— А мне сира Ламберта нужно отцом называть? — мысль в голове Мелиссы опять непредсказуемо вильнула.
— Если не хочешь, то нет. Это же всё было, — Елена дёрнула плечом, — чтобы потом выдать тебя замуж за кого-то поважнее даже главы гильдии. Удачно, — ядовито прибавила она. — Хотя единственный удачный брак, который я знаю лично, у Рутгера Вебера и Алекса Меллера.
— Они как братья, — покивала дочь, — даже зовут друг друга на ты.
— Да, — кивнула Елена. — Знаешь, я тоже об этом думала — что они в самом деле на ты и просто по имени, не как приличные супруги. — Получилось очень уж ядовито, но звать сира Ламберта просто Бертом у неё никакого желания не было, и она надеялась, что это взаимно.
Она отложила проверенный листок и взяла следующий. Мелисса старательно чиркала карандашом по своему листу бумаги. Елена со своего места видела, главным образом, острые уши с кисточками и тщательно прорисованную длинную шерсть.
— Он настоящий.
— Кто?
— Сир Ламберт, — пояснила Мелисса. — Не мух.
— Да уж, — усмехнулась Елена. — Не мух — это точно. Скорее уж, ос.
— Хищный ос, — хихикнула Мелисса. — Шершень.
— Да, — развеселилась Елена. — Такой здоровенный, и жало есть, и жвалы такие, что паука схватит и утащит.
— Смотря какой паук.
Они враз подняли головы от стола: хищный ос сир Ламберт стоял в дверях со стороны спальни.
— А подслушивать некрасиво, — наставительно проговорила Мелисса.
— Да-да, а попадаться — это совсем уж глупо, — усмехнулся он. — Прошу прощения, что помешал. Хотел попросить вас, чтобы вы помогли мне выбрать подарок для матери.
Елена сумела не поморщиться, хотя очень хотелось. Помогать с подарком для женщины, которая продолжала демонстративно смотреть сквозь неё, не было ни малейшего желания, да и дел перед завтрашним праздником было выше головы.
— А мне с вами можно? — живо спросила Мелисса.
— Можно, — кивнул сир Ламберт, даже не дожидаясь, что скажет Елена.
— Надеюсь, сира Аделаида уже выбрала подарки? — с плохо скрытым раздражением спросила та.
— Давно уже, это я что-то поздно спохватился. Но Дианора просится с нами, ей хочется пройтись по лавочкам напоследок. Они же потом откроются только после праздников, а мы сразу после праздников уедем.
Очень хотелось длинно и грязно выругаться, словно какая-нибудь прядильщица, но Елена заставила себя сдержаться. Дианора ей, в общем, даже нравилась, но она ведь будет без умолку трещать всю дорогу, рассказывая в очередной раз про бал, про то, что с нею танцевал младший сын виконта, про то, как ктототам её назвал нимфой из пограничья (а бедная дурочка решила, будто это комплимент)… И будет затаскивать дядю с тётей во все лавки подряд — просто посмотреть. И так восхищаться какой-нибудь ерундой, что останется только купить ей эту ерунду — чтобы выслушать потом от Аделаиды, что её дочь в подачках не нуждается…
Канн-заступница, Сот Трижды Мудрейшая! Сколько надо пожертвовать, чтобы в конце зимы приехать домой без супруга и его родственничков и хоть месяц отдохнуть от них?!
Аделаида непременно хотела отстоять торжественную службу в Храме Всех Богов, и Георгу с детьми пришлось добираться с нею в центр города и давиться там в толпе, желающей получить благословения всех Девяти разом. Но Ферры в своём предместье вполне обходились часовней, посвящённой Сот (что вы, какой Аркат — мы же не кузнецы, чтобы богу огня молиться), и Ламберт охотно составил им компанию в небольшом, но солидном храме Трижды Мудрейшей, где и народу было немного, и благовоний никаких не курили — богиня знаний требовала ясного рассудка и от служителей своих, и от прихожан.
Ужин был ровно в семь, и кто на него опоздал, тот сам был виноват — опоздавших, будь они хоть трижды баронами, никто не ждал. Гостями были только излучинские Ферры, приехавшие на Солнцеворот в Озёрный: здесь, как и в Волчьей Пуще, праздничный ужин был исключительно семейным. Это потом уже начиналось общее веселье, а пока все чинно сидели за накрытым столом, и на четыре свободных места обращал внимание только Ламберт.
А Георг с семьёй вернулись только к десерту. Все четверо выглядели помятыми, усталыми, продрогшими и очень голодными, однако пришлось им довольствоваться сладкими пирожками, потому что горячее и закуски давно отправились вниз, на кухню. А может, прямиком на стол управителю и старшей прислуге. Ламберт сочувственно посмотрел на очень недовольного брата, но Елена наклонилась почти к самому его уху и сказала очень негромко:
— На пустыре у озера будут накрыты столы для всех желающих. Если сир Георг и сир Кристиан не сочтут себя оскорблёнными компанией мастеровых, они смогут нормально поесть там.
Ламберт кивнул. Надо было утешить братца, а уж брезговать угощением, выставленным для всего честного народа (а также воров, попрошаек и прочего сброда — праздник же) тому точно в голову не придёт. Это Аделаида будет показательно страдать, но даже Дианора, набегавшись вокруг костров и извалявшись в снегу, тащила в рот всё, что выставляли на общий стол жители Волчьей Пущи и окрестностей. Впрочем, здесь матушка наверняка сделает ей строгое внушение и запретит и пляски у костра, и тем более — катание с горки.
Ночь Солнцеворота стояла очень ясная, и потому морозная, но костры горели сплошной цепью по всему озёрному берегу, возле бочек толпились желающие согреться изнутри, прихваченные морозом куски жареной гусятины и пирожки с потрохами можно было разогреть над огнём, а ещё проще было встать на свою сторону «сороконожки» и сплясать, меняя партнёрш на каждом куплете. Женская цепочка оказалась, как ни странно, короче мужской, так что и танцевать, и целоваться Ламберту напоследок пришлось с парнем. Тот, кстати, был не против, хотя среди простолюдинов вроде бы на отношения между мужчинами поглядывали косо. Ламберт решил бы, что парень воспринял это как шутку, — праздник же! — вот только целовался тот совсем не шутя. Сразу же вспомнился рыжий котяра, чтоб его. После равнодушных губ законной супруги и либо испуганно сжатых, либо покорно расслабленных — всех прочих, наглый рот целителя обжигал бесстыдным требовательным желанием, даже пугал немного. Не привык Ламберт быть дичью, а в лапах рыжего котяры он чувствовал себя… ладно, не мышью, конечно, но то ли кошкой, то ли крысой. Хотя после первого же решительного (ладно, если честно, почти панического) «Нет!» быть сверху Каттен больше не пытался.
Незнакомый парень, одетый как зажиточный ремесленник, точно так же хотел своего случайного партнёра по танцу и не собирался этого скрывать. И после супруги, с откровенной неохотой отбывающей свои обязанности, так и тянуло сказать: «Давай сбежим куда-нибудь». В общем, Ламберту стоило заметного усилия отстранить парня и сказать с натянутым смешком:
— После такого танца непременно надо выпить.
На него глянули с острым разочарованием, но настаивать парень не пытался, и оставалось просто забыть поскорее и его самого, и вообще это дурацкое приключение.
========== Часть 13 ==========
Они уже вернулись из Озёрного, а в замке Волчьей Пущи до сих пор гостила какая-то иссушенная то ли тяжкой жизнью, то ли собственным ядом особа преклонных лет, но без брачных браслетов. Сначала она составляла компанию вдовствующей баронессе, которую бессовестные сыновья и внуки бросили одну (сын, трое внуков и внучка, видимо, были не в счёт), а потом её задержали начавшиеся после праздников метели. Ещё она пыталась учить Аделаиду вести хозяйство (сколько у вас уходит дров — никаких денег не хватит!) и, разумеется, попыталась цепляться к Елене. Кстати, совершенно бездарно — пыталась съязвить что-то про суконное платье, в котором Елена вышла к завтраку. Елена только плечами пожала:
— Я Ферр, сира, и хоть ещё трижды выйду замуж, всё равно останусь Ферр, а Ферры — суконщики. «Сами сделали — сами носим», знаете ли, ещё со времён Владычицы Берутиэли. К тому же, в шёлке и атласе зимой холодно, а бархат слишком непрактичен. Он так быстро протирается на локтях и, простите, ягодицах.
Она не прибавила «как у вас», но это прямо-таки повисло в воздухе.
— Сир Ламберт! — возопила почтенная родственница, обретя дар речи после довольно долгой паузы. — Что себе позволяет ваша супруга?
— Что? — уточнил он деловито. — Объясните, пожалуйста, я не понял, что вас возмутило. Она сказала, что бархат не годится для будней, и я с нею совершенно согласен.
— Кстати, тётушка, — невежливо перебив раскрывшую было рот заново даму, сказал сир Георг, — метель закончилась, вон какое солнце встаёт. Уверен, вас с вашими советами по хозяйству с нетерпением ждут дома. А то уже и до Излома Зимы недалеко, а там метели настоящие начнутся, вам отсюда будет вовсе не выбраться.
Ей это, конечно, не понравилось, но сообразить, что и так уже неприлично загостилась, способна была даже такая особа. Аделаида шёлковым голосом предложила гостье помощь в сборах, та, сухо поблагодарив, отказалась. А Елена, воспользовавшись тем, что погода и впрямь направилась, решила опять хоть ненадолго удрать из замка с его кусачими ящерицами и беззубыми змеями. Для начала, как водится, в храм, а потом к пекарю, к кому ж ещё? Она за время своего отсутствия отвыкла от здешней стряпни, а теперь вот поневоле вспомнила, что кухарка у сеньоров Волчьей Пущи была ещё хуже, чем управитель.
***
Похоже, дорогой супруг совершенно искренне считал детей и хозяйство заботой женщин, но удочерив Мелиссу и вообще пообщавшись недельку с детьми, сир Ламберт, видимо, осознал вдруг, что он уже не просто младший брат барона, а глава собственной семьи. И что в делах семьи этой следует навести порядок. А раз уж он что-то решил, то действовал быстро и жёстко. Они ещё толком дух перевести с дороги не успели, как Катерина оказалась женой кузнецова сына, а Герту начали учить вместе с младшими кузенами: бой на деревянных мечах, дорожка с препятствиями, поездки верхом — пока, разумеется, во дворе замка… Катерина возмутилась, что из её девочки делают какую-то мужиковатую наёмницу: на кого она будет похожа годам к двенадцати от таких занятий? На сиру Симону, Канн прости? Ламберт коротко и сухо послал её нянчиться с полугодовалым младенцем, а у ж о своей дочери, заявил он, он позаботится сам, как сам же сочтёт нужным. Ну… понятно, кто оказался в его внезапном рвении виноват: Катерина, косясь на Елену, прошипела что-то про змеищу, которой чужие дети, видать, спать не дают спокойно. И получила такую оплеуху, что не устояла на ногах. Кажется, Ламберт никогда раньше не бил её, потому что перепугалась она до онемения.
— Эту змеищу зовут госпожа Елена, — медленно и тяжело проговорил он, придавливая мельничиху взглядом к заснеженным булыжникам двора; она даже отползти, не вставая, попыталась, побледнев так, что румяна выступили некрасивыми, совершенно чужеродными пятнами на помертвевшем лице. — И она моя законная супруга, мать моей приёмной дочери. Двадцать плетей за дерзость…
— Сир Ламберт! — возмутилась Елена. — Это мать вашей родной дочери!
Он глянул было на неё так же, как на Катерину, но на удивление быстро сообразил, что она-то не дочка мельника из городка, принадлежавшего его брату.
— Хорошо, — кивнул он. — Десять.
— Она замужем, — не уступала Елена. — Велите мужу наказать её. Вам бы понравилось, если бы меня на всеобщее обозрение разложили сверкать голыми окороками?
— Девять богов, — раздражённо сказал он, — она оскорбляет вас, а вы её защищаете?
— Не её! — сухо ответила Елена. — Вас. Вы попользовались девушкой, а теперь выставите её перед посторонними мужчинами полуголой? Её муж будет так рад и так благодарен вам!
Катерина молчала, только тихонько подвывала, не смея вмешиваться в их разговор. Народ во дворе, делая вид, что ничего не происходит, старательно изображал бурную деятельность: кто снег разгребал, кто бежал с поручением или тащил что-то на кухню. Как только косоглазие не заработали и уши не вытянули на манер заячьих, пытаясь понять, в чём там дело? Катерину в замке, как успела узнать Елена, не особенно любили: и сама «больно много о себе понимала», и за её «гоблином в юбке» вечно приходилось то отмывать полы, то собирать осколки разбитой посуды и рассыпанную крупу. Елену, изнеженную горожанку, по мнению здешних жителей, не особенно жаловали тоже, но кажется, в сегодняшнем представлении героиней будет она, а злодейкой — Катерина. И было это так глупо и так некстати!
Сир Ламберт тоже молчал, хмуро глядя на супругу. Понятно, он совершенно не хотел, чтобы кто-то хоть подумать мог, будто жена им вертит как захочет. Но и не признать справедливость слов Елены он не мог: его бывшая любовница замужем, и муж её, что отвечает за жену перед богами и людьми, — не он.
— Благодари мою супругу, — угрюмо обронил он. — И прощения проси, дура.
Катерина, вконец разочаровав Елену, проворно подползла к ней, вывозив юбку в грязном снегу, и поцеловала замшевую перчатку.
— Простите дуру бестолковую, ваша милость, — заискивающе проговорила она. — Так уж мне обидно за доченьку стало — сердце вперёд ума вылезло, а язык у нашей сестры что помело, сами знаете.
— Прощаю, — буркнула Елена, брезгливо выдернув руку. Захотелось даже снять перчатку и выкинуть её, даром что та была подбита мехом, но при этом удобно и красиво сидела на руке.
Сира Симона с Фридой помалкивали, не вмешиваясь в семейную сцену, и Елена, подавив тяжкий вздох, спросила супруга:
— Сир Ламберт, я вам нужна? Я бы всё-таки хотела прогуляться.
— До лавочки пекаря? — усмехнулся он. — Идите. Мне тоже купите что-нибудь.
— И хоть бы раз спросил, а есть ли у супруги деньги на лишний пирог, — фыркнула Фрида, стоило им отойти на десяток шагов.
— Если скажу, что нет, посоветует продать свои камешки, — в тон ей отозвалась Елена. — Я так понимаю, сире Аделаиде мои хризолиты спать не дают гораздо сильнее, чем мне чужие дети. Наверное, всей семье уже за… залюбила мозги, почему суконщики богаче баронов.
— А камушки правда хороши, — Фрида даже языком прищёлкнула. — Чистые, прозрачные, без трещинок, без вкраплений — только зачаровывать. Попросите Каттена, на хризолиты лечебные чары лягут как родные. А мужик хоть денег заработает, оденется потеплее, а то он, похоже, из Зеленодолья бежал не чуя ног, в чём был.
— Я не повезла их сюда.
— Да? Ну… в общем, правильно. Куда их тут надевать?
Елена кивнула: некуда. Совершенно. И густо-красные, как зёрна настоящих заморских фруктов, гранаты здесь надеть некуда, и жемчуг. И вообще, хотелось держать все по-настоящему дорогие вещи подальше от госпожи баронессы, до сих пор болезненно переживающей, что младшая невестка возмутительно богата — и при этом совершенно не настроена делиться.
Дурацкий день, когда он поднял руку на женщину, и кончиться должен был по-дурацки. Дверь была тяжёлой и плотной, но надрывные стоны из-за неё были вполне различимы. Ламберт в раздражении рванул её на себя, в несколько шагов пересёк что-то вроде приёмной, устроенной Каттеном за то время, что сам Ламберт провёл в Озёрном, и влетел в спаленку лекаря. Где поперёк кровати лежала, извиваясь течной кошкой и чуть ли не рыдая в голос, какая-то сдобная бабёнка (лицо она прикрывала локтем, а узнавать всех баб Волчьей Пущи по нагим телесам Ламберт всё-таки не был способен). Каттен стоял перед кроватью на коленях, склонившись над прелестями свой подружки, но Ламберт даже подумать не успел, что он там разглядывает так близко… или не разглядывает, а… как котяра кошачьим же прыжком взлетел на ноги и махнул на ворвавшегося рукой. Что-то мягко ударило Ламберта под колени, и он мешком свалился на пол. Он тоже попытался вскочить, но с ужасом понял, что не может не только встать — даже голову повернуть. Мышцы отказали, и все кости словно бы вынули из него, только глазами двигать и мог.
Каттен меж тем накинул плащ прямо на голое тело и сказал с сожалением:
— Прости, милая, не сегодня. Одевайся, провожу.
Он загораживал собой свою неудавшуюся любовницу, Ламберт мог видеть только босые женские ноги, потом их же в чулках и тёплых ботах. Потом мимо него проскользнула фигура в длинном тёмном плаще, прошёл сам Каттен, а он так и остался валяться на полу, неспособный даже выругаться вслух. Нет, про себя он, конечно, матерился долго и проникновенно, сам понимая, что повёл себя как полный идиот: врываться без спросу к магу, будь он хоть десять раз целитель! Фриду, помогающую строить горку для приютских детишек, забыл? Один небрежный жест (пассами, кажется, она их называла) — и куча, сложенная из снежных глыб, заровнялась безупречно гладкой ледяной коркой. К опасливой радости сироток постарше и подростков-послушников, настроившихся таскать воду вёдрами с речки. А Ламберт зябко поёжился, представив себе такую же ледяную корку на живом человеке.