне позволительно надеть те же молочные опалы. Они розоватого оттенка, и камнерез шутки ради обточил их в форме слегка неправильных шариков, так что меня три или четыре раза пытались оштрафовать за ношение жемчуга. Если сира Дианора желает…
— Да! — та подпрыгнула и захлопала в ладоши. — Желаю! Матушка, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я их видела, это такая прелесть!
Видела? Елена чуть нахмурилась. Не иначе, Мелисса похвасталась кузине, что матушка обещала со временем отдать всё это ей. Не жалко, конечно, но надо бы объяснить ребёнку, что хвастаться — во-первых, некрасиво, а во-вторых, может быть просто опасно. Один такой тоже вот… тряс полным кошельком в неподходящей компании.
Словом, пришлось нести шкатулку и терпеливо ждать, пока Аделаида и Дианора всласть пороются в ней. Чтобы в результате девочка взяла, как и собиралась, тот самый гарнитур «под жемчуг», а её матушка, повздыхав с мученическим видом и пометавшись между гордостью и желанием принарядиться, выбрала серьги и длинные, в несколько рядов бусы из янтаря — янтарь драгоценным камнем не считался, но его многие любили за приятный медовый цвет и за ощущение тепла (Елена, к примеру, не могла носить кварц, он её просто душил в ледяных объятиях). Янтарь вообще считался полезным для здоровья, и баронесса могла бы одним этим объяснить свой выбор. А ещё он так эффектно смотрелся на малахитово-зелёном бархате!
— А вы не желаете пойти с нами? — спросил сир Георг, очевидно, в порыве благодарности. — Я знаю, что Ламберт у меня не любитель подобных развлечений, но раз в год можно и потерпеть.
Он выразительно посмотрел на брата, и тот обречённо кивнул. Елене стало даже смешно: бедный, бедный сир Ламберт! На какие только жертвы не приходится идти ради хотя бы кратковременного перемирия в семье! Он даже готов тосковать целый вечер, подпирая колонну или стену, в душном зале, заполненном целой толпой совершенно ему не нужных и не интересных людей, лишь бы невестка заткнулась хоть ненадолго. Хотя, между прочим, результат от принятого Еленой приглашения мог бы быть и обратным — госпожа баронесса целый вечер пыталась бы делать вид, что вот эта особа… да-да, вот эта, дорого и со вкусом одетая, с небольшим состоянием на шее, на пальцах и в ушах, прекрасно воспитанная и умеющая поддержать пустую вежливую беседу ни о чём… что эта наглая тварь тут совершенно случайно, и сира Аделаида к ней никакого отношения не имеет.
— Благодарю, — ответила Елена, сделав шутливый книксен. — Но я обещала своим детям прогулку, а нашим маленьким работникам из приюта — что приведу к ним настоящую морозную магессу, чтобы она помогла им построить горку. У меня после этого просто не останется времени, чтобы привести себя в порядок должным образом.
Обе дамы из Волчьей Пущи глянули на неё изумлённо (отказаться от поездки на бал?!), дорогой супруг — с горячей благодарностью, барон только хмыкнул, а его сын проворчал себе под нос, но вполне отчётливо:
— Да я бы тоже лучше… на горку.
========== Часть 12 ==========
Георг настоял, что первым свидетелем будет он сам — на правах главы семьи, а Аделаида (наверняка по его приказу) попросила об услуге какую-то из своих кузин. Которая, разумеется, тут же разнесла скандальную новость по всему городу: младший брат барона Волчьей Пущи удочерил девчонку из семьи суконщиков! Никаких торжеств по этому поводу не устраивали, просто пришли вечером — возможно, совсем и не по этому поводу, а просто в гости — незабвенный Рутгер Вебер-Меллер с супругом, фавориткой и сыном. Мелиссе подарили целую стопку книг, деревянную фигурку мантикоры со зловеще поблёскивающими зелёными глазами из какого-то прозрачного камня и в надетом на манер ошейника ожерельице размером как раз по детской шейке. Впрочем, Мелисса, расцеловав и матушкину подружку, и обоих мужчин, и даже снисходительно чмокнув приятеля, заявила, что Коре (да, её будут звать Кора!) ошейник гораздо нужнее, так что пусть она и носит.
— Это ваша работа? — спросил Ламберт слегка болезненного с виду веберовского супруга: порезы на левой руке были уж очень красноречивы. — И дракон, который стоит у нас над камином? Как живые оба…
— Должно же быть что-то для души, — словно оправдываясь, сказал тот. Кажется, ему то и дело выговаривали, что несолидно состоятельному бакалейщику возиться с деревяшками, точно какому-то столяру.
— Конечно, должно, — буркнул его супруг. — И я сто раз тебе говорил: плюнь ты на этих идиотов. Сами ничего, кроме своих пыльных мешков, не знают и знать не хотят, вот и тянут тебя за собой. — Он тряхнул головой и сказал, уже обращаясь к остальным: — Прошу прощения, старые мозоли.
…Но несостоявшиеся торжества — это одно, а к двум самым важным старым грымзам девочку всё-таки пришлось свозить: родственницы, мантикора их заешь! Могут со временем пригодиться. Сам Ламберт по этому поводу не переживал: манеры у Мелиссы Ферр, ныне сиры Мелиссы из Волчьей Пущи, были получше, чем у Дианоры. Это своего «гоблина в юбке» он бы не рискнул вот так взять и представить тётушкам, а за приёмную дочь можно было не бояться. Ну, это он так думал. Супруга, оказывается, считала иначе.
— Мелисса, — сказала Елена, откровенно нервничая (к нескрываемому злорадству Аделаиды), — очень тебя прошу, молчи. Вот просто молчи, и всё!
— Совсем молчать? — уточнило хитроумное дитя. — Даже если о чём-то спросят?
Елена прикусила губу. Карета мягко покачивалась, зачарованные кристаллы внутри горели россыпью звёздочек, и лица в голубоватом бледном свете казались слегка призрачными. Дианора с Кристианом наслаждались поездкой — ради этой кареты они согласны были потерпеть даже тётушек и троюродных бабушек. А Аделаиде, кажется, больше нравилось просто подъехать к дому очередных родственников в экипаже гномской работы, и какая разница, что не в своём.
— Да, сира. Нет, сира. Вы очень добры, сира, — отчеканила Елена. — Вполне достаточно. Если не скажешь ни слова больше, проси чего хочешь, хоть луну с неба, хоть котёнка породы суффирская мау.
— Учиться вместе с Тео! — ни минуты не раздумывая, выпалила Мелисса.
— Боги! Да зачем тебе это? Я вот прекрасно обхожусь без меча на поясе, как видишь. Абак, скажу тебе, сплошь и рядом куда более страшное оружие.
— Вы сказали, чего хочешь! — возмутилась Мелисса.
Ламберт усмехнулся. Девочка была упряма, но вряд ли от родного отца ей достался только «кошачий» подбородок и тонкое, нервное личико. Наверняка и к боли она гораздо чувствительнее, чем брат или даже мать.
— Соглашайтесь, дорогая, — сказал он. — Многие девочки в мечтах видят себя прямо-таки королевой Маэвой… до первого синяка. Кристиан, расскажи-ка кузине, что это такое — учиться драться на мечах, даже деревянных.
— О-о, — протянул тот, в матушкином духе закатывая глаза к звёздам светящихся кристаллов, — это всё тело один сплошной синяк, бока болят, связки ноют, спину ломит, и вообще… Передумывайте, кузина, пока не поздно, — снисходительно проговорил он, не замечая матушкиного недовольного взора: что ещё за кузина? — Или скажите какое-нибудь лишнее слово, потому что это правда очень тяжело и очень больно.
Мелисса гордо фыркнула, но, кажется, призадумалась. В гостях, тем не менее, строго выполняла требования Елены: «Да, сира», «Нет, сира», «Вы очень добры, сира». И всё это с очаровательной улыбкой и с то шутливыми, то вполне почтительными книксенами — такое кроткое, благовоспитанное, безупречно вымуштрованное дитя. Даже старые грымзы поверили и прониклись. А Ламберт, покосившись на Георга, подумал, что через семь-восемь лет предстоит ему, как старшему брату сейчас, таскать приёмную дочь по таким же вот тёткам и бабкам, демонстрируя, какая у него девица на выданье подросла. Разве что, в отличие от Георга, не придётся ломать голову над тем, какое приданое он в состоянии выделить этой девице. Хотя… внучке Августа Ферра и старые грымзы наверняка не особенно будут нужны: её же не из пограничной глухомани сюда привезут. Будет жить в Озёрном, бывать в театре и на арене, гулять, кататься верхом… и как там ещё занимают свободное время приличные девицы в большом городе?
— Они как мухи.
— Мухи?
— Да, — Мелисса, прижав локти к бокам, помахала кистями рук. — Летом над столом, знаете — полетали, покружились, сели на стол, почистились лапками, пробежались, опять полетали, пожужжали: вз-з-з, вз-з-з… Не знают, чем себя занять. Даже сира Аделаида лучше, — прибавила она, — хоть всё время ноет и жалуется. Ну, она просто замученная такая, а улыбаться, когда всё плохо, её не учили, наверное.
Они сидели у Елены в кабинете, Мелисса пыталась нарисовать свою Кору по памяти и заодно делилась впечатлениями от вчерашней поездки, второй и, хвала Девяти, последней. Ну, в ближайшие семь-восемь лет точно. Елена проверяла список покупок к празднику — галочки стояли уже практически в каждой строчке, но именно поэтому следовало смотреть очень внимательно, чтобы не пропустить почему-то ещё не доставленное. Мелисса её отвлекала, но возвращаться в Волчью Пущу планировалось на второй, в самом крайнем случае, на третий день после Солнцеворота: сир Георг переживал, как там его владение. Нет, и старший сын у него был не дурак, и младший брат — человек надёжный, и вообще… И всё равно барону наверняка казалось, что без него там всё развалится. Очень знакомое чувство, до самого приезда домой Елена не могла отделаться от мысли, что отцу будет очень сложно справляться без неё. И это было таким облегчением — убедиться, что вполне себе справляется, он ведь Железный Август, не кто-нибудь. Хотя и проскальзывала в этом облегчении нотка разочарования, потому что считать себя необходимой было слишком привычно…
Словом, Мелисса сидела рядом, рисовала и болтала, и Елена не отправляла её погулять с мальчишками (сир Кристиан таки сбежал на ту самую горку вместе с Тео и Марком… и охранником, понятно), а терпеливо слушала про тётушек-мух.
— Когда вы ещё приедете? — спросила вдруг Мелисса.
— В конце зимы, скорее всего. Сюда приехать так, чтобы успеть до распутицы, а потом спокойно дождаться, когда дороги просохнут, и тогда уже возвращаться.
— Вам плохо там, да?
Елена вздохнула: да, милая, ещё как. Но вслух сказала:
— Я очень многое могла бы там улучшить. Теми же деньгами, которые барон получил, я распорядилась бы умнее. Но меня никто не слушает: я же городская неженка, тамошней жизни не знаю, а туда же, лезу что-то улучшать. Хотя городская неженка сберегла им треть налогов… Ладно, — она с усилием тряхнула головой, — забудь, это просто нытьё, как у сиры Аделаиды. Мужчины вечно нас не слушают, потому что уверены, будто им лучше знать, а потом не могут признать, что мы были правы, потому что это же так унизительно — признать неправым себя.
Мелисса покивала с важным видом, хотя вряд ли поняла.
— А сир Ламберт приедет с вами? — спросила она.
«Ох, надеюсь, что нет — мне его и там выше головы хватает. И его, и его семейки».
— Вряд ли. Он, знаешь ли, в замке бывает реже, чем в крепости у реки или в разъездах.
— А Герта правда хотела намазать пол маслом?
— Правда. И я её выпорола, а её матушка на меня обиделась.
— Поэтому её с вами не отпустили?
— Потому что матушка обиделась, или потому что она наказана?
— Глупая она, эта Герта, — снисходительно сказала Мелисса. — Кто же так пакости делает? Вот девочки из приюта говорили…
Девочки из приюта много чего могли рассказать, это Елена из своего детства помнила. Кое-кто из нынешних мануфактурщиков уже не хотел, чтобы их дети, как сами они, работали на собственных станках: и делами им предстоит заниматься совсем другими, и нечего, видите ли, мальчикам-девочкам из приличных семей общаться со всякими… Очевидно, вместе с лютнями и десертными вилками разбогатевшие ремесленники и торговцы набирались от благородных сеньоров и отношения к своим работникам. Помнится, госпожа Браун выговаривала Елене за то, что заставляет свою дочь не просто трепать шерсть, а делать это в компании будущих шлюх и воровок — а куда ещё дорога приютским девчонкам? И выражение лица у госпожи Браун было точь-в-точь как у сиры Аделаиды, узревшей за обеденным столом (чужим обеденным столом, заметьте!) торгашей, мелких чиновников и вообще нелюдей.