- Я готов остаться на земле и быть предоставленным своей судьбе, - ответил Бьерн, помедлив. – Что заслужу я, Вальхаллу или холодную обитель Хель, – то ведомо лишь норнам. А если я своим решением прогневал Тора, то, верно, могу рассчитывать на твою помощь, Бог огня?
От хохота, которым разразился Локи, казалось, задрожали воды Пропонтиды.
- Ты всерьез просишь о помощи меня? Меня?! Нет, Бьерн Олафссон, я люблю оставлять в дураках богов и людей, но дуракам я не помогаю. Если ты настолько глуп, что променял вечность в чертогах Одноглазого на земную девчонку – я тебе не помощник. И знай, что Всеотец и твой покровитель Тор проиграли, благодаря тебе, спор со мной – им это придется очень не по нраву.
Бьерн ощутил, как внутри все стало пусто, так же пусто, как в третий день Фирисвеллира, когда стало очевидно, что конунг Эйрик берет верх.
- Что ж, пусть будет, что будет. Никто не знает судьбы. А быть в немилости у Всеотца мне не привыкать – мой дядя обрек ему наше войско.
Последние слова он произносил уже в пустоту – Локи словно растворился в воздухе. Стоявший неподалеку Стефан слышал только голос Бьерна и думал, что тот читает молитву на своем языке. Внезапно варанг сорвался с места и быстрым шагом направился в Город. Сперва Стефан следовал шагах в десяти позади Бьерна, не выпуская его из виду, но когда варанг свернул в переулок, комит понял, что тот направляется в самую небезопасную часть города, в трущобы. Варанг шел так скоро, что Стефан едва за ним поспевал. На маленькой улочке, круто уходящей в гору, все чаще попадались пьяные забулдыги и гулящие девки, изредка на ком-то из бредущих на нетвердых ногах прохожих мелькала одежда получше – такие простофили часто оказывались добычей мелких воришек и другого трущобного сброда.
Комит вдруг сообразил, что Бьерн направляется к той самой харчевне, где он сам, Стефан, едва не стал жертвой сладострастия императорского брата. В полном недоумении Стефан продолжал следовать за варангом.
У самых дверей харчевни Бьерн резко остановился и повернулся назад. Стефан, подошедший слишком близко, не успел укрыться – варанг заметил его. В свете тускло мерцающего фонаря у входа в харчевню лицо Бьерна было почти страшным – резкие темные тени залегли у глаз и под скулами, а глаза были расширены как у безумного.
- Что тебе нужно?
- Ты будешь искать ее?
По взгляду, брошенному на него варангом, Стефан понял, что Бьерн вполне способен сейчас убить его на месте. Но терять было нечего: если Эмунд что-то знал о похищении и сказал сыну, то Бьерн сейчас – единственный, кто может помочь найти Феодору.
- Что тебе до того? – глухо переспросил варанг, и Стефану показалось, что на него смотрит не человек, а дикий зверь.
- Я буду с тобой. Мы ведь оба были ее телохранителями…
Стефан не договорил – Бьерн сгреб его за грудки и приподнял в воздух. Глаза варанга метали молнии, и Стефан сразу вспомнил рассказ отца Никона о северных воинах, одержимых духом бешеного медведя.
- Я воевал, - прорычал Бьерн. – А ты… ты был там!
- Не был! – прохрипел Стефан и почувствовал, что хватка ослабла. – Августу сопровождал только Эмунд и стража, посланная кесарем.
Бьерн оскалился – на улыбку это было совсем не похоже.
- Уходи! – бросил он, отпуская Стефана.
- Я не уйду, - Стефан прислонился к грязной стене харчевни и потер шею. Он хотел сказать еще что-то, но в это время послышались шаги нескольких пар ног, оживленные голоса.
Один из этих голосов Стефан сразу узнал. «Ты не можешь отказать своему кесарю», - говорил ему этот голос в кошмарах. Стефан почувствовал как ноги его прирастают к земле, но в это время Бьерн схватил его за рукав и уволок за угол, туда, куда не добивал свет. Они услышали, как открывалась дверь харчевни, как угодливый голос хозяина приглашал высокородного господина пожаловать. Бьерн приподнялся на носках и заглянул в узкое окошко трактира.
- Все же боги не совсем оставили меня, - пробормотал он на северном наречии. Стефан не понял его слов, но охотничий азарт, который он услышал в голосе варанга, был более чем понятен.
- Уходи! За такое казнят на ипподроме! – прошептал Бьерн.
- К дьяволу ипподром! – ответил Стефан, прикрывая полой плаща голову и лицо.
- Он сидит в торце стола, - повторяя движение комита, проговорил Бьерн.
***
«Теперь, сыночек, дух твой будет спокоен» - Милита Гузуниат привычно встала на колени и обратилась лицом к иконе священномученика Феодора Тирона, с которой не расставалась со дня смерти сына. Икону она возила с собой, когда отправлялась в редкие паломнические путешествия. И конечно она взяла ее с собой теперь. Горит, горит сейчас ее вилла, горит адским пламенем – но еще ярче горит в груди старой Милиты мрачное пламя совершаемой мести.
Пал ее сын, кроткий и тихий Феодор, жертвой страсти к беспутной Зое. В лихую годину решила мать пустить в ход свои связи и влияние при дворе Василья Македонянина – шепнули в уши императора, как можно избавить его сына Льва от пагубной любви к Зое, дочери Стилиана Заутца. Выдать посоветовали Зою за человека невидного, ко двору не слишком близкого и к почестям не стремившегося. Так вот и была Зоя обвенчана с ее, Милиты, Феодором.
Тешилась Милита над невесткой, которая, вступив в ее дом, была печальна, не поднимала глаз и чахла день ото дня. Феодор, как ни любил жену, а матери прекословить не смел ни в чем. Натешилась бы вволю, если б не отдал Богу душу Василий-император. А наследник, Лев, едва на престол вступив, взял чужую мужнюю жену в Священный дворец. А потом и дочь Анна у них родилась, у блудодеев невенчанных.
Худел, чернел лицом с тех пор Феодор, хоть и пожаловал ему новый император чины и богатства. Худел, чернел, пока не умер. Съела его тоска по Зое, съела изнутри. И надо же было Феодору умереть почти в одно время с первой женой Льва, набожной Феофано. Тут уж люди зашептались, что неспроста так вышло, не своей смертью умерли муж будущей императрицы и супруга нового императора. Зою обвиняли в злоумышлении – дескать, околдовала она императора, отравила жену его и своего мужа на тот свет спровадила.
Так это было или нет – злоба в душе Милиты этого не ведала и знать не желала. Зоя была ее врагом, даже если была чиста ото всех людских подозрений. Правда, императрицей Зоя недолго на свете зажилась – свечкой сгорела, оставив дочь сиротой и венчанной стеммой августой. Другая бы радовалась смерти вражины, но не Милита – черная злоба ее искала выхода. Злоба была терпелива как затаившаяся под камнем змея, поджидавшая удобного времени для смертельного броска. И это время пришло – если уж мать укрылась на том свете от мести, за нее ответчицей будет дочь.
========== 14. Невольники ==========
Еще никогда кесарь Ромейской империи Александр не сожалел столь сильно о том, что взял с собой всего троих телохранителей. Да что там – они и телохранителями-то по-хорошему не были, особенно Марин. Хорошенький нежный Марин был сейчас прижат в полутемном углу грязного трактира, его большие глаза стали еще больше от страха – в грудь ему уперся кончик меча. Остальные двое его сопровождающих валяются на грязном полу, поливая его своей кровью. А сам кесарь даже не успел обнажить меч, как получил удар по голове и очнулся уже со связанными руками и ртом, заткнутым какой-то грязной тряпкой.
- Вяжи и щенка тоже, - хрипло бросил один из напавших тому, который прижал Марина. В полутьме, в пляшущих огнях пары светильников лиц напавших не разглядеть, тем более, что головы их прикрыты полами плащей. Заметно только, что один из них выше и крепче, а второй одет более щеголевато.
Точно в ответ на слишком пристальный взгляд один из разбойников, связав Марина, зашел за спину кесарю – и на глаза императорского брата легла повязка. А рот его освободили. Это не грабители, запоздало понял кесарь – хмель окончательно выветрился, и он осознал, что эти люди прекрасно видели его пурпурные сапоги и сознательно напали на него именно как на кесаря ромеев.
- Где принцесса и Феодора? – раздался тот же хриплый голос. Помимо воли Александр усмехнулся – кто-то оказался более решителен, чем его братец. Но вот действует этот кто-то слишком прямолинейно. То-то с ним, кесарем, обошлись так ласково – даже ни разу не ударили.
- Принцесса опозорила отца, сбежала со своим любовником, - стараясь в тон свой подпустить побольше презрения, ответил кесарь. - С племянником Андроника Дуки.
- Ложь! - рыкнул второй голос. Это не ромей, успел подумать Александр - прежде, чем страшный удар в лицо согнал улыбку и заставил жалобно застонать. Никто и никогда еще не бил его, никто не был так безжалостен – к нему, к брату императора!
Александр не уловил ничего из шепота напавших – его отвязали и, не церемонясь, швырнули животом на какую-то поверхность. Раздался треск туники, и Александр ощутил прохладу обнажившейся спиной.
- Соли! – скомандовал второй голос, более жесткий и свирепый. Едва кесарь успел подумать о том, зачем негодяям вдруг понадобилась соль, как резка боль ожгла его спину – от плеча наискосок, к позвоночнику пролег разрез.
- Орел украсит твою спину, - прорычал все тот же голос. Следом Александр почувствовал невыносимое жжение в свежей ране и не сдержал отчаянного крика. О Боже! Так вот зачем им соль…
- Не мучьте государя! – раздался рыдающий голос Марина. – Не мучьте, молю! Лучше меня, меня вместо него!
- Тогда ты скажи! Куда увезли августу?
- Я не знаю! Не знаю! И государь не знает! Только старуха…
- Милита Гузуниат? – спросил хриплый голос. Второй разрез протянулся по спине кесаря, заставив того придушенно завыть.
- Она продала!.. Продала девчонок работорговцам! – не в силах больше терпеть, заскулил Александр.
- Кому? – свирепый голос раздался над самым ухом, его дернули за волосы, и холодное железо прижалось к щеке. – Имя! Кому?!
- Я не знаю, клянусь спасением души! – Александр, уже представивший, как разрез ляжет на его лицо, как станет разъедать его соль, зарыдал и забился. – Не знаю!!!
***
Феодора прижала к щеке уголочек мафория и жадно вдохнула полувыветрившийся аромат. Тень аромата тех благовоний, которыми они с Анной по-девичьи делились, спорили о достоинствах, соглашались, не соглашались. Тень аромата…тень – только тени остались от их прежней жизни.
- Господи, милостивый! – Феодора упала на колени, обращаясь к темному углу той комнатушки, куда их с Анной бросили. Как страшный сон, как кошмар промелькнули картины – чужие руки, схватившие их, звон мечей и крики охранников, голос Эмунда, оборвавшийся так резко, будто варангу перехватило горло. Но от кошмара можно проснуться – их же с Анной кошмар все длился и длился.
Ужаснее всего были чужие руки, грязные и похотливые, шарящие по телу. И почти спасением показался голос того, жирнолицего и бритого, приказавший «не портить товар». Товар… только спустя несколько часов до девушек в полной мере дошел весь ужасный смысл этих слов.
И вот теперь принцессу увели. Феодора, совершенно обезумев от ужаса, цеплялась за одежду Анны, за руки непроницаемо молчащих слуг Милиты, которые уводили августу. Анна, остановившись, повернулась и присела, сухо обняла рыдавшую подругу.
- Не плачь, - едва слышно прошептала она. Запахнулась разорванным мафорием, брезгливо стряхнув с себя руки слуг, выпрямилась. Ее бледное лицо, казалось, светилось в полутьме.
- Не плачь, - повторила Анна.
Сколько уже ее не было – Феодора не знала. В этой зловонной полутемной коморке время, казалось, остановило свой бег. Она не знала ни где они, ни куда их отправят – все, что чувствовала сейчас Феодора, была всепоглощающая темная вина, вина, от которой хотелось выть.
«Господи – и я еще хотела принять постриг! И я мечтала о духовном подвиге, о ежечасном труде поста и молитвы, о смирении… Господи, слышишь ли Ты меня? Призри недостойную рабу твою, укрепи ее, пошли силы душевные…Отче наш, Сущий на небесах…»
Феодора продолжала молиться, не замечая, что двери в каморку открылись и закрылись, оставив внутри тонкую, кажущуюся сейчас бесплотной фигурку.
- Анна! Государыня… Господь услышал мою молитву! – вне себя от радости вскрикнула Феодора – и разом оборвала речь, будто споткнувшись о невидящий, остановившийся взгляд принцессы.
Помертвевшее лицо, рука, в забытьи водящая по шее, будто ищущая что-то.
- Забрали… - тихо проговорила Анна. Феодора увидела, что на лице ее под скулой наливается багровым полоса - след от удара плетью, что мафория на ней нет, нет и сандалий, а туника в грязи.
- Они… Матерь Божия! - выдохнула Феодора: страшная догадка пронзила ее. Она бросилась к принцессе, обхватила ее худенькие плечи, обняла, прижала к себе – Анна всегда выглядела такой хрупкой рядом с более высокой и крупной Феодорой. Однако сейчас последняя сама ощущала себя слабой и никчемной рядом с августой – та осторожно сняла с плеч ее руки, будто человек, оберегающий свою кожу от прикосновений. На миг болезненно поморщилась, и тотчас лицо ее снова стало неподвижным.
- Нет, - с непередаваемой жесткой иронией проговорила Анна. – Они берегут товар, Феодора. Наша чистота слишком дорого стоит, чтобы так легко нас ее лишить. Сирийцы ценят рабынь-девственниц.
- О Боже!..
- Нас повезут в Сирию и продадут в гарем какого-нибудь жирного купца или военачальника, - продолжала Анна, по-прежнему смотря прямо перед собой и словно не слыша рыданий подруги. Глаза ее оставались сухими. – У тебя будет возможность стать любимой женой…
- Анна! Что ты такое говоришь? – закричала Феодора, бросаясь на пол перед подругой и обхватывая ее колени.
- У тебя будет возможность… А мне придется несколько тяжелее.
- Анна! Ведь твой отец наверняка уже поднял всю городскую стражу! И Эмунд… - Феодора забыла свои упреки в излишнем внимании к язычникам – теперь Эмунд казался ей почти всемогущим, подобным святому Георгию-Змееборцу.
- Эмунд убит, - прервала ее принцесса. Снова провела кончиками пальцев по груди и крепче стянула ворот туники.
- Я не оставлю тебя! – вскричала Феодора, еще крепче обняв ноги Анны. – Не оставлю!.. До самой смерти!
Принцесса опустилась наземь, ее руки по-матерински обняли зашедшуюся в рыданиях подругу.
- Я уже умерла, Фео, - прошептала она.
***
- И что ты думаешь тут найти? – их блуждания по невольничьему рынку за два дня уже порядком утомили Стефана, зазывания купцов, расхваливавших свой товар, плач, стоны и проклятия их несчастного товара взвинтили его нервы до последнего предела. А Стирбьерн, казалось, не замечал всей этой разноголосицы, продолжая вглядываться в разномастные лица торговцев и продаваемых.
- Бьерн, их не может быть тут, - продолжал Стефан, понизив голос. – Ну не самоубийца же этот купец, чтобы выставлять августу на рынке столицы!
- Именно так все и подумают, - проговорил сквозь зубы варанг. – Никто тут не станет ее искать. Что, в Городе много людей, знающих августу в лицо?
- Ты свихнулся! Ее уже давно увезли. Увезли! На Кипр или прямо в Сирию.
- Купцы жадны, - не слушая Стефана, продолжал северянин. – А войско пришло только вчера. Пригнали новый товар, много. Дешево. Корабль должен быть заполнен, иначе везти рабов невыгодно. И в дороге часть обязательно передохнет.
- Откуда ты все это знаешь? – пораженный простыми, но неотразимыми доводами варвара, воскликнул Стефан. Бьерн ухмыльнулся, но ничего не ответил. Вскрик, слишком громкий даже для рынка невольников, привлек их внимание. Оборванный курчавый детина с пухлыми губами, похожими на двух ярко-красных жирных червяков, старался оторвать мальчика лет семи от матери. Несчастная женщина вцепилась в свое дитя со всей силой, на какую было способно ее измученное тело. Рядом стоял маленький плешивый торговец, одетый более опрятно – детина был его подручным.
- Тролли бы… - уставившись на курчавого, пробормотал Бьерн на северном наречии. Потом кинулся к плешивому. – Сколько просишь за обоих?
- Десять номисм за женщину, - сразу оживившись, ответил торговец. – И пять за мальчишку.