С Одри в этом универмаге всегда происходило одно и то же: ей потребовалось бы несколько часов на то, чтобы научиться здесь ориентироваться, и поскольку у нее обычно не было для этого ни времени, ни надлежащего терпения, она просто окидывала взглядом интересующий ее этаж и, увидев вдалеке нужный отдел, пыталась пройти к нему, но при этом… его не находила. Одри знала, что этажи имеют форму кольца, но когда она пересекала проход, чтобы оказаться в нужной ей секции, неизменно забредала куда-нибудь не туда. Она никогда не помнила, где только что проходила, а если и помнила, то не могла разыскать, где это место находится. Каждый раз, когда Одри заглядывала в «Харродс», она испытывала разочарование. Ей, в общем-то, нравились большие универсальные магазины, однако она с большим трудом в них ориентировалась. Среди таких магазинов она отдавала предпочтение универмагу «Либерти». Одри нравилось это здание, построенное в стиле Тюдор, особенно его старинная часть, в которой она почему-то чувствовала себя очень комфортно. Одри любила проходить через стеклянные двери и гладить рукой перила, установленные еще несколько веков назад. Там она с удовольствием осматривала все-все отделы, и, прежде чем уйти, заходила в кафетерий, чтобы побаловать себя чашечкой чая с куском «Летнего пудинга» (самого вкусного из всех пудингов — кроме, конечно, тех, которые готовила ее мама).
Мать пообещала Одри, что сегодня они пообедают в «Либерти», но пока что Виолетта неутомимо переходила от прилавка к прилавку, прекрасно, видимо, зная, что хочет здесь найти. Одри этого не понимала. Она обычно покупала в магазинах то, что случайно попалось ей на глаза и при этом понравилось. Она никогда не задумывалась над тем, что ей может понадобиться из одежды, пока у нее не возникала потребность одеться каким-то определенным образом и пока она при этом не обнаруживала, что подходящей одежды у нее нет. Одри частенько покупала себе платья, которые не совсем подходили для того, чтобы носить их на работе, или юбки, показавшиеся ей чудесными, но затем проходили месяцы, а она так и не удосуживалась купить кофту, которая подходила бы к очередной из этих юбок. Обычно, отправляясь на работу в музей, Одри предпочитала надевать костюм — брюки и пиджак, однако в глубине души ей очень не нравилось носить все время одни лишь костюмы, пусть даже и разного цвета.
А вот ее матери, похоже, удавалось находить все, что ей было нужно и что ей, кроме того, было к лицу. Одри не могла не одобрить ее выбор при каждой покупке, тем более что она вряд ли смогла бы выбрать что-нибудь лучше. Одри явно не обладала талантом хождения по магазинам. Ей нравилось бродить по этажам больших универмагов, наслаждаясь лицезрением популярных в текущем сезоне расцветок, текстур и узоров. Девушка разглядывала сногсшибательные вещи, которые зачастую не могла себе позволить, но при этом не могла отказать себе в удовольствии прикоснуться к ним хотя бы на несколько секунд, восхищаясь, например, мягкой кашемировой юбкой и подходящим под эту юбку роскошным свитером, или же теплым пальто, наводящим ее на мысли о холодных и пасмурных зимних днях. Одри была импульсивной и несобранной и сама это осознавала, однако, оказавшись в каком-нибудь универсальном магазине, неизменно покупала то, что бросилось ей в глаза. «А все из-за изощренной креативной рекламы, которая преследует нас на каждом шагу. Стоило мне только увидеть такой вот кашемировый комплект, и я тут же представляла себе, как сижу на шикарном диване перед камином с потрескивающим в нем огнем и держу в руке чашку с душистым чаем — или даже бокал с ароматным, приправленным пряностями вином. Или же воображаю, как прогуливаюсь по рощицам и лугам воскресным утром, одетая в такое вот пальто, которое позволяет женщине не только не мерзнуть зимой, но даже наслаждаться прогулками в холодную погоду. В общем, все из-за этой чертовой рекламы!»
Но хотя Одри и осознавала, какое одурманивающее воздействие может оказывать на нее реклама, она продолжала коллекционировать рекламные каталоги, присылаемые в начале каждого сезона, и, вернувшись после долгого рабочего дня, перед сном усаживалась на диван, держа в руке чашку чая (но ей почему-то не приходило в голову, что собственный диван тоже может быть шикарным, чай в ее чашке — ароматным, а огонь в ее камине — потрескивать), и листала эти каталоги, мысленно переносясь в места, изображенные на фотографиях, и представляла себя облаченной в самые лучшие ткани и ощущающей их ласковое прикосновение и вселяемую ими уверенность в себе. Такие фантазии заставляли ее улыбнуться и тихонечко замурлыкать себе под нос от удовольствия, а затем пойти — нет, не пойти, а проследовать к своей кровати такой легкой походкой, как будто она не идет, а парит в воздухе, не касаясь ногами паркета. Одри не раз признавалась себе, что обожает осень и зиму — времена года, во время которых человеку приходится из-за непогоды подолгу сидеть дома, смотреть телевизор или читать какую-нибудь интересную книгу. Она иногда даже брала на субботу незаконченную работу из музея: а где еще можно ее закончить, как не на своем диване, напротив камина, надев домашние тапочки и закутавшись в халат, поставив чайник со свежеприготовленным чаем из роз на журнальный столик и включив музыку Моцарта. Бодрость и легкость этой музыки были идеальными помощниками в стремлении Одри создать себе крепость, которая обеспечивала бы ей защиту от холода и непогоды. Одри была очень рада тому, что у нее есть дом, из которого не нужно выходить и в котором можно, если хочется, оставаться долго-долго.
В общем, Одри была настоящей домоседкой, и чем больше она предавалась подобным размышлениям, тем меньше ей хотелось ехать в долину Луары. А вот чего ей сейчас хотелось очень сильно — так это вернуться в Бартон-он-де-Уотер и отправиться бродить по расположенным вокруг него рощицам, чтобы познакомиться там с каким-нибудь эльфом или феей. Обязательно доброй. Злые феи ей не нужны…
— Я, наверное, все-таки куплю синие брючки, которые мы увидели с тобой, когда только вошли в магазин. Они идеально подойдут к этому полосатенькому свитеру. Как ты думаешь? Произнося эти слова, Виолетта показывала на свитер без воротника, с большим вырезом, в тонкую полоску зеленовато-синего цвета. Она выжидающе посмотрела на дочь, приложив свитер прямо с вешалкой, на которой он висел, к себе, чтобы Одри могла оценить, пойдет ей, Виолетте, этот свитер или нет. — Одри!
— Да, да, тебе следует его купить. Он тебе к лицу.
Виолетта догадалась, что ее дочь витает в облаках, однако отнеслась к этому с пониманием.
— Итак, сейчас купим брючки, а затем, если хочешь, можем заглянуть в кафетерий. Судя по выражению твоего лица, тебе нужно срочно выпить чашечку чая. Потом мы заедем и в твой «Либерти», не переживай.
Они и в самом деле вскоре поехали в «Либерти». Там Виолетта без устали сновала по отделам и секциям, пока ей не удалось добиться того, чтобы ее дочь купила себе комплект «Кензо» — «очень удобный, в спортивном стиле и красивой расцветки». Этот комплект бросился Одри в глаза, и мать настояла на том, чтобы она его примерила. Ну что тут поделаешь! Комплект из брюк, рубашки и куртки пришелся Одри как раз впору, и в нем она казалась юной и беспечной.
— Смотри, ты стала похожа на тинейджера! Вот здорово! Я и сама рядом с тобой чувствую себя моложе! — воскликнула Виолетта, легонько хлопая в ладоши.
Когда Одри была еще совсем юной девушкой, ей не нравилась ее внешность. Она казалась слишком уж маленькой и худенькой, и в какой бы компании сверстников ни оказалась, на нее никто никогда не обращал внимания. Однако по мере того как Одри взрослела, ее инфантильная внешность стала ее главным достоинством, и все, кто не был с ней знаком, при встрече с ней неизменно ошибались относительно ее возраста. Забавнее же всего было то, что парни в возрасте двадцати с хвостиком лет, надеясь «подцепить» ее, вели себя с Одри как с ровесницей и даже пытались разговаривать покровительственным тоном. Одри иногда им подыгрывала, но когда какой-нибудь парень предлагал ей проводить ее домой, она неизменно отвечала:
— А вот об этом можешь не беспокоиться. За мной всегда приезжает папа — в любое время суток.
Подобного заявления, произнесенного самым что ни на есть невинным и непринужденным тоном, вполне хватало для того, чтобы у парня тут же пропало всякое желание ее провожать и вообще пытаться с ней сблизиться, и он начинал смотреть на нее сверху вниз с таким выражением лица, как будто ему вдруг очень сильно захотелось побыстрее с ней расстаться…
— Мама, и где, по-твоему, я буду это носить? — спросила Одри, разглядывая себя в большое — во весь рост — зеркало.
— Как это где? В долине Луары! Я уверена, что этот комплект пригодится тебе не раз и не два. Он веселенький и молодежный. И к тому же удобный. Кроме того, он очень даже подходит для вечернего времени суток, когда становится прохладнее, чем днем. — Виолетта не преминула перечислить все до единого достоинства комплекта. — Тебе явно необходимо его купить. И если ты этого не сделаешь, то это сделаю я. Причем без малейших сомнений. Я всегда говорила, что ты похожа на Натали Вуд.
Одри — демонстрируя неохоту, но в душе испытывая восторг — согласилась купить комплект и передала его продавщице, чтобы та его завернула.
— По правде говоря, я сама не понимаю, почему сейчас тебя послушалась. После того как наша поездка закончится, я никогда больше этого не надену.
— Никогда этого больше не наденешь! — воскликнула Виолетта, всплеснув руками. — Что за глупости! Давай, бери пакет, и пойдем перекусим, а не то я рассержусь и перестану с тобой нянчиться.
— Спасибо, что хоть предупредила. Не знала я, что хождение по магазинам так тебя преображает. Я не могла себе этого даже представить.
— Чего-чего ты не могла себе представить?.. — Виолетта, таща гору пакетов с покупками, выжидающе уставилась на дочь.
— Того, что ты можешь быть такой легкомысленной.
— Немножко легкомыслия — при условии, что только немножко, — никогда не помешает, девочка.
Возможно. Однако в душе Одри бушевала буря, и ей было не до легкомыслия. С каждой минутой в ней крепло ощущение того, что ее решение поехать в долину Луары было ошибкой. Впрочем, наверное, куда бы она ни решила сейчас поехать в своем навязчивом стремлении сбежать, любое ее решение окажется ошибочным, потому что удрать от самой себя и от жизни попросту невозможно. Бартон-он-де-Уотер ведь тоже, вполне возможно, не даст ей столь желанного успокоения, однако пока она этого не осознает. Именно это и заставило ее бросить работу — ощущение того, что все, что она раньше делала, было ошибкой. Одри в сердцах швырнула свою жизнь в мусорное ведро — так, как бросают, скомкав, лист бумаги, на котором, как выяснилось, была написана какая-то ерунда, — а затем, собрав чемоданы и запихнув их в багажник своего автомобиля, поехала в Бартон-он-де-Уотер, в полной уверенности, что единственное место, где ей сейчас понравится, — это долина реки Луары.
Одри полагала, что сможет обрести там спокойствие, необходимое для того, чтобы привести в порядок свои мысли и свою жизнь. Однако теперь ей начинало казаться, что она ошиблась, что и задуманная ею поездка, и хождение по лондонским магазинам, и вообще все, что с ней сейчас происходит, — это целая серия ошибок, следующих одна за другой. Тем не менее она уже не могла, как бывало в ее жизни раньше, повернуться и побежать назад, и поэтому ей придется провести субботу в столице, дожидаясь воскресенья. Только тогда она наконец-то покинет Лондон, чтобы затем в течение двух недель осматривать замки, посещать которые ей уже ни капельки не хочется, потому что, стоит ей только подумать о них, как это вызывает в ее душе острую боль. Долина Луары представляла собой романтическую местность, в которой Одри мысленно провела несколько удивительных дней вместе с Джоном: они вдвоем — в ее воображении — бродили по замкам и садам, обедали в восхитительных семейных ресторанах, где подавали незатейливые, но очень вкусные блюда… Они с Джоном то хохотали, то просто молча гуляли, взявшись за руки и не испытывая потребности что-либо говорить друг другу, потому что были счастливы уже оттого, что находятся рядом…
У Одри вдруг мелькнула мысль, что свои отношения с Джоном она пережила в своем воображении и что ей так и не удалось соединить фантазии и реальную жизнь. В ее мечтах Джон никогда не представал перед ней таким, каким он был на самом деле. Шагая вслед за матерью по «Либерти», Одри осознала, что в столь романтичной местности, как долина реки Луары, нет места для такого человека, как Джон, и что в его жизни нет места для нее, Одри. Она уже много месяцев пыталась закрывать глаза на то, чего ей не хотелось признавать, и почему-то лишь в «Либерти», куда она пришла вместе с матерью за покупками, наконец-то это осознала. Больше всего Одри не нравилось то, что это произошло в магазине и что сейчас ей надо идти в кафетерий и что-то там есть. Одри хотелось побыть одной и поразмышлять о своем горе, постепенно погружаясь в море жалости к себе, оплакивая свою судьбу, мучая себя час, другой, третий… Она была далека от понимания того, что бегство спасает ее от всего этого, что принятое ею поспешное решение поможет ей — возможно, на подсознательном уровне — преодолеть переживаемый ею кризис. Однако дорожки внутри женского сердца весьма извилисты, а Одри сейчас не могла видеть дальше своего носа. Пока еще не могла.
— Ты будешь что-нибудь есть? Мы уже подошли к сладким блюдам, а ты еще ничего себе не взяла.
Одри стояла у стойки ресторанчика самообслуживания, держа в руках пустой поднос. Виолетта уже взяла себе салат и бутерброд и сейчас вопросительно смотрела на дочь. У Одри задрожали губы.
«Господи, только не сейчас! Не здесь».
Виолетта заметила, что с дочерью что-то не так.
— Давай присядем, — сказала она. — Еду выберем чуть позже.
Одри, идя между столами с пустым подносом в руках и слыша у себя за спиной шаги своей явно встревоженной матери, показалась себе глупой капризной девочкой.
— Вон туда, — сказала Виолетта.
Они обе присели за стол.
Виолетта специально выбрала отдельно стоящий столик в дальнем углу этого немноголюдного и уютного ресторанчика.
Одри до самого последнего момента было невдомек, что когда она еще только входила в калитку «Винди-Коттеджа», ее мать уже начала догадываться, почему приехала ее дочь. Субботние хождения по магазинам, энергичная подготовка к отъезду, напускное легкомыслие матери были всего лишь попытками не позволить ей, Одри, замкнуться в себе, попытками заставить ее обратить взор в будущее, а не зацикливаться на текущих проблемах (как она всегда раньше и делала). Когда они сели за столик лицом друг к другу и Одри увидела складки у рта матери, свидетельствующие о ее обеспокоенности, девушка вдруг поняла все это.
— Прости меня, — сказала Одри, с трудом сдерживая слезы. — Тебя, я вижу, воодушевила вся эта затея, а я… а мне теперь кажется, что поехать во Францию было бы ошибкой. У меня нет ни малейшего желания куда-то уезжать. Да, я не хочу никуда ехать, я хочу всего лишь…
— Я знаю, — перебила ее Виолетта. — Ты хочешь побыть в одиночестве у себя дома. Хочешь рухнуть на диван и горько плакать, горевать по поводу навалившихся на тебя напастей до тех пор, пока не почувствуешь себя бесконечно несчастной и не заснешь от нервного истощения. Однако я тебе этого не позволю. Не позволю тебе мучиться. Мы с тобой поедем в эту чертову долину реки Луары и будем пялиться там на чертовы замки. Будем делать все, что только можно делать. И вот что я тебе еще скажу, девочка: ты будешь наслаждаться этой поездкой. Да, ты, несмотря ни на что, будешь ею наслаждаться и убедишься в том, что земля все еще вертится, хотя тебе сейчас и кажется, что она остановилась.
— Я… — Одри не знала, что и сказать. — Боже мой, мама! Что я наделала! Я вышвырнула свою жизнь в окно!
— Молодежь никогда не ломает себе голову над тем, что ждет ее в будущем — по крайней мере, не делает этого тогда, когда нужно было бы делать. А потому мир, в вашем представлении, рушится слишком уж легко. — Виолетта, слегка наклонившись над столом и подавшись вперед, приблизила лицо к лицу дочери. — Одри, ты сейчас в расцвете лет, а потому тебе предстоит еще очень много для себя открыть и очень много сделать.