— Он просил не забывать, не простить или что-то другое, а помнить. Стиви, он прощался с нами.
Сейчас Баки, словно наяву, увидел склонившегося над ним в лаборатории Брока, его усталую улыбку, сильнее прорезавшиеся морщины, непривычно грустный взгляд. Казалось, он стоял из последних сил, с трудом опираясь на операционный стол, но все же находя в себе силы скрывать, насколько ему больно и страшно.
В душе сделалось пусто и очень холодно, будто бы мазнуло ледяным ветром, коснулось легкой изморозью, выводя красивые на вид узоры, но сердце нет-нет, а пропускало удары. Не хотелось думать, анализировать всё, сказанное Броком. Впервые не хотелось ему верить. Баки закусил губу, привалился к плечу поникшего Стива. Он не знал, что происходило между Стивом и Броком, не спрашивал да и не собирался спрашивать, не маленькие, сами должны были разобраться, и сейчас он прекрасно видел, что не одному ему потеря казалась поистине страшной и невосполнимой. Хотя что они могли знать на самом деле о демонах? Баки всё равно ждал, что вот-вот да почувствует на плече уверенную хватку жёсткой ладони, услышит в голове будоражащую хрипотцу голоса.
— Баки, — Стив сильнее сжал его ладонь.
— Я знаю, мелкий, знаю.
Стив словно с цепи сорвался: скакал с мины на мину, швырялся новым щитом, словно легким фрисби, шёл вперёд, почти не разбирая дороги. Баки понимал его стремление к саморазрушению, желание переправить этот несправедливый мир, отобравший у них обоих по половине души, выбеливший действительность до скучных неправильных сероватых оттенков. Да, они оставались друг у друга, да, любили так же, или даже сильнее, жарче, но какая-то деталька идеального механизма упрямо сбоила, соскакивала, нарушая, сбивая с шага.
Баки то и дело оглядывался, Стив замирал на полуслове, они словно потеряли опору, устойчивость, держась за руки из последних сил, балансировали над пропастью. Стив воевал, рвал зубами, а Баки шёл следом, стараясь защитить хотя бы его, прикрыть, когда надо, взвалить на себя щит, ответственность за этот мир, да что угодно, лишь бы Стив хоть немного оттаивал в душной тишине палатки, жался к груди, как в первый раз. Только без птичьей легкости, невозможной для мальчишки тонкости. Стив был огромным, горячим и каменно-твёрдым везде, куда мог дотянуться Баки. Он правильно пах, правильно выглядел, ощущался кончиками пальцев, губами, языком. Стив был идеальным по чьим-то извращенным меркам, вылепленным образцом человека. Но Баки знал его другим, видел за этой скульптурной композицией тощего астматика из иммигрантских кварталов Бруклина, с вечно разбитым носом, россыпью мелких веснушек по плечам, румянцем, до сих пор заливающим его с ног до головы, достаточно лишь член показать, со срывающимся судорожным дыханием, приглушёнными ладонью стонами, синими, как небо, глазами и самой сумасводящей улыбкой на свете. Баки всегда шёл за Стивом, и со временем, с потерей необходимого им обоим Брока это нисколько не изменилось. Скорее наоборот — желание защитить стало лишь острее, обрело новые грани, плоскости, сделалось всеобъемлющим.
Потому Баки и не покидал своего Капитана. Потому стал не просто другом и соратником в глазах общественности, не просто любовником, возлюбленным, он стал тенью Стивена Роджерса, не отходя от него ни на шаг, оттирая в сторону всех.
— Ты точно уверен в своём плане? — с беспокойством поглядывая в пропасть, в сотый раз переспросил Баки, закутался в нисколько не согревающую на пронизывающем до костей ветру куртку, хлопнул по карманам, доставая смятую пустую пачку из-под сигарет Брока, которую так и не смог выбросить. Рука не поднялась.
— Это единственный шанс достать Золу, Бак. Верь мне!
И Баки поверил, как верил всегда. Пошёл следом, шагнул с заснеженного уступа, уносясь на тонком тросе вслед за несущемся на полной скорости поездом. Нет, он не был на все сто процентов уверен, что долетит, не рассчитывал даже на разогнанный странной сывороткой организм, но Баки не мог не верить Стиву.
Долетел. Приземлился на скользкую крышу, удержавшись в последний момент, тут же выискивая широкую спину впереди, выдохнул облегченно и отцепил карабин.
Идти за Стивом было привычным делом, слишком привычным и правильным. Баки чувствовал, слышал мерное биение его сердца, щекотным покалыванием ощущал на губах его злой азарт, и эта странная смесь не хуже хорошего алкоголя воспламеняла кровь, ударяла в голову шальным весельем, сумасшедшей вседозволенностью. Баки казалось, что он идёт наравне, с той же легкостью подхватывает тяжёлый щит, выставляя его вперёд. Баки казалось…
Сильный удар выбил из лёгких последние остатки воздуха. Баки и испугаться толком не успел, влетев спиной в развороченный бок вагона. Заскользил, бестолково хватаясь за острые железки, стараясь удержаться, когда под ногами разверзлась бездна. Баки кричал, тянулся изо всех сил, стараясь ухватиться за руку Стива, но он, даже с сывороткой, которую ему вколол Брок, не был суперсолдатом.
Ледяная волна ужаса сковала его тело, подобралась к немеющим рукам и ласково лизнула кончики пальцев. Баки казалось, что он ничего не сможет расслышать в завывающем торжественном марше ветра, но тихий скрип отрывающейся ручки, последнего, что его держало, прошёлся по нервам наждачной бумагой, выбивая искры, оглушая.
Баки всегда хотел летать. Хотел умереть глубоким стариком в небе. И он летел, парил какие-то доли секунды, уносясь прочь от грохочущей громады поезда. Летел, подхваченный ледяным ветром.
Баки падал…
Всё, что он помнил — это боль, тупая изматывающая боль. Будто бы он сам стал звенящим от напряжения оголенным нервом. Боль была всюду: жгучим морозом облизывала кончики пальцев, сдавливала грудину раскалённым стальным обручем, била по голове, методично выкручивала сустав за суставом, вымарывала из его души всё человеческое, всё, что его держало на плаву, не позволяя соскользнуть в спасительную бездну безвременья.
«Ты не должен забыть самого себя, понял?» — шептал кто-то незнакомый в его голове, будто бы издеваясь.
Но он не мог не слушаться, потому что этот кто-то был важным, этот кто-то заставлял раньше двигаться вперёд, не сдаваться, этот кто-то жил в его сердце. И он вспоминал.
«Я люблю тебя, малыш… ты не должен забыть самого себя… люблю тебя… не должен забыть».
— Я Джеймс Бьюкенен Барнс, — сипло прошептал он непослушными губами. — Я помню. Я Баки.
Помнить себя было очень тяжело, особенно, когда большую часть времени ты не человек, а лишь функция с тысячей неизвестных, механизм, на отладку которого тратились десятилетия. Но Баки помнил. Он научился прятать воспоминания очень глубоко, туда, куда не доставал вкрадчивый голос дрессировщика, не мог дотянуться жалящим ударом кончик стека, не пробивало электричество, стирая события последних месяцев.
Баки мог не помнить лицо предыдущего хозяина, детали прошлой миссии, имён бойцов групп поддержки, но рядом с ним всегда были Стив и Брок — молчаливыми тенями из прошлого. Они не давали ему окончательно сойти с ума, выгореть, истончиться, они заставляли его жить, несмотря на творившийся вокруг пиздец.
Но в один из самых обычных дней что-то изменилось вокруг.
Баки привычно открыл глаза, вытянулся по стойке смирно, реагируя на стандартное приветствие хендлера, и пошатнулся. Откуда-то едва уловимо тянуло табачным дымом. На базе многие курили, но такого запаха не могло быть ни у кого, так пах только один человек, если можно было его назвать человеком.
Шестерни в голове Баки со скрипом, искря и заедая, провернулись, и что-то, глухо щёлкнув, встало на место. Он и сам толком не понял, что произошло, едва уловил движение своей бионической конечности, лишь услыхал хруст ломаемой шеи и грузный удар упавшего к его ногам уже безжизненного тела.
— Пиздец, — выругался кто-то из техников. — Агент нового хендлера списал в утиль. Господину Пирсу это не понравится. Где нам теперь искать ему замену?
Но все эти вопросы мало волновали Баки. У него в голове уже разворачивался подробный план базы со всеми секретными входами и выходами. Нужно было срочно найти источник запаха, пока тонкая ниточка шлейфа всё ещё чувствовалась в пропитанном медикаментами и дезинфектором воздухе.
Сорвавшись с места, Баки кинулся к решетке, корежа её железной ладонью, выдирая с корнем. Кто-то из техников испуганно голосил, кто-то жал на кнопки и вызывал охрану. Ему было всё равно, он, словно ищейка, шёл по ускользающему следу, останавливался на долю секунды, втягивал носом воздух, менял направление.
И сколько бы он ни ждал, сколько бы мысленно не репетировал их возможную встречу, всё равно оказался к ней совершенно не готов.
— Ну здравствуй, малыш.
Баки замер, остановился мгновенно, словно налетев на стену, зажмурился что было сил, чувствуя в глотке застрявшие колючим комком слова. Он ещё не видел Брока, не касался его, но сердце оживало от одного только родного запаха, наполняющего легкие, запускающего какой-то потайной резервный двигатель.
— Здравствуй, — прошептал Баки, резко обернулся и тут же пошёл ко дну, позорно распался на части, заскулил жалобно, осел к ногам, по щенячьи задрав голову и не отпуская тёплый взгляд родных желтых глаз. — Я Баки. Я Стива потерял, представляешь?
Брок присел рядом, улыбнулся и ласково погладил. Тут же поднялся, вытягиваясь по стойке смирно и будто бы каменея плечами, глаза выгорели почти до белизны.
— Что тут происходит? Агент?
По телу Баки прошлась болезненная дрожь, скручивая мышцы судорогой в ожидании скорого наказания за проявление своеволия. Так уже бывало, и не раз. У Зимнего часто срывало резьбу, он проносился вихрем по базе, выкашивая всех, кто не успел затаиться, и замирал под тяжёлелым взглядом хозяина, не в силах пошевелиться, сдвинуться с места. Укол в шею — и темнота. Слишком хорошо забиты в него были стальные гвозди команд. Зимнего срывало, его отлавливали, накачивали транквилизаторами, и он получал наказание. Он никогда не шёл против воли хозяина. Но сейчас был готов сорваться с поводка.
Пирс хмыкнул, внимательным взглядом окинув застывшего по стойке смирно Брока, и от этого взгляда Баки сделалось нехорошо. Он отлично знал мимику и повадки нового хозяина, знал и подсознательно боялся. Этот щадить не станет, скрутит, разложит, как лягушку на предметном стекле под микроскопом, и будет разглядывать, выясняя, что же сбило программу идеального оружия так сильно.
— Боец, представьтесь.
— Уоррент-офицер Брок Рамлоу, сэр. Третья пехотная дивизия. Война в Заливе.
— Вольно, офицер. Сдайте Агента обратно в лабораторию и поднимитесь ко мне в кабинет. У меня к вам предложение.
— Да, сэр, слушаюсь, — отчеканил Брок, белозубо сверкнув улыбкой, отдал честь и развернулся на пятках лицом к Баки.
Они шли по коридорам базы плечом к плечу, не касаясь друг друга, не разговаривая, не переглядываясь, но Баки нутром чувствовал, что что-то снова сдвигалось, вытесняя из груди намерзшие на сердце куски льда, отогревая хотя бы его часть, но и возвращая непривычно острую боль. Не ту, что прокатывалась по телу с обнулениями, когда мир вокруг выцветал, полностью теряя краски, выгорал до белизны, становясь статично безликим, не ту, что выламывала суставы, крошила зубы в пыль, не медицинскую от несрабатывающего из-за разогнанного метаболизма обезболивающего, а совсем другую, сжимающую сердце холодной стальной хваткой, прокручивающую раз за разом момент падения, и взгляд Стива, ошарашенный пониманием и точно такой же болью.
— Мы его найдём, — шепнул напоследок Брок, с силой сжал запястье. — Будь умницей и верь мне.
И Баки верил.
Он не знал, о чем с Броком разговаривал директор Пирс, но уже в следующий раз Баки открывал глаза на привычное приветствие, сказанное до боли знакомым хрипловатым голосом.
— Доброе утро, Агент.
А значит, утро и правда автоматически становилось добрым. Значит, потом будет ждать не холодная вода из шланга, а вполне человеческий душ, ароматное мыло, которое почему-то пахнет свежескошенной травой, сладковатые теплые детские каши из большого тяжёлого термоса. Значит, он сможет говорить не только после прямого приказа, сможет сам планировать свой день и неотлучно быть рядом с Броком. Значит, хоть на несколько дней он сможет считать себя живым.
Баки нравилось «просыпаться» от едва ощутимого прикосновения ладони, разглядывать чересчур молодого Брока, выискивая в его лице те же чувства, что видел там и в сороковых и осознавая, насколько меньше дерьма пока что свалилось ему на голову. Нравилось выходить в «поле», чувствовать спиной внимательный взгляд, знать, что, что бы ни произошло — прикроют, вытащат даже из самого пекла не потому, что он дорогостоящее оборудование, а потому, что он Баки Барнс, потому что его очень ждали, любили. Потому что он нужен.
Иногда удавалось не возвращаться на базу по несколько дней, сидеть рядом на стареньком диване в одной из конспиративных квартир, позволяя прикасаться к себе, разглядывать железную руку и не бояться вспоминать.
Баки иногда казалось, что Броку далеко не двадцать восемь лет, как числилось по документам, и он прожил уже намного больше, повидал такое, что даже восьмидесятилетнему Зимнему Солдату не снилось, и Брок теперь держался до последнего с отчаянием умирающего, всё возможное время проводил с Баки, пусть то в лаборатории, просиживал рядом с техниками, внимательно наблюдая за всеми манипуляциями, то приходил в камеру, которую почему-то называли комнатой. Но сколько Баки ни спрашивал, сколько ни пытался разузнать о таких странностях, Брок лишь отшучивался, притягивал его к себе, если рядом никого не было, и затыкал рот поцелуем, пробирался ладонями под одежду, касаясь как-то преувеличенно аккуратно, трепетно, будто бы Баки был хрупким человеком, как сам Брок, а не переделанным сывороткой и нескончаемыми экспериментами суперчеловеком.
— Баки ты ёбаный Барнс, за каким хуем ты под пулю полез? Ты не мог не знать о снайпере! — рыкнул Брок, туго перетягивая всё ещё кровившее у Баки плечо.
— Он бы тебя достал, а я крепкий, — немного обиженно отозвался Баки.
— Поебать! Не убил бы!
— Ты не можешь этого знать!
— Могу, блядь, и знаю!
Иногда Баки страшно раздражала такая вот самоуверенность Брока, долбанутое бесстрашие. Казалось, что он не проживает каждый новый день, как впервые, а идёт по уже давно известному маршруту, зная о каждой кочке и выбоине, с легким раздражением встречает ранения, перешагивает через тела тех, «кого никак не спасти, Баки».
Вот и сейчас, сидя перед Броком на разбитых взрывом ступеньках, Баки отчаянно хотелось схватить его за шиворот, встряхнуть хорошенечко, вытянуть, откуда в одном человеке столько нездоровой фатальной уверенности.
Ещё месяц назад, когда Баки осознавал себя не полностью, лишь фоново, тенью, раздвоением личности безэмоционального, выверенного до автоматизма Зимнего Солдата, он бы не обратил внимания, наоборот, порадовался бы невероятной удачливости и расчетливости нового командира, но Баки знал Брока совсем другим.
— Не понимаю, — он тряхнул головой, завесившись длинной челкой. — Совсем ничего не понимаю, Брок. Ты тогда темнил, недоговаривал, и чем всё кончилось? Стив, Стива нет, я читал хронику.
— Стив жив, — Брок устало сполз по стене к его ногам, прижался виском к бедру, устроив винтовку у себя на коленях.
Баки, чуть помедлив, стащил с правой ладони перчатку и коснулся его затылка, вплёл пальцы в волосы, удивляясь их жесткости. Впрочем, и сам Брок не был мягким и податливым, всё тело будто взведённая до упора пружина, которая выстрелит в любой подозрительной ситуации. И эта его усталая расслабленная поза, открытость были лишь внешними, Баки был уверен — Брок внимательно следил за округой из-под ресниц, хотя и прекрасно знал, что, если что случится, рассеявшиеся по периметру бойцы поднимут шум и предупредят.
— Откуда тебе знать?
— Это всё уже было, — Брок потерся скулой о колено Баки. — Немного не так, но было. Все эти операции, ранения, проёбы бойцов, был ты. Не такой, как сейчас, не Баки. В тебе вообще не было ничего от Баки Барнса. Ничего от человека, — достав из кармана зажигалку, Брок чиркнул колесиком и замер, внимательно вглядываясь в танец маленького огонька, поднёс к нему ладонь. — Мы примерно так же сидели. Я бинтовал плечо, а ты чистил винтовку.