С Урсулой же его свело само Предназначение. Сначала он желал получить от нее кров и помощь, после помощь оказал уже сам, по собственной воле, ведь что-то толкнуло эльфа к тому изнутри. Карантир смотрел за тем, как травница сжимает ладошки вместе, как она отводит взгляд в сторону, желая обернуться, но не решается посмотреть на него.
– Мне пора уходить, – произнес эльф слишком тихо, словно сам не желая того говорить.
– Уходить? – повторила девушка глухо, поворачиваясь к нему так, что полы ее тяжелой юбки приподнялись. – Но куда ты пойдешь?
В голосе Урсулы, что всего несколько секунд назад не могла вымолвить и слова от страха, зазвучала тревога. Ей уже не было дела до опасности, которую таил в себе эльф, не было дела до слов, что тот обронит в ответ ей. Травница не желала видеть, как юноша покидает ее, и чтобы остановить его, пыталась выведать все подробности. Может быть, ей удастся отговорить его, схитрить, разжалобить?
– В Мир Ольх, – ответил он, неспешно отставляя посох к стене. – Мне пора возвращаться домой. Как видишь, здесь я – лишний.
– Неправда, – ответила та, едва сдерживаясь от слез обиды. – Неправда, ты не лишний.
– Не будь таким ребенком, – с укором произнес эльф в ответ. – Ты видела, что случилось, когда я попросил о помощи у этих молокососов, и знаешь, что это не будет последним случаем.
– Но ты… Но ведь тебе помогала я, – отозвалась Урсула.
И верно. Она помогала ему, вспомнил эльф, и помогала просто так. Она одна. Любая эльфийка из славного рода Elle не пошевелила бы и кончиком изящного мизинца ради неизвестного ей сородича, а эта полукровка Seidhe, получившая весьма удачную наружность, ради него извела последние запасы мази, пожертвовала тому собственную кровать, пищу и комнату.
Карантир на секунду закрыл глаза, думая о том, встретит ли подобное снова. Хоть когда-нибудь, хоть половину того, что испытывает к нему девчонка, он сможет снова ощутить желание сделать что-либо в ответ? Просто так, потому что ты хочешь так поступить. Себялюбивый юноша ухмыльнулся. К чему врать? Конечно же – нет. В Мире Ольх любовь редка, слепа и трагична, и ему, наследнику слишком удачного генетического кода, никогда не позволят выбрать девушку, ласкающую и душу, и взор, и слух. Только ту, что осветлит его богатую родословную собственным присутствием.
– Ты говорил мне, что там тебя никто не ждет, – произнесла травница, делая шаг вперед. – Почему тогда ты хочешь вернуться? Не уходи.
– Потому что там мой дом, – ответил юноша, раздражаясь.
– Но ведь дом там, где тебя ждут.
Ее голос звучал нетвердо, жалко. Урсула не верила в собственные «приказы», потому как понимала, что не послушает их и она, и эльф. Ей оставалось только молить об очередной уступке, о жалости, просить его, чтобы тот остался хотя бы потому, что в прекрасном мире из сказок не найдется такой же хорошенькой дурочки, что влюбится в прекрасного незнакомца уже за то, что уши его так же остры, как у ее покойной матери.
– А кто ждет меня здесь? – с надрывом спросил юноша, чувствуя, как злость снова вскипает внутри него. – Твои приятели, что сейчас плывут к дому, чтобы собрать там беснующуюся толпу и вернуться сюда за мной?
– Я, – потупив взор, ответила девушка.
Порозовевшие щеки, красный нос, дрожащие губы. Все в ней кричало о том, как тяжело травнице говорить, как страшно сознаваться ему в своих глупых чувствах, в эмоциях, что девчонка успела придумать. Урсула закусила губу, едва закончив говорить. Лучше бы она молчала, лучше бы держала язык за зубами, собрала эльфу в дорогу еды и отправила домой, оставшись здесь, гнить вместе со старой лачугой.
Только так не думал сам эльф. Карантир ухмыльнулся, надменное выражение на несколько долгих секунд спало с его лица, оголяя доселе неизвестное удовольствие – его собственное, светлое, яркое. Словно… Словно его принесла взаимность. Навигатор заставил себя сжать губы плотной нитью, не позволить себе выглядеть глупо перед ней, портить такой момент. Ветер взвыл за окнами, отголоски бури шли обратно к островам, и всему живому следовало найти укрытие до холодного утра.
– Привязанность, это…
– Еще не любовь? – спросила девушка, перебив его впервые. – Ты любил хоть когда-нибудь, чтобы знать, как это чувствуется?
Карантир не ответил, потому что травница прекрасно знала ответ. Нет. Нет, он не любил, и прежде не был любимым. Возможно, Креван когда-то гордился им, как своим прекрасным творением, как талантливым учеником, но о любви речи не шло. Что испытывали к юноше родители, что испытывали к нему придворные дамы, пробегавшие мимо его спальни, дарующие мимолетное удовольствие одинокому эльфу с хорошей родословной, с именем, с перспективами? Не любовь, и он не питал к ним столь ярких привязанностей.
Она была светом, светом, запечатанном с тоненьком девичьем теле, но он – оставался тьмой, куском льда, скованным бледной эльфийской плотью. Союз двух полярно разных стихий не должен был кончиться хорошо, но начать его – ведь не преступление? Когда по щеке Урсулы прокатилась одинокая слеза, навигатор приподнял девушку за подбородок, чтобы посмотреть в ее печальные очи. Ее глаза – золото, пламя, его – ледяные глубины вод. Карантир улыбнулся, стирая слезу с щеки травницы, и улыбка его не напугала ее. Точно впервые.
– Докажи, что это любовь, – произнес он тихо, проверяя ее реакцию.
Полуэльфка округлила глаза. Она ждала чего угодно: осуждения, грубости, издевки, она ждала колкую усмешку, которую озвучит самодовольный юноша, едва услышав ее признание, но не этого… Урсула попыталась вспомнить, как выглядела любовь ее родителей, чем они подтверждали ее перед остальными. Только не могла, ведь их любовь, как и любая другая, была незрима, она ощущалась без доказательств, без озвученных прилюдно клятв и признаний, без ежечасных вздыханий друг по другу. В заботе? Да, возможно, она была доказана заботой и уважением.
– Но… Как? – спросила она, чувствуя, что ладонь юноши медленно сжимает ее щеку.
Если Карантир и чувствовал, что поступает подло, голос совести он глушил слишком ловко, чтобы успеть услышать его и передумать. День подходил к вечеру, за окном густели тени, но травница не спешила зажигать свечи. Эльф наклонился к уху девушки, задевая его самым кончиком своих горячих губ. Навигатор ждал, смаковал, вкушал нарастающий внутри нее страх перед неизвестностью. Урсула молча ожидала вердикта, готовясь исполнить его просьбу.
– Разденься, – заметил он удивительно легко.
Нет, она не росла в обществе десятка старушек-ханжей, готовых пристыдить девицу за оголенную щиколотку или запястье, мать не стеснялась переодеваться при ней, и во времена, когда в деревне еще жили люди, Урса пару раз бывала в общих банях, не находя наготу постыдной. Только быть оголенной перед ним – все равно казалось девушке странным, интимным действом, чем-то неправильным и горьким. Тем, что нужно отдалять от себя как можно дольше, тем, что может навредить ей в чьих-либо глазах.
– Что? – спросила Урсула тихо, чувствуя, что щеки ее снова заливаются румянцем.
– Ты уже видела меня, насколько я помню, – с ехидством вспомнил эльф. – Разденься, Урса, моя очередь. Я хочу проверить, как ты справишься с тем, что делают для своих мужчин любящие их девушки.
– Они… Они перед ними раздеваются?
Вместо ответа эльф кивнул, ладонью закрывая самодовольную улыбку. В сказках об этом не пишут, вокруг нет юношей, чтобы рассказать, так откуда одинокой сиротке на заброшенном острове знать такие вещи? Карантир не был тем мужчиной, что грезил о невинной деве, о том, как совратит саму чистоту, но сейчас, стоя перед ней в смущении, эльф понимал, что испытывает удовольствие от неопытности полуэльфки.
Травница отшагнула назад, она думала о том, стоит ли стягивать рубашку, развязывать юбку и избавлять от белья. Быть может, ей лучше прогнать его вон с криками и слезами, бить по широкой спине эльфа веником и вопить, что есть мочи? Громче самых старых эхидн и сирен, чтобы все знали, какую змею она пригрела в собственном доме. Но зачем? В глубине души травница понимала, что сама хочет того же.
Она осторожно глянула в глаза эльфу, чтобы понять, шутит ли тот. Нет, Карантир говорил с ней серьезно, пусть и с издевательским наслаждением. Девушка прикрыла глаза, пальцы ее осторожно сжали рукав рубахи, потянули его вниз. Ткань сползала с ее красивой персиковой кожи медленно, мучительно медленно, и эльф чувствовал, что сердце его бьется все быстрее и быстрее в желании получить свое.
Каждый сантиметр ее тела пробуждал в нем голод. Урсула не знала о том, как грациозно нужно сделать это впервые, но смущение помогло ей выглядеть привлекательнее любой эльфки, побывавшей в его спальне. Девушка медлила, жар не сходил с ее лица. Один рукав сполз вниз, второй освободил ее тонкую кисть, но аккуратными, пусть и в мозолях ладонями девушка прикрыла грудь, едва та освободилась от гнета одежды. Эльф вздохнул, Карантир сжал пальцы в кулак, чувствуя, что штаны его стали теснее.
Он уже не желал ждать и терпеть, наслаждаясь захватывающим спектаклем. Навигатор шагнул вперед, и с удовольствием заметил, что девушка от него не попятилась. Она боится его, но не так сильно, чтобы хотеть убежать и спрятаться под кроватью. Ладонь Карантира мягко прошлась по ее щеке, поглаживая жаркую кожу. Она сползла ниже, к тонкой шее девушки, ниже, ниже и ниже, пока не легла на ее руки, судорожно прижатые к оголенным грудям.
– Пожалуйста, – все еще испытывая страх, шепнула она.
– Ч-ч-ч-ч-ш, – ответил эльф, приложив палец к ее дрожащим губам. – Ты прекрасна, только дай мне убедиться в этом еще раз.
Нет, он не должен был, не должен использовать ее беспомощность в своих целях, только остановиться в своем гнусном желании, стоя здесь и сейчас – слишком тяжело. Юноша отнял ее ладони, и под ними показались два полукруга едва созревшей груди. Тонкая талия перетекала в узкие бедра, ребра читались под ее розовой кожей, красиво выпирая вперед. Урсула дрожала, страх брал свое, но неизвестное ей чувство все же томилось глубоко в животе, зрея все ярче.
Эльф не выдержал снова. Он наклонился, наклонился, чтобы своими губами коснуться ее губ, чтобы поцеловать ее, ощутить вкус осеннего солнца. Карантир никогда прежде не был столь жадным, он припал к ней, словно странник к первому колодцу за несколько миль, и травница отвечала ему, отвечала на поцелуи так, как умела, ведомая единственным своим инстинктом.
Его поцелуи спустились ниже, к шее, и щекотка заставила девушку сладко улыбнуться, чувствуя, как скользки его уста. Поднять ее – не стоило ничего даже ослабевшему после плавания Карантиру, и едва почувствовав, что девушка готова, навигатор взял ее на руки. Он шел вперед, не прекращая целовать ее щеки, ее шею, ее грудь, он спешил взять ее, но наслаждался каждым моментом, желая превратить его в теплое воспоминание.
Соломенный матрас скрипнул, принимая на себя вес легкой полуэльфки, кровать взвыла, стоило Карантиру прижать ее сверху. Юбка девушки разошлась по шву, эльф не желал, не мог уже возиться с завязочками, аккуратно разделываясь с узелками и крючками ее наряда. Разве это возможно, когда перед ним – она, словно сон, словно видение, что вот-вот растает, оставив его в дураках?
– Будет больно? – спросила девушка, когда губы эльфа освободили ее. – Это же то, отчего бывает больно? И бывает кровь…
О плотском выражении любви она еще ребенком узнала одно: после первой брачной ночи из украшенных свежими цветами хат выносят простыни с кровавым пятном на них, говоря, что невеста «порядочна». Урсула поджала губы, понимая, как глупо, как наивно звучит ее вопрос, но удержать его она уже не могла. Девушка снова попыталась отвернуться, но эльф сжал ее подбородок двумя пальцами, слегка на него надавив.
– Будет больно, – честно ответил он, желая подготовить ее так, как успеет. – И приятно, Урса. В этом и есть любовь.
Его рука опустилась ниже, задержалась меж ее тонких ног. Влаги не было много, но теплый сок желания окрасил его пальцы, заставив юноши удовлетворенно втянуть воздух. Он не желал тратить много времени на ласку, но убрать от нее руки – слишком сложно. Мокрые пальцы скользили то вверх, то вниз, холодные голубые глаза наблюдали за тем, как девушка краснеет в не прекращаемом смущении. Терпеть осталось недолго.
Когда он развел ее ноги шире, травница не сопротивлялась. Она не кусала губы от страха, не прикрывала оголенную плоть, лишь бы спрятать кусочек себя под его жадным взором. Урсула ждала, ждала послушно и тихо, потому что ей самой хотелось получить избавление от этого нового чувства. Щекотка мучала ее изнутри. Карантир больше не медлил, момент затянулся достаточно, чтобы позволить себе маленькое послабление, и все мысли о том, что так нельзя, что это – неправильно и пошло, разбежались по уголкам его разума.
Когда он вошел, девушка вскрикнула, но горячие губы навигатора тут же прижались к ее. Голос травницы потонул в поцелуе, в скрипе соломенного матраса, в легкой боли, сопровожденной уколом удовольствия внизу живота. Эльф дал ей время, чтобы привыкнуть, несколько секунд поцелуя, взгляда глаза в глаза.
– Можешь кричать, – милостиво позволил он, делая первый толчок, самый мягкий. – Мне нравится твой голосок.
И Урса раскрыла искусанные губы. С них слетали тихие вздохи, неловкие попытки показать, сколь приятна ей эта минута, как хорошо было видеть его перед собой, чувствовать. Странное ощущение заставляло ее извиваться в его крепких руках, скользить в простынях, ежиться. Девушка жалась все ближе, ощущая вскипающий под кожей жар. Огонь горел в ледяном сердце ее навигатора, и огонь этот передавался и ей.
Карантир позволял себе все больше, все глубже, все быстрее. Эльф двигался в ней, заставляя девушку тонкими ладошками упереться в стену за своей головой. Она не желала отдаляться. Травнице хотелось принимать его в себе. Крики ее становились все громче, тональность их менялась от робкой до страстной, наполненной желанием, и эльф понимал, что долго он так не сможет.
Прежде, чем закончить, он вновь наклонился над ней. Розовые щечки девушки стали ярко-красными, в ее наполненных солнечным светом глазах стояла слякоть, Урсула не могла сфокусироваться, глупо улыбаясь самой себе. Словно в дурмане, словно под действием фисштеха, на самом же деле – под ним. Карантир почувствовал, как и его губы растекаются в довольной улыбке, как привычное чувство экстаза сливается с новым, делающим его более ярким. Он вновь одарил девушку поцелуем, на этот раз мягким, дрожащим, завершающим.
Чувствуя пульсацию внутри себя, девушка изогнулась в пояснице, и эльф приподнялся, чтобы освободить ее от оков. Карантир нависал над ней, руками упираясь по обе стороны от ее прелестной головки, рассматривая сбитые волосы, красные щеки, взмокшую плоть. Урса дышала тяжело, прижималась к нему все плотнее, чувствуя, как тепла его кожа. Карантир упал рядом с нею, поглаживая растрепанные волосы девушки.
– Теперь нужно вынести на улицу простыни? – спросила она, улыбаясь. – Так делают у тебя дома?
– Нет, так делают только в глухих человеческих деревнях, – ответил он, также улыбаясь.
Комната, пропитанная сладковатым запахом двух взмокших тел, окрасилась долгим молчанием. За окном расцвел закат, золотое солнце упало за горизонт, и мрак медленно окутал пустую холодную улицу. Урсула уткнулась эльфу в плечо, и Карантир снова поцеловал ее в щеку, чувствуя, что хотел бы делать это как можно чаще, хотел бы не отрывать губ от ее розовеющей в смущении, в удовольствии кожи.
– Не уходи, – снова шепнула она, прикрывая глаза от усталости, чувствуя, как жалко сейчас звучит. – Останься.
– Пойдем со мной, – внезапно произнес Карантир.
Он никогда прежде не поступал так необдуманно, каждый раз строя планы на несколько шагов вперед, на несколько лет, если позволяют обстоятельства. Наверное, пришло время для перемен в его жизни? Навигатор и сам закрыл глаза, чувствуя, как быстро забилось сердце девушки, как кровь стучит уже в его висках. Она не знала, что следует говорить, потому ему пришлось помочь со вступлением.
– Ты будешь жить со мной, – говорил он медленно, и сам решая, что же произойдет с ними в Мире Ольх.