Потому что Аякс был тем ублюдком, который превратил Уэйда Уилсона в Дэдпула.
Питер ловит себя на отвратительной мысли о том, что его, этого урода с лживой улыбочкой, он пристрелил бы без сожалений.
– Пойдём, – решительно говорит Питер. Волнение и адреналин в крови придают ему сил – нужно преодолеть всего несколько коридоров, несколько коридоров, кое-где испещрённых блёклыми белыми отметинами («враги», – равнодушно пожимает плечами Пьетро).
Наверное, потом он будет удивляться, как у него вообще выходит шагать, изредка переходя на бесшумный бег; по большей части он подволакивает ногу, бережёт её, но всё-таки… всё-таки силы оставляют его перед вторым коридором, наверняка таким же узким и сырым, как предыдущий, и Питер тяжело облокачивается на стену. Ртуть, видимо, из вежливости шагающий с ним в ногу, останавливается.
– Что такое, Спайди? – недоумённо интересуется он. – Разве твоя регенерация не должна была с этим справиться?
– Пуля, – хрипит Питер, запрокидывая голову. – Нужно… вытащить… пулю.
– О, спасибо, как мило с твоей стороны сообщить это сейчас, а не посреди сражения с этими уродами! Почему как только нужно сделать что-то настолько мерзкое, например, вытащить пулю из чьей-нибудь ноги, счастливчиком обязательно оказываюсь я? Так, Спайди! Только не отрубайся – не смей, блядь, отрубаться, я же тебе нос сломаю и не посмотрю, что меня потом Уилсон на канадский флаг порвёт! Спайди!..
Всё, что Питер чувствует, – неумелые и оттого безуспешные ковыряния острого ледяного лезвия в колене. «Блядь, – вот что он думает, – блядь, если бы рядом был Кэп или хотя бы Тони…»
Спасительная темнота – пустота, тишина, забвение, никакой боли, сладкий, никакой боли – зовёт его к себе, и Питер шагает к ней…
Его нос ломается с отвратительным оглушительным хрустом.
– Прости, но я предупреждал! – довольное лицо Ртути прямо перед его собственным двоится и расплывается. – Давай, пойдём – нам нужно поскорее вернуться к Ло… к остальным.
К Логану – вот что он хотел сказать.
К здоровенному громиле Логану, в которого Ртуть влюблён, как девчонка. Вроде бы даже взаимно – а может, и нет, Росомаха из тех, у кого не лицо, а глыба каменная, поди разбери, нравишься ты ему или он планирует тебя из окна вышвырнуть.
– Да, – слабо выдыхает Питер. – К Уэйду…
Потом ему будет мучительно стыдно за собственный эгоизм – его друзья залезли в этот гадюшник, чтобы спасти Уилсона, ради него, а он может думать только о том, как бы поскорее добраться до Уэйда.
Он не помнит пути – разрывается между болью в мучительно медленно регенерирующем колене (и в переносице, спасибо, Пьетро, твою-то мать!) и страхом: кто знает, что уже успели сделать с Уэйдом? Да, да, конечно, он бессмертный, он и из ошмётков регенерирует, но это же не значит, что ему не больно!
И потом – вдруг этот Аякс что-то придумал? Вдруг у него был запасной план: какая-нибудь особенно мучительная пытка, растянутая на месяцы и годы?
– Слишком громко думаешь, – Ртуть касается его плеча. В темноте чужого лица не разглядеть, но Питер уверен – его невольный напарник усмехается. – Всё с твоим чудовищем хорошо, краса… ауч, а вот это было грубо!
Охранник, чья пуля только что просвистела в доле дюйма от виска Ртути, непонимающе вздрагивает и тяжело обмякает. Со стороны это выглядит так, будто ему просто стало плохо – но Ртуть возникает из ниоткуда и с отвращением отпихивает охранника. А потом наклоняется и вытирает нож об его штанину.
– Что? – удивляется он, ловя взгляд Питера, сражающегося с тошнотой. – Он хотел меня пристрелить, если ты не заметил!
– Его можно было сдать полиции, – слабо отвечает Питер. Пьетро закатывает глаза.
– Просто не представляю себе, как Уилсон тебя терпит! – сообщает он, капризно растягивая гласные. – Ты и в постели такой же зануда?
Питер вспыхивает и отворачивается.
– Оу, – говорит Ртуть максимально довольным тоном. – Так у нас тут затесалась маленькая невинная де…
Кулак Питера врезается ему под рёбра.
– Заткнись, – ровно говорит Паркер. – К нам идёт ещё один.
Паутину он отправляет в темноту вслепую, но, судя по сдавленному стону, попадает в яблочко. Ртуть странно хмыкает, потирая рёбра, и, не говоря ни слова, шагает дальше. Его брезгливый возглас подсказывает Питеру, что Пьетро вляпался в паутину, и месть сладка.
Прямо перед точкой назначения Ртуть вдруг останавливается. И говорит ему:
– Послушай. Там никого нет, все разбежались по тревоге, только твой Уилсон. А наверху… – он нервно облизывает губы. – А наверху наши, и мы не знаем, сколько здесь этих тварей. Ты же справишься один?
Питер уже не уверен, что сможет один хоть шаг сделать.
Но кивает незамедлительно – если и Пьетро чувствует вот это, это вот ошеломительное, всепоглощающее чувство ужаса за Логана, то…
– Конечно. Я справлюсь, – не вполне искренне отвечает он. – Иди.
Питер остаётся в одиночестве, разбавляемом только яростным стуком его сердца.
И это ощущение пиздец как его пугает, так что он торопливо вжимает пропуск в поблёскивающий огонёк считывающего устройства и рычит:
– Ну же, блядь, откройся!
Ему крупно повезёт, если окажется, что карточка не заблокирована: если мутанты нашли тело Аякса, они наверняка сделали выводы…
Но огромные двери, которые смог бы одолеть разве что Тони (или Логан, но ценой когтей), неохотно и медленно разъезжаются в стороны. Питер делает шаг и оглядывается. А потом надрывно кричит:
– Господи, Уэйд!
Уэйд Уилсон – без маски, в ошмётках костюма – поднимает голову и скалится. В уголке его губ наливается и лопается чёрный кровавый пузырь.
– О, детка, – говорит Дэдпул, подвешенный за запястья над чаном с кислотой. – Рад тебя видеть. Извини, мы… кххх… слегка не в форме.
Питер проглатывает глухой скулёж и мчится к нему, забывая о колене. Нервно оглядывается, силясь отыскать пусковой механизм, но Уэйд только глухо смеётся. И дотрагивается до его щеки.
–Это дерьмо управляется с компьютера, – говорит он так спокойно, будто его не растворяют. – И я сомневаюсь, что ты смо…
Питер не слушает – Питер мчится к крошечному экрану, едва не падает, потому что колено скручивает болью, но всё-таки справляется с приступом. Его пальцы нервно порхают над голограммами, силясь подобрать код…
Уэйд молчит.
Эта тишина оглушительна.
Уэйд по пояс в кислоте.
– Как… – Питер проглатывает ком отчаяния и горечи. – Как часто?
– У тебя есть что-то около минуты перед этим заходом и около четырёх перед следующим, – меланхолично говорит Уэйд.
Питер нервно всхлипывает.
– Малыш? – тон Уилсона моментально меняется; Питер даже не успевает на хер его послать за «малыша» (это просто рефлекс, привык), потому что Уэйд вдруг добавляет:
– Малыш, что-то не так? Конечно, что-то не так, дубина, он же ранен! Замолчи ты! Сам замолчи!
Питеру хочется истерично взвыть.
Уэйд Уилсон – единственный человек на свете, который может переживать из-за его простреленного колена, буквально купаясь в кислоте.
Возьми себя в руки, Паркер! И подбери уже блядский код! Или у тебя лапша вместо мозгов?
Он сражается с ублюдочной системой, кажется, несколько секунд. Лишь несколько секунд! – и потому вздрагивает, когда цепи приходят в движение.
Уэйд погружается в кислоту ещё на дюйм.
Он не издаёт ни звука – только открывает рот, как будто у него заложен нос, и над верхней губой у него выступает испарина.
Питер никогда не видел такого выражения его лица. Питер не дурак – прекрасно понимает, что это значит.
И руки у него очень не вовремя начинают трястись.
– Господи… – совсем не по-супергеройски всхлипывает Дружелюбный Сосед Человек-паук и отшатывается от экрана. – Господи, Уэйд! Я должен был спохватиться раньше, прийти сюда раньше, я должен был…
– Питер.
– Если бы мне хватило мозгов позвонить Тони ещё днём…
– Пити, детка.
– Я ведь знал, знал, что что-то случилось, я…
– Питер Бенджамин Паркер! – орёт Уэйд, и Питер по привычке вскидывает голову, растерянно глядя на него. Уэйду хватает наглости ухмыльнуться. – Горячая Тётушка сказала нам, что это обязательно сработает! Пити, сладенький, перестань нервничать, от нервов появляются морщинки на заднице, а мы не хотим, чтобы сахарный задок нашей детки стал морщинистым…
– Идиот… – шепчет Питер и выдыхает: странным образом этот бред его успокаивает.
– В нашей паре только один маленький умник-вундеркинд, и это не я! Так что собери свои яйчишки в кулак и перестань пускать сопли! – радостно выдаёт Дэдпул, гремя цепями, как привидение.
Питер делает осторожный вдох. И ещё, и ещё, и ещё.
Его не нужно успокаивать. Только не Уэйду, не Уэйду, которому, блядь, сейчас так больно, что он, Питер, и вообразить себе не может.
Он решительно склоняется над экраном.
Внутренний счётчик в его голове – до нового погружения двадцать, девятнадцать, восемнадцать – заливается лающим визгом.
На «десять» Питер взламывает программу. На «пять» открывает окно кодировки и вчитывается в столбики букв и цифр.
«Два!» – истерично вопит счётчик, когда пальцы Питера замирают над нужной строкой.
«Один!»
Питер жмёт на «о’кей».
«Ноль!»
Он зажмуривается, с болью ожидая скрежета… Но ничего не происходит.
Наступившая тишина оглушительна.
– Эм, Пити? – неуверенно произносит Дэдпул, дёргая рукой. – Я, конечно, тоже очень рад и с удовольствием бы тебя потискал, но Белый говорит, что сейчас я полечу в этот чан, и, если честно, его доводы очень УБЕДИ-И-И-И-И-И….
Питер впечатывается в стену вместе с телом Дэдпула.
Вернее, с тем, что от него осталось.
– Блестяще сработано! – возбуждённо говорит Уэйд, когда Питер бессильно падает на пол, всё ещё прижимая его к себе. – Просто блестяще! Клянусь, у меня бы встал, но…
Он опускает взгляд себе на живот и душераздирающе стонет.
– О нет! Эти уроды отобрали у нас член!
Питера трясёт.
И, если хотите знать, вас бы тоже затрясло, если бы вы сидели на полу, прижимая к себе половину человека. Ровно половину – до пояса.
– Он, конечно, отрастёт, но мы так надеялись на минетик! – пиздит Уэйд, разочарованно кривя губы. – Всего один ма-аленький минетик от нашего Паучка! Мы ведь заслужили, разве нет? Но теперь мы ничего не получим! Совсем, совсем ничего… Слушай, Пити, может, хотя бы оближешь мне соски? Думаю, я смогу кончить глазами! А может, у меня тоже вырастут эти прикольные шутеры на руках, только вместо паутины они будут выстреливать спе…
Питер смеётся, пока не начинает рыдать.
========== -9- ==========
– Что им от тебя было нужно? – спрашивает Питер уже позже. Он сидит на продавленном диване Уэйда, заляпанном бог знает чем, и осторожно поглаживает неровную грубую кожу лысой головы Уилсона. Тот почти полностью восстановился; на нём только короткие цветастые шорты, и Питер разглядывает его новоиспечённые ноги с непонятным ему самому страхом: вдруг останется больше отметин? Вдруг на этот раз то, что пришлось перенести Уэйду, отразится на его теле?
Но это просто ноги Уэйда Уилсона – мускулистые, крепкие, испещрённые язвами и розоватыми окружностями ожогов.
– Думаю, всё дело в нашей харизме, – говорит Уэйд, поигрывая остатками бровей. – Ну, знаешь, он такой: Уилсон, пойдём со мной, будь моим! А я ему: нет, Аякс, соси хуй, у меня есть моя детка Пити! Ну, он и расстроился. Эти злодеи такие ранимые…
Питер тихо смеётся и наклоняется к нему, коротко и мягко целуя в щёку. От этих его поцелуев болтливый Уилсон всегда затыкается, будто не верит (скорее всего, действительно не верит), будто ждёт, что сейчас всё это исчезнет. Но Питер не собирается исчезать – он это для себя уже решил. Ещё тогда, когда прижимал к себе изувеченного, но парадоксально радостного Уэйда и ждал, пока за ними придут Мстители.
Он покрывает лицо Уэйда мелкими поцелуями, пока не добирается до губ.
– Пити, детка… – начинает Уилсон, но сразу же послушно затыкается, и Питер вылизывает языком его ненормально горячий рот.
И опускает ладонь Уэйду на бедро.
Как мало знаменитому Дэдпулу нужно для того, чтобы у него встал.
– Пи-ити, – почти по-щенячьи скулит опаснейший наёмник и, на минуточку, неубиваемая скотина. А потом толкается бёдрами навстречу осторожной ладони Питера и скалится:
– Уэйд-младший, это Пити. Пити, это Уэйд-младший. Думаю, вам стоит попробовать подру… о-оу!
Питер коротко и сильно сжимает его член прямо через шорты. И коротко хмыкает. Уилсон поворачивает голову, впечатывается губами в его живот прямо через ткань, всасывает, и Питер ощущает этот жаркий язык сквозь мокнущий хлопок футболки, и это… и это пиздец какое будоражащее ощущение.
– Уэйд… – хрипло шепчет он, то ли предупреждая, то ли выпрашивая ещё (самому неясно), выворачивает запястье, скользит по всей длине, обрисованной тонкой тканью шорт. И, набравшись смелости (ты же уже трогал его член, придурок, чего бояться?), ныряет ладонью в них.
Там у Уэйда охуительно горячо и твёрдо, да Питер мог бы кончить от одного этого ощущения, только от того, как сильно у Уэйда на него стоит; и Уилсон не может, не-ет, Уилсон никогда не может упустить такую важную деталь – всё ещё лёжа головой на коленях Питера, он утыкается губами в его пах, жарко и влажно дыша туда, и хрипло шепчет:
– Пити… держись.
В следующую секунду Питера нечеловеческим рывком впечатывают в диван спиной. Уэйд нависает сверху, большой, тяжёлый и горячий, дышит загнанно, с присвистом, взгляд у него жадный и сумасшедший – всё, мозги отключились напрочь, только взгляни, Паркер, что ты умеешь.
Питер тянется ближе. Питеру рёбра щекочут предвкушение и лёгкий страх. Питер вжимает Уилсона в себя бёдрами, трётся, запрокидывает голову (откуда ему знать, что Уэйд вылизывает взглядом изгиб его шеи), требовательно подаётся навстречу, стояком к стояку. И давится судорожным всхлипом, когда острые зубы оттягивают кожу на его шее. Он знает – метка исчезнет через пару часов (может быть, в таком отношении паучья регенерация не так-то и хороша), но сейчас ему кажется, что эта печать – принадлежности, и он действительно впервые согласен на неё – не сойдёт никогда.
Уэйд сдёргивает с него штаны. Слышится треск ткани, но Питер потом – потом, не сейчас – выскажет ему пару ласковых насчёт порчи одежды. А пока – двигайся, Уилсон, мать твою, просто двигайся! Не смей замирать вот так, этого мало!
Нет ничего приятнее ощущения шершавых, грубых пальцев, ныряющих в его, Питера, рот; он обсасывает их старательно, послав в задницу смущение, смотрит Уэйду прямо в глаза, в эти, блядь, нереально яркие глаза, и тот хрипло шепчет, втираясь в Питера телом:
– Пи-ити… моя маленькая послушная сучка…
И знаете что? Быть маленькой послушной сучкой Уэйда…
Это горячо.
Питер вылизывает его пальцы по всей длине, от подушечек до костяшек, расслабляет горло, позволяя пропихнуть их себе дальше, елозит языком между, чуть прикусывает. У Уэйда взгляд дикий, совершенно, блядь, дикий (и Питеру стоило бы переживать за свою задницу, но вот в чём штука – Уэйд Уилсон, хладнокровный ублюдок Уэйд Уилсон никогда не сделает Питеру больно), и пальцы он вталкивает всё глубже и глубже, и Питера это просто парадоксально сильно заводит, настолько, что он требовательно что-то мычит и жмётся голыми бёдрами в Уэйда, безмолвно приказывая: сними блядские шорты!
Уилсон всегда умел понимать его без слов.
Когда широкая шершавая ладонь обхватывает оба их члена, Питер едва не всхлипывает, так это хорошо. Он уже почти давится этими пальцами, ему нечем дышать, но, о-о-о, блядские боги…
– Только взгляни, – заговорщически шепчет Уэйд ему в губы, вылизывая уголок его рта (Питеру раньше это казалось отвратительным – теперь его трясёт от возбуждения). – Только взгляни, как ты течёшь для меня…
Его большой палец дразняще скользит по головке члена Питера, и Паркер давится стоном.
– Хочешь? – спрашивает Уэйд, вылизывая его кадык. – Хочешь папочкины пальцы в себе?