— Я не отказываюсь, — возмутилась Катриона. — Я сказала вам, что не в состоянии выделить больше сотни, причём сразу наличными могу отдать только половину.
— А какое приданое было у вашей дочери? — не обратив внимания на её возмущение, спросил барон сиру Августу.
— А какое это имеет значение? — вскинулась та. — Моя дочь была законной женой сира Вальтера и имеет законные права на часть его владения.
— И в какую сумму вы оцениваете эту законную долю?
— В двести пятьдесят марок, — твёрдо ответила сира Августа.
Катриона заметила, как молодой торговец вопросительно посмотрел на своего старшего спутника, а тот только закатил глаза к свежепобеленному потолку. Его племянник?.. помощник?.. понимающе усмехнулся, но тут же лица обоих спрятались под всё теми же безучастно-вежливыми масками.
— Увы, сира Августа, — сказал барон, — вы, видимо, оцениваете стоимость земли и строений по меркам центральных владений. А здесь… Приграничье. Я каждый год плачу налоги в казну, а налоги рассчитываются исходя из стоимости имущества. Вчера, накануне вашего приезда, я решил освежить в памяти, сколько именно я плачу налогов за владение своих вассалов в Вязах и во что Вязы оценивает королевская налоговая служба. Четыреста двенадцать марок, сира, за суглинок и супеси, хоть сколько-то пригодные для земледелия, и за пастбища в неудобьях. Сама крепость, как строение оборонительного характера, налогами не облагается, продана быть не может и потому не оценивается никак. Так что четверть сиры Марены — это сто три марки. Половину которых сира Катриона вам и предлагала.
Катриона чуть пожала плечами. Ключи от кладовок сира Марена потребовала у неё сразу после свадьбы, но в расходные книги молодая супруга особо не лезла и уж тем более не считала для себя возможным таскаться по полям и пастбищам, заниматься хозяйственными делами у квартирующих в крепости егерей и объясняться с всегда чем-нибудь недовольными дриадами (те с мужчинами никаких переговоров не вели, признавали только женщин). В общем, подати в прошлом году, как и раньше, рассчитывала Катриона. Она же и узнавала той осенью в Волчьей Пуще, не пересчитывали ли им стоимость лена.
— А вы думали, сира, я эту сумму с потолка взяла? — подавляя раздражение, спросила она. — Я, в отличие от вашей дочери, знаю, что и сколько стоит в наших краях.
— Деньги у вас с собой? — перебил её барон. — Сира Марена, пересядьте сюда, будьте добры. Сейчас мэтр Корнелиус вам продиктует отказ от каких-либо имущественных претензий и расписку в получении ста трёх марок. А господа, не состоящие ни на службе у меня, ни в родственной связи, подпишутся свидетелями. Если хотите оспорить моё решение, сира, дело ваше. Обращайтесь в суд или просите аудиенции у графа.
— Что значит женить своего брата на суконщице! — презрительно заявила сира Августа, видно, поняв, что большего ни из сестры покойного зятя, ни из её сюзерена не вытрясет. — Нотариус, расписки, кадастровые книги, суд… Я смотрю, набрались вы от невестки торгашеских привычек, сир Георг.
— О да, — усмехнулся тот, уступая своё место за столом Марене, готовой, кажется, уже без всяких денег уехать из Волчьей Пущи, лишь бы поскорее. — Я у госпожи Елены многому научился. Не полагаться больше ни на чьё слово, прежде всего, а со всех, даже с дворян в двадцатом колене, требовать расписки, заверенной нотариусом. Очень облегчает жизнь, сира. Попробуйте сами.
========== Глава 2 ==========
Дни шли за днями, заполненные делами и разговорами. Разговорами всё больше о хозяйстве и делами по хозяйству же. Закончилось лето, началась осень — опасное время, когда к жилью поближе подтягивается всякая шваль. Хвала Девяти и Елене Ферр с её приданым, хотя бы орки после постройки стены вдоль Гремучей уже не так досаждали Волчьей Пуще. Но в землях на самом северо-востоке и без орков хватало забот и проблем. Взять хоть тех же дриад. Соваться к ним в Чёрный Лес дураки редко находились, но терпеть людей в Вязах лесные лучницы ещё кое-как соглашались, а вот помогать или тем более защищать соседей от разбойников даже не собирались. Спасибо, хоть сами не разбойничали.
Никто, конечно, Катриону одну на произвол судьбы не бросал. Кто-нибудь из братьев или сыновей сира Георга то и дело наведывался, чтобы проверить, не завёлся ли кто лишний в окрестных лесах, и спросить, какая нужна помощь. Помощь незамужней сеньоре требовалась только в охране её земель, но прислать ей кого-нибудь, кто командовал бы отрядом бойцов, барон не мог, именно потому что не было у Катрионы ни отца, ни брата, ни мужа — посторонний мужчина, живущий в её доме, бросал бы тень на её репутацию. Всё же военных действий Волчья Пуща ни с кем не вела, а разбойники — это всего лишь разбойники, не вражеское войско. Все же остальные заботы Катрионе были знакомы с детства, привычны, утомительны, конечно, зато не оставляли времени жалеть себя. Только столовая, где раньше обедала вся семья, пугала её гулкой пустотой и тенями в углах, так что Катриона, наплевав на своё происхождение и какие-никакие манеры, стала есть на кухне. Отдельно от прислуги, конечно, но на кухне. Если только её не навещал в очередной раз кто-то из родственников барона — тогда, разумеется, накрывали в столовой.
Сир Ламберт и привёз ей письмо из Озёрного. Вернее, два — одно прилагалось к тщательно упакованному тяжеленному тюку. «От моей приёмной дочери», — пояснил сир Ламберт, когда Катриона в недоумении распорола тщательно зашитую горловину кожаного мешка и вытряхнула из него плотно уложенные платья — тёмные, простые, без всякой отделки, в каких и полагается ходить, когда не носишь настоящей траурной одежды. В письме, вернее, записке, прилагавшейся к этому добру, сира Мелисса объясняла, что располнела после рождения второго ребёнка и ни в одно из этих платьев уже не помещается. Так что если, храни Девятеро, придётся снова носить траур, то шить придётся всё заново. Она ни в коем случае не желает оскорбить сиру Катриону, отослав ей свои обноски, писала сира Мелисса, но поскольку сира Катриона оказалась в результате кое-чьих действий в весьма стеснённых финансовых обстоятельствах, не примет ли она эти вещи? Если она не желает носить их после посторонней женщины, даже не дальней родственницы (хотя они тщательно простираны, разумеется), можно пустить их на чехлы для мебели, на лоскутные коврики и вообще на что угодно.
— Ох, — сказала Катриона, встряхивая лежавшее сверху тёмно-серое платье из такого тонкого, мягкого и шелковистого сукна, что она даже засомневалась, а сукно ли это? — Мне вот только оскорбляться, когда мне же помочь пытаются! Передайте, пожалуйста сире Мелиссе, что я ей очень благодарна. Я ей пошлю потом чернобурок или куниц, когда снег ляжет, хорошо? Пока ещё, сами знаете, рано на них охотиться.
Сир Ламберт явно хотел возразить, сказать, что никто от неё никаких ответных подарков не ждёт (это прямо на лице у него было написано), но передумал. Отошёл к топившемуся камину и поворошил в нём дрова, а Катриона с каким-то неясным, но очень неприятным чувством вскрыла конверт, подписанный незнакомой рукой.
Здравствуй, дорогая Катриона.
Ты, наверное, меня не помнишь: когда я приезжал на похороны моей бедной кузины, ты была совсем крошкой. Мне рассказали о твоём бедственном положении, и поскольку родных братьев у твоей покойной матушки нет, очевидно, о тебе должен позаботиться я, а я полагаю, что девушке совершенно не пристало жить одной. Уверен, ты со мною в этом согласишься. Сколько я помню, село у вас небольшое и расположено в местах глухих и диких, но надеюсь, что смогу подыскать подходящего молодого человека тебе в мужья.
Прости, я не очень умею и не очень люблю писать письма. Я постараюсь навестить тебя к Солнцевороту, тогда обо всё и поговорим.
С любовью и беспокойством о тебе
твой дядя Артур
— Что-то не помню я никакого дяди Артура, — буркнула Катриона, ещё раз перечитав несколько пустых каких-то, но всё равно встревоживших её строчек.
— Да я вот тоже не помню на похоронах вашей матушки никаких городских кузенов, — в тон ей отозвался сир Ламберт. — Но может быть, — неохотно признал он, — просто не помню. К тому же он наверняка опоздал на похороны — от Озёрного к нам пока ещё доберёшься.
Катриона протянула ему письмо, он в сомнении глянул на неё, но раз она сама отдавала ему в руки листок с дядиным посланием, сир Ламберт его прочёл.
— Это что? — в изумлённом негодовании спросил он. — Письмо от заботливого родственника? Где хоть для приличия вопрос, как вы тут? Чем вам помочь? Я не про утешения говорю, он не жрец, чтобы уметь утешать, но где кошелёк хоть с десятком монет — после похорон-то?
— Может быть, у него самого с деньгами неважно? — справедливости ради предположила Катриона. Хотя сир Георг, между прочим, даром что не был ей роднёй ни в каком колене, заплатил за неё Марене пятьдесят три марки и даже расписки не взял, что бы он там ни говорил про нотариуса и про то, что больше ни в чьи слова не верит. «Вернёшь, когда сумеешь, — проворчал он, и Катрионе в голову не пришло обижаться на это „ты“. — Можешь частями возвращать…»
— И поэтому он, будучи сам в стеснённых обстоятельствах, берётся устраивать вашу жизнь? — хмыкнул сир Ламберт. — Знаете, сира Катриона, напишите-ка вы дорогому дядюшке, что вам нужен не просто супруг, а консорт, потому что вы уже принесли вассальную клятву моему брату. Посмотрим, что он на это ответит. А вообще, я напомню Георгу, что он собирался подыскать вам чьего-нибудь младшего сына хоть из само’й Волчьей Пущи, хоть из соседских владений. Парня, который наши дикие и глухие места, — тут он подпустил яду в голос, — знает и готов их защищать, а не тянуть с вас денежки на шёлковые подштанники.
— Сира Аделаида говорила, что они с матерью Самантой написали главе Храма в Озёрном просьбу сократить для меня срок траура хотя бы до полугода, — вздохнула Катриона. — Но пока ответа нет.
— Я попрошу свою жену узнать, что там с этим письмом, — пообещал сир Ламберт. — У неё каких только связей нет. Не удивлюсь, если она и с секретарём верховного жреца знакома.
Катриона кивнула, глядя, как отсветы камина мечутся по стенам пустой и стылой, редко посещавшейся столовой.
— Я уже временами готова Вязы отдать в приданое, а сама сесть за пяльцы, — с кривенькой вымученной улыбкой сказала она. — Так тихо и пусто здесь наверху. Когда гостей нет, я ем на кухне, и до того хочется иногда сказать: «Лидия, постели мне на лавке у печки, не хочу в свою комнату». Жалею порой, что Марена с матушкой уехали. Хоть ругались бы, да всё живые люди, а не… тени по углам. — Она невоспитанно вытерла рукавом набежавшие слёзы и пробормотала: — Простите, мало у вас своих забот.
Он неловко помялся, кажется, хотел обнять, но не решился: в комнате никого, она девица, а он ей не родственник — репутация же, будь она неладна! Это на глазах у дюжины свидетелей ещё сошло бы, но на людях Катриона слёзы лить себе не позволяла, а обниматься наедине… ещё господин Каттен, кошак рыжий, приревнует и притравит обоих слегка.
Одно из платьев Катриона отдала Лидии. То, что было понаряднее, такого тёмно-вишнёвого цвета с вышивкой из ниток, надёрганных из самой ткани — его сира Мелисса наверняка носила уже в самом конце траура по деду, когда и яркое-светлое надеть ещё неловко, но и чёрное-серое пора потихоньку менять на что-нибудь цветное. Платье было всё из того же сукна (ни шёлковых, ни бархатных среди присланных вообще не было, а может быть, и не носила сира Мелисса в трауре ни шёлка, ни бархата) и вполне годилось для праздников или поездок в часовню. И сидело на управительнице гораздо лучше, чем на её сеньоре, в плечах уж точно не жало, длинновато только было. А на Катриону всё надо было перешивать, перешивать и перешивать, потому что у сиры Мелиссы фигура была нормальная женская, без широких плеч и длинных рук. Что ж, будет чем заняться, когда погода испортится и лишний раз из крепости не захочется нос высовывать.
Вернее, одно-то платье Катриона велела себе сшить, и вот прямо срочно, из двух почти одинаковых, отпоров нижние части обоих. Из той юбки, что была чуть посветлее, она заново скроила верхнюю часть по своим меркам, а оба лифа с рукавами отдала служанкам за работу — пусть сами думают, куда и как лучше использовать тонкое, мягкое, хоть на рубашки для младенцев пускай, сукно. Так что к празднику Равноденствия было у неё совсем не нарядное, но очень приличное платье.
Матушка Саманта в Вязы не приезжала: далеко, дорога плохая, тряская, то пыльно, то грязно — не в её годы по всему баронству колесить, так она говорила. Провести благодарственную службу и принять дары полей и огородов для храма приехала её помощница, совсем ещё молоденькая жрица явно из городских бесприданниц. Она с опасливо-брезгливым недоумением озиралась по сторонам и наверняка в душе гадала, за что боги были к ней так жестоки, когда она получила назначение в эту дыру. У Марены было точно такое же лицо, когда она в первый раз разглядывала башню из потемневшего от времени и непогоды дерева и окруживший село частокол. Лес её пугал, сельчане, слишком бойкие и говорливые, раздражали, а дриад, нелюдь безбожную, она, будь её воля, вообще не пустила бы в ворота, не то что в крепость (впрочем, в крепость их как раз было палкой не загнать), и очень обижалась, что Вальтер её не слушал. Матушка Клара с тем же праведным гневом смотрела на стайку лесных лучниц, чирикавших у накрытых к празднику столов — они всегда за неделю до Равноденствия присылали всяческой дичи, а за это потом объедались пирогами, причём больше любили с капустой и с яблоками. Дичи им, видимо, в лесу хватало выше головы.
— А эти что здесь делают? — возмутилась жрица, прожигая гневным взором штаны, туго обтягивающие мосластые зады, и луки за спиной.
— Они наши соседи, мать Клара, — вздохнула Катриона. — Уж какие есть. Если мы с ними рассоримся, они устроят нам целый ворох неприятностей. Проще трижды в год угощать их пирогами, чем оставаться без скотины. Не беспокойтесь, они не пьют вина, никого первыми не трогают и не насмехаются над нашей верой. Разделят с нами благодарственную трапезу, потанцуют и вернутся в свой лес.
Ещё, если будут в добром расположении духа, благословят сады. А после этого уведут с собой на денёк-другой нескольких мужиков, обычно уже женатых и с детьми — это они без всяких браслетов как-то чуяли. Нюхом, что ли, по-звериному. А где-нибудь этак после Высокого Солнца у ворот вполне может найтись мальчишка-полукровка с мешочком серебра на шее. Обычно у дриад рождаются девочки, но бывает, что и мальчишки появляются на свет, совершенно лесным девам не нужные.
Ничего этого Катриона новой жрице говорить не стала. Пусть сначала привыкнет хотя бы к тому, что в Вязах на праздниках неизменно бывают дриады, и ничего с этим не поделаешь. Матушку Саманту надо будет, пожалуй, попросить, чтобы объяснила помощнице, что здесь не Озёрный и даже не Рыжая Грива. Чёрный Лес рядом, а за ним начинается Хмурый хребет, за которым лежит Лес Вечный.
— Лет пятнадцать или около того назад, — не удержавшись, всё-таки сказала Катриона, — банда изгнанников из Вечного Леса перешла Хмурый и пряталась в здешних краях. Убивали, жгли и разоряли всё, до чего могли дотянуться. Нас спасло только соседство с дриадами. Не то чтобы они за нас стали заступаться, но эльфы-изгнанники побоялись вообще рядом с ними появляться. Дриады очень не любят эльфов, вы знаете?
Жрица глуповато приоткрыла рот.
— А… разве они не один народ?
Катриона помотала головой.
— В Вечном Лесу есть и дриады, и нимфы, и ещё много кто, но для эльфов они лишь самую малость повыше нас, короткоухих уродцев. И дриады, и нимфы, и прочие прекрасно это знают, так что за пределами Вечного Леса эльфам к ним в урочища лучше не соваться. Мать Клара, очень вас прошу, не требуйте, чтобы дриад выгнали отсюда. Просто вообще не смотрите на них, будто их здесь нет. Мне зимой, может быть, придётся просить у Первой, чтобы она отправила лучниц поохотиться на волков или выследить медведя-шатуна. Я не хочу с ними ссориться.
— Ну, хорошо, — покривившись, согласилась жрица. — И всё равно мне это не нравится.
— Мне тоже, — вздохнула Катриона.
Народ тем временем, ожидая начала службы, собрался в тесноватом внутреннем дворе, где поставили переносной алтарь со статуэтками Девяти, снятыми с их постаментов в крошечной часовенке при крепости. Опоздавшие скромно пристраивались позади, только дети норовили проползти под ногами взрослых в первый ряд — кое-кому даже удавалось. День стоял ясный и тихий, солнце прощально грело, играло бликами на глянцевых яблочных боках, блестело в кружках и мисках, заставляло масляно лосниться груды пирогов, скакало зайчиками в выставленных бутылях, облизывало поджаристые корочки на кусках оленины и целиком запечённых перепёлках. Лето было неплохим, грех жаловаться. Если бы не смерть Вальтера, Катриона бы порадовалась тому, как богато нынче удалось накрыть столы. То есть, она в самом деле порадовалась, но как-то так… без души, просто умом понимая, что с таким урожаем удастся без особых проблем пережить зиму. Лишь бы только та не была слишком суровой или чересчур снежной.