Скосив на Баки глаза, Брок скривился.
— Слишком мало силы осталось, — кратко пояснил он. — Не смотри, малыш, не надо, — и отвернулся.
Перекинув одну ногу через подоконник, Баки уселся удобнее, протянул руку, коснулся пальцем изрытой буграми шрамов скулы, очертил особенно заметные, прислушался к себе, стараясь уловить хотя бы тень отвращения, чтобы не врать, не изворачиваться, не отводить взгляда. Но в груди разливалась лишь злость, ярость на того, кто так поступил с Броком, кто изуродовал, приучил скрываться, прятать лицо, кривить губы в мучительно-отчаянной улыбке, не залечил раны в душе.
Баки потянулся вперёд, аккуратно, на пробу, коснулся губами местечка за ухом, лизнул мочку, чувствуя, как Брок вздрогнул, попытался отстраниться, отвернуться полностью. На языке вертелось слишком много вопросов. Брока хотелось расспросить обо всём, раскрыть для самого себя хоть какие-то из его тайн, но сейчас это всё не казалось таким уж важным. Баки впервые позволил себе большее, разрешил коснуться, надеясь не получить по рукам, не разбить неловкое хрупкое чувство принадлежности о привычную саркастическую ухмылку, и не мог оторвать ладоней, не мог отстраниться, дурея от жара тела, хорошо ощутимого даже через несколько слоёв одежды.
— Я не боюсь тебя, — тяжело дыша, прошептал Баки, слепо ткнулся лбом в изгиб шеи, коснулся губами ключицы.
С Броком было хорошо, правильно даже просто сидеть рядом, водить ладонью по спине, втягивать носом его запах, едва удерживая себя от излишней поспешности, хотя чего уж. У них осталось только сегодня.
Губы у Брока были жесткими, скупыми на ласку, горькими от табака и тщательно скрываемых им тайн, но Баки готов был заложить свою душу — Брок ждал этого поцелуя, желал его нисколько не меньше, но не мог сказать, попросить, прикоснуться сам, что-то или кто-то не позволяли ему проявлять инициативу, заставляя действовать с оглядкой, только с молчаливого разрешения. Но Баки видел, как вспыхнули золотом желтые глаза, почувствовал изменение дыхания, беспорядочные удары пульса под ладонями, едва заметное движение навстречу и бешеное напряжение в мышцах, сдерживаемый из последних сил порыв, желание, стон. Брок натурально горел, полыхал.
— Баки?
Он не слышал, как в одиночестве среди разворошенной постели проснулся Стив, не заметил, как он встал и подошёл к окну, все мысли Баки были сейчас о Броке, его губах, отчаянной, обреченной нежности, скользившей в каждом его движении, будто бы он и правда прощался и знал намного больше, чем пытался показать даже самому себе, знал и запрещал что-то менять.
— Прости, птичка, — Брок виновато глянул на замершего в нескольких шагах от окна Стива. — Не хотел вам сегодня мешать.
— Вы… ты, — прокашлявшись ответил Стив, нервно закусив нижнюю губу. — Помог Баки, и он тебя любит, я вижу, чувствую это, — он коснулся ладонью плеча Баки, погладил под лопаткой, словно они сейчас были одни. — Ты тоже делаешь его счастливым, это видно, заметно даже мне, сколько бы ни отводил взгляд и ни врал самому себе, — Стив чуть нахмурился, собираясь с мыслями. — Разве я могу быть против его счастья? — он сел на узкий подоконник рядом с Баки, чуть потеснив его в сторону. — Пробовал ревновать — не вышло. Да и вы… ты красивый.
Всё происходящее казалось Баки сном, горячечным сладким бредом, от которого мало что останется к утру, кроме пропахших потом и желанием простыней, особенно когда его плеч одновременно коснулись горячие ладони Стива и Брока, встретились на груди у ряда мелких пуговиц пижамной рубашки.
— Простите, — Стив смущенно отдернул ладонь, но Баки не дал ему возможности терзаться, надумывать непонятно что, а со стоном притянул к себе, прижался губами к бешено пульсирующей венке на шее, точно зная, что это нехитрое действие отключит последние тормоза, открывая настоящего Стива без всех этих вбитых матерью-католичкой запретов и неправильностей.
Баки и сам не понимал, что происходило вокруг и что было плодом его фантазии, как сны и мечтания в одно мгновение стали реальностью. Не понимал, почему в груди не возникло горького чувства ревности, когда смуглые пальцы Брока на пробу коснулись алой от смущения скулы Стива, очертили линию упрямого подбородка, тронули губы, когда сам Стив со стоном прижался к груди Баки, подставляя шею совсем не его губам. Почему он позволил кому-то другому касаться Стива? Почему позволял Броку быть не только с собой? Что за чувство наполняло его настолько всеобъемлюще, вышибая из головы всё рациональное, правильное, то что раньше таковым казалось?
— Люблю тебя, — выдохнул ему в губы Стив. — Люблю.
Брок молчал, но вторил ему каждым движением, хриплым просящим стоном, дрожью сильного гибкого тела под ладонями. То, с каким пылом он, опасный, нечеловечески сильный, отдавался, раскрываясь, позволяя подчинять себя, говорило лучше любых слов, ярче и правильнее. И если со Стивом они успели уже перепробовать почти всё, то третий в их постели был неизведанным, но очень желанным удовольствием.
Баки отстранился, не в силах сделать хоть одно лишнее движение — казалось, Брок через член выдоил из него последние остатки сил — упал спиной на подушки, лишь немного приподнявшись на локтях. Грудная клетка ходила ходуном, легкие не справлялись, не получалось надышаться, наполниться до краёв этими двумя.
Стив вскрикнул и прогнулся в спине, пряча пылающее лицо в ладонях. Баки прикусил губу. Одно дело — знать, насколько горяч твой любовник, доводить его одними ласками до совершенно невменяемого состояния и совершенно другое — видеть, как ему хорошо от прикосновений других, не менее любимых ладоней. Видеть, как на бледной коже алыми бутонами распускаются собственнические метки. Как он, всё ещё невероятно узкий, тугой, Баки как никто знал это, подаётся на пальцы, насаживается до самых костяшек, выстанывая, как молитву, не твоё имя.
— Бро-ок! Господи…
Баки подполз ближе, лёг так, чтобы касаться и Стива, и Брока одновременно и не мешать им пробовать друг друга, знакомиться. Хотя он и не думал, что Стив так просто откроется кому-то, кто не он, позволит себя касаться.
— Ну же, мелкий, — выдохнул он в искусанные почти до крови губы Стива, погладил ласково, глядя в затуманенные желанием глаза. — Давай, отпусти себя!
— Бакибакибаки… — исступленно прошептал Стив, потянулся вперёд, почти полностью выпуская из себя Брока, оплёл тонкими руками шею Баки, притираясь к груди, едва коснулся его губ и крупно вздрогнул, забился в объятиях, пачкая их животы спермой. — Баки… люблю, я так люблю тебя.
— И я люблю тебя, мелкий, — отозвался Баки, глядя Броку в глаза и читая в них те же слова и эмоции.
— Отдыхай, птичка, — Брок благодарно коснулся губами плеча Стива, поцеловал за ухом, там, где чернела его метка, и уложил рядом, укрыв одеялом, обернулся к Баки. — И ты отдыхай, завтра ни до чего будет.
Но лучше бы он не ложился.
Брок не пришёл провожать.
Ещё ранним утром он стоял у окна, хмуро смотрел на пустую утреннюю улицу внизу, курил одну за одной, снова доставая сигареты из воздуха и молчал, когда Баки собирал последние вещи. Молчал и Стив, удобно устроившись среди подушек и то и дело искоса поглядывая на Брока, так и не решаясь озвучить какие-то свои решения, выводы. А потом Брок пропал, растворился в первых солнечных лучах, пробравшихся в распахнутое настежь окно, будто бы его и не было, лишь горьковатый запах сигарет, смятая постель да яркие метки засосов на их шеях служили доказательством присутствия этой ночью в их постели третьего.
Стив сейчас был рядом, обнимал его плачущих сестёр, что-то им рассказывая, обещая, а Брока не было.
Баки сжал в ладони забытую Броком пачку с неизвестной ему маркой. Прощаться было тяжело, ещё сложнее было запретить себе в последний раз прикоснуться к Стиву, наплевав на мнение родителей и впечатлительность сестёр, не высматривать в толпе таких же прощающихся и провожающих одинокую фигуру, закутанную в чёрное пальто, не искать жёлтые глаза, не сожалеть о том, чего уже было не изменить.
— Не победи там всех без меня, — хрипло прошептал Стив, совсем по-дружески хлопнул Баки по плечу и, не выдержав, обнял, прижался, ткнувшись носом в расстегнутый ворот рубашки, где ещё пламенели оставленные Броком метки. — Умоляю, Бак, береги себя!
***
То что Брок обманул его, Баки понял, едва ступил на пропитанную войной землю. Он не слышал Брока, не видел его в толпе таких же новобранцев, как и он сам, не замечал среди уже успевших повоевать бойцов, но чувствовал незримое присутствие. Будто бы он стоял ровно за плечом, обжигая дыханием затылок, готовый в любой момент дернуть за руку, уводя с линии атаки. Брок не оставил, как обещался, а пошёл следом. Баки слишком явно чувствовал запах его сигарет, терпкий аромат одеколона. И это всё помогало не свихнуться, не утонуть в грязи и крови, не поддаться всеобщей истерии, ужасу, так и витавшему над окопами. Никто из тех, кто прибыл вместе с ним, уже не верил, что они прибыли бороться за мир, все как один пришли сюда умирать.
«В войне не бывает победителей. У всех своя правда, малыш».
От хрипловатого голоса нет-нет да раздающегося в голове, Баки хотелось жить, сильнее сжимать цевьё винтовки, идти вперёд, лишь для того, чтобы Стиву не пришлось всё это видеть на пороге их дома, чтобы у них был общий, на троих, дом.
Ещё одной отдушиной были письма.
Баки садился поближе к огню, расправлял на колене измятые, чистые пока что листы и начинал рассказывать, разговаривать со Стивом, выводя в колдовском свете пламени ровные ряды предложений, ведя диалог с невидимым собеседником. Над ним смеялись, называли подкаблучником, строчащим своей прекрасной Джульетте письмо за письмом каждую свободную минуту, напоминали о толком не работающей полевой почте, но Баки знал, что если оставить сложенный вчетверо лист под подушкой, то наутро обязательно обнаружит там другой, исписанный мелким аккуратным почерком.
И были сны, странные видения с ним и не с ним одновременно. Баки не узнавал время, людей вокруг, не узнавал самого себя, да и на утро толком то ничего не мог припомнить, лишь ощущение одиночества, тактильный голод и пронзительный крик, заглушающий слова и эмоции. Там, в снах, не было Стива, не чувствовалось присутствия Брока, будто бы он был совершенно один на этой планете, всеми забытый, привычный лишь стрелять по команде и не обращающий внимания ни на что другое, машина, безвольный механизм, старательно запрятавший в самую глубь себя остатки чувств, боль и ужас.
«Потому я и не хотел тебе такого будущего» — как-то слишком туманно отвечал на любые вопросы о снах Брок и замолкал надолго, хотя всё равно далеко не уходил, оставаясь ровно за плечом.
— Снова строчишь? — Миллер уселся рядом, задевая плечом и стараясь рассмотреть уже написанное.
— Зато мне есть кому писать, — отмахнулся Баки, свернул лист и убрал в нагрудный карман.
— Точно с нами не пойдёшь? — Миллер закурил, заставив Баки поморщиться, не мог он выносить запаха другого табака, только горький дым странных, незнакомых ему сигарет Брока. — Пойдём, танцы впервые за два месяца, медсестрички придут, а с тобой у нас больше шансов.
«С тобой у них никаких шансов, малыш, эти восторженные цыпочки все будут твои!» — мурлыкнул в его голове голос Брока, моментально воспламеняя кровь, выжигая из лёгких кислород, заставляя жадно втягивать воздух в тщетной попытке надышаться.
— Я лучше высплюсь, — улыбнулся Баки, молясь всем святым, чтобы сходящий с ума от желания организм потерпел хотя бы до палатки.
— Счастливица твоя Джульетта, — покачал головой Миллер. — Смотри руки не сдрочи, ты наш самый везучий снайпер.
Баки улыбался, кивал, что-то шутил в ответ на скабрёзности остальных сослуживцев, но уже ощущал под одеждой жадные прикосновения горячих пальцев, бесстыдно ласкающих, несмотря на пусть и не слишком внимательное окружение.
Стоило Баки оказаться в палатке, как рядом пахнуло жаром, опаляя, заставляя сладко, предвкушающе зажмуриться. Сильные руки дернули на себя, прижали, выбивая воздух вместе с жалобным просящим стоном.
— Ш-ш, малыш, я тоже соскучился, потерпи немного.
Но становилось только хуже. Тот самый холод из снов прорывался на волю, круша разум, словно тонкое ледяное препятствие, затапливал сознание отчаянным желанием касаться, греться чужим теплом, растапливая вечные льды на месте сердца — хотя Баки совершенно не понимал, откуда это всё бралось — подчинять и принадлежать самому, подставляя шею жарким поцелуям.
— Господи, Брок! — отчаянно шептал он, выпутываясь из одежды.
— Я немного из другой епархии, — сквозь стоны пытался шутить Брок, сдерживая себя из последних сил, хотя им обоим было не до разговоров. Слишком соскучились, истосковались по этой странной близости, за одну ночь ставшей настоящей зависимостью, практически религией друг для друга. Баки казалось, что он мог часами поклоняться члену Брока, как какому-то божеству, вылизывать его, забирая до горла, сжимать ладонями тяжёлые яйца. Да и сам Брок был идеально сработанным божеством, искусно вылепленным символом секса.
Баки казалось, он готов отсчитывать мгновения до следующей встречи, что его кровь, всё его существо стремились к Броку, лишь бы быть хотя бы рядом.
— Со Стивом у тебя так же? — Баки оперся на грудь Брока и спросил, прищурившись.
Все его тело будто бы пело, наполненное небывалой мощью. Баки казалось, что он сейчас в одиночку способен рвануть в тыл врага и уничтожить его с концами, стереть в порошок. Но так не хотелось подниматься, отрываться от Брока, а потому планы по завоеванию мира так и оставались каждый раз планами.
— Нет, малыш, — Брок растрепал его волосы. — Стив… он не для таких, как я.
— Не понял, — Баки приподнялся на локте. — То есть, как я уехал, вы разбрелись по углам и даже не обсудили ничего?
— Малыш, без тебя у нас не клеится.
Баки только глаза закатил. Нет, он прекрасно всё понимал и помнил, как и почему они оказались в одной постели. Понимал, что Стив, скорее всего, мог решить пожертвовать собой, своими чувствами, чтобы Баки было хорошо, но в его глазах было другое, там горел знакомый огонь. Он точно так же льнул к Броку, изучал его наощупь кончиками пальцев, губами, языком. Баки видел, как Стиву было хорошо и спокойно, видел восхищение художника, увидевшего что-то настолько идеальное, что дыхание отказывало, а руки сами тянулись к карандашу. А потому никак не мог понять, зачем все эти сложности.
— Идиоты! — резюмировал он, устроив голову на груди Брока.
Баки было тяжело представить себя без Брока, без Стива, без них обоих и кого-то одного. Тяжело не писать письма, не заглядывать с надеждой каждое утро под подушку в поисках ответа и маленького квадратика фотографии, почти каждый раз прикрепленного к письму. Тяжело не искать в толпе, на поле боя уверенно вышагивающего Брока. Совершенно невозможно выбрать кого-то одного из них. И в каждую новую встречу в темноте палатки Баки всё сильнее ощущал, что не сможет, не захочет выбирать. Да и как, если они оба неотделимы друг от друга?
Эти встречи были короткими передышками в нескончаемой агонии войны, не дававшими выгореть окончательно, насквозь пропитаться запахом гари, покрыться пеплом. Брок появлялся ровно в те моменты, когда становилось совсем невмоготу, забирал себе весь негатив, нерастраченную злость, отогревал, счищал все наносное одним прикосновением, выбивал дурь из головы.
Важен был даже не сам секс — горячий, крышесносный, от которого он бы не отказался ни за что на свете — а единение, возможность устроить голову на груди, слушая мерные удары сердца, понимать что живой, не снится, ощущать всю направленную на него любовь. Лежать и ни о чем не думать, радуясь шрамам под ладонью и тому, что Брок не прячет больше изрытого ожогами лица, не отворачивается, не тянет в горькой усмешке губы, не вздрагивает от любого прикосновения к «своему уродству».
— Я заметил, что их стало меньше, — Баки очертил пальцем бугристые линии шрамов. — Вот здесь и здесь. И правое плечо… только пулевые и… это нож?