Глава 1. Тётушки.
Сколько себя помню, меня всегда окружали женщины. Даже своего отца я помню довольно смутно. Единственное воспоминание о нём — как он за руку вёл меня к своим сёстрам — моим тётушкам. Он небрежно трепал меня по волосам, пока что-то обговаривал с ними на пороге их дома, а потом ушёл. А я остался один перед тремя женщинами, которые озадачено мне улыбались.
Три мои любимые тётушка. Тётя Агата — строгая вдова, тётя Матильда — очень тихая и замужем никогда не бывавшая и тётя Амалия, которая всегда улыбалась и довольно редко ночевала дома. Именно тётя Амалия первая научила меня любовным премудростям.
Эти три разные добросердечные женщины и воспитали меня. Они научили меня всему, что считали необходимым. Тётя Матильда учила меня, что женщину нужно любить и уважать. Ставить её желания превыше своих, потому что я мужчина и априори сильнее. И что женщин нельзя обижать ни словесно, ни физически. Тётя Амалия помимо прочего, учила, что женщину необходимо слушать, даже когда она говорит чепуху, и говорить им всякую чепуху, которую они желают услышать. А тётя Агата наставляла, что нужно быть верным и любить только одну женщину. Что если ты вдруг полюбил другую — это измена.
Это поучение оказалось понять сложнее всего. У меня был игрушечный заяц, которого я безумно любил и спал с ним. А ещё у меня была машинка на верёвочке. Неужели я изменял своему зайцу, пока играл с машинкой? Но ведь возить за верёвочку зайца было ещё глупее, чем спать с пластмассовой машинкой. И это не говоря о том, что у меня и другие игрушки были. И я любил их всех. Даже одноногого солдата Джона.
Тётушки покачивали головой и говорили, что женщин нельзя сравнивать с игрушками. И что, когда я вырасту, то всё пойму.
Глава 2. Мила.
Моей первой любовью и впоследствии женой стала Мила. Первая красавица класса. Я был не очень сильным парнем, да и не особенно симпатичным, но, вопреки насмешкам одноклассников, я сумел добиться её внимания.
И её близости прямо на выпускном балу.
Кабинет естествознания находился достаточно отдалённо от шумного праздника, но Мила всё равно ужасно нервничала и боялась, что кто-нибудь услышит и войдёт. Я непрестанно шептал ей, какая она красивая, какая сладкая и целовал шею и покатые белые плечи. Ведь тётя Амалия говорила, что женщинам это нравится.
Мила постепенно сдалась и спустя какое-то время уже сама помогала мне стянуть штаны. Она излишне торопила меня и подгоняла. Нервничала. Чёрт подери, я и сам нервничал. Я в первый раз натягивал презерватив, с волнением поглядывая на раскрытые бёдра Милы и нежно-розовые налившиеся складки между ними.
Даже на первый взгляд, дьявол, такая узенькая.
Мила меня уверяла, что ей было совсем не больно, и требовала, чтобы я начинал двигаться. Она вообще оказалась очень требовательной. И в любви, и в быту. Вскорости мы поженились. Я устроился на работу. У нас родился ребёнок. Я был самым счастливым человеком в мире и делал всё, что бы и моя Мила тоже была счастлива. Я старался быть для неё именно тем мужем, которого она достойна. Никогда не поднимал на неё руку, не спорил, принимая её точку зрения. И не изменял. Но Мила никогда не бывала довольна. Она говорила, что я мало зарабатываю и совсем ничего ей не покупаю. Что Бэю нужно подготовиться к школе, а у нас вечно куча неоплаченных счетов.
Я и сам понимал, что средств на всё катастрофически не хватает, работал сверхурочно, и в итоге выяснил, что мало уделяю внимания семье.
Я любил её и от своей любви был самым большим дураком на свете. Я узнал, что всё это время был тряпкой и подкаблучником. Что надо мной потешались все соседи и сослуживцы. Что когда я задерживался допоздна на работе, она оставляла Бэя одного, а сама уходила в ближайший бар и возвращалась после полуночи, изображая передо мной замученную уборкой и готовкой домохозяйку.
— Ты не мужчина!
После шести лет брака мы развелись, и она вышла замуж за какого-то не то автослесаря, не то сантехника. Он был выше меня, небрит и пару раз при мне шлёпнул Милу по заду. По суду сына ей не отдали, но она всё равно грозилась позже отсудить себе опеку над ним.
И когда Бэллфаеру исполнилось девять, ей это удалось.
Глава 3. Кора.
После Милы я долгое время не мог ни с кем сблизиться. Мила. Мила. Тётушкины уроки летели в тартарары. Теория и практика не сходились воедино. У меня больше не было прежней семьи. Я превратился в злобного язвительного ублюдка и разругался с теми немногими друзьями, которые у меня ещё оставались. Возненавидел всех женщин мира. Бэй начал сбегать из дома и в итоге Миле удалось добиться над ним опеки. Я влачил жалкое существование работа-дом-работа. Стал выпивать.
Я бы так и спился, если бы не случилась она.
С Корой я познакомился по работе, и она мне сразу понравилась. Высокая, с яркими подвижными губами, которые было так сладко целовать. Я ухаживал за ней, будто мне снова семнадцать. Я потерял голову от любви. Приглашал её на свидания, в кино, в театр, в ресторан, в кафе и ещё в тысячи мест. Каждый раз провожал до дома и долго целовался с ней у порога. Меня даже не волновало, что дальше этих поцелуев дело не заходило. Она была младше, и я списывал это на её робость. Мы и без этого отлично проводили время, смеялись над одними шутками. Я дарил ей подарки, и она радовалась и дорогим украшениями, и пустячным сувенирам. Мы много разговаривали. Я лишь однажды заикнулся в этих разговорах о бывшей жене, но Кора сразу всё поняла.
— Ты не виноват, — сказала она. — В том, что ты не оправдал её ожиданий, нет твоей вины. И ничьей на самом деле. Просто не совпало.
Кора вообще была очень рассудительна, понимала всё без слов и знала, чего хочет от жизни. Я чувствовал, что она именно та, с кем я обрету счастье.
Мы встречались почти месяц.
Я сделал ей предложение в недорогом, но уютном кафе, в руках у меня было красная коробочка с обручальным кольцом.
— Я помолвлена с другим, — сказала она. — Через неделю у меня свадьба, — продолжала она торопливо, потому что я так и стоял перед ней с этой злосчастной коробочкой в протянутых руках. — Я совсем не люблю его, но мне придётся. Я не смогу отказаться, уже всё решено. Ты очень хороший. Спасибо тебе за все эти свидания, я никогда этого не забуду. Жаль, что мы не встретились раньше. Прости.
Никто не виноват. Просто не совпало.
Дома я разбил всю посуду. Я был опустошён. Мне ничего не хотелось, только вернуться в то кафе, хотя Кора уже давно ушла, и просто сидеть, представляя, что последнего разговора не было и это просто ещё одно свидание. Я простил ей всё. Я готов был простить ей куда большее.
Если ты влюблён — это навечно.
Я присутствовал на венчании и потом прокрался на праздник, подсматривал, как вор. Жених был невзрачен и богат. Кора принуждённо улыбалась гостям под присмотром грозного свёкра. И я вспомнил, как она рассказывала мне про своего отца, который выпивал, про крохотную комнатушку, которую они снимали, про то, что ей приходилось подрабатывать посудомойкой в кафетерии. Она ужасно боялась нищеты и не хотела, чтобы её дети в чём-то нуждались.
И вспомнил, кем был сам. Жалкий клерк в фирме. Что я имел? Что мог ей предложить, кроме своей любви? И я решил во что бы то ни стало разбогатеть.
Не сразу, но через пять лет я добился успеха.
Я продал старый дом тётушек, который перешёл мне по наследству. Сам дом-развалюха — никому интересен не был, но земля, на которой он стоял, стоила прилично. На эти деньги я и открыл своё дело. Несколько раз чуть не прогорел, но в бизнесе я оказался куда более везучим сукиным сыном, чем в любви.
Я встретился с Корой вновь, уже успешным бизнесменом. Я предлагал ей бросить своего мужа, уверял, что смогу обеспечить и её и ребёнка.
Кора сказала, что у неё уже две дочери — трёх и пяти лет. Что она не станет разводиться с мужем, потому что тогда он отберёт девочек. Что она очень рискует, встречаясь со мной в этом ресторане.
— Мы должны научиться быть счастливыми без близости. Без любви.
— Быть счастливыми без любви?
— Да. Быть счастливыми без любви.
Чудовищное проклятие.
— Нам не нужно больше видеться. Не звони мне и не пиши писем.
Тётушки говорили, что нельзя сравнивать женщин с игрушками, но более образного сравнения я подобрать со временем так с не смог. Кора для меня стала дорогой и самой желанной игрушкой на свете, которую к тому же купил кто-то другой.
После ещё одной неудачи с Корой, я не смог ни разлюбить её, ни перестать думать о ней. Чего, конечно же, не случилось с Милой. После развода, я почти ненавидел её, я бы убил её, наверное. И лишь со временем смог полностью изгнать воспоминания о ней из своей памяти. С Корой было всё иначе. Я тосковал без неё. Думал о ней и ждал, что однажды случится чудо. Я всё так же оставался влюблённым дураком.
Глава 4. Мэл.
Я недолго тосковал в одиночестве, как собирался.
— Тебе нужно её забыть, приятель, — сказал мне мой компаньон по бизнесу и впоследствии единственный друг — Виктор. — Иначе ты совсем расклеишься, а так нельзя. Тебе нужно завести кого-нибудь, кто поможет тебе ее забыть. Ты должен выбросить ее из головы. Пойдем со мной в бордель?
Какое-то время я сопротивлялся, пока Виктор действительно не потащил меня в публичный дом. Удивительно, но это помогло.
Я не ограничивался проститутками. Женщины любили меня. И легкомысленные официантки баров, и скромные учительницы. Не знаю, почему. С возрастом я не стал краше. У меня прибавилось морщин и седины, я стал хромать, заменил несколько зубов на керамику, а один из вредности и вовсе вставил золотой. Деньги тоже не всегда играли роль. Я надевал костюм-тройку только на важные встречи. Но женщины шли со мной, даже когда я был в потёртом пальто и вязаном пуловере. Возможно, они чувствовали, что я нуждаюсь в их любви. Нуждаюсь в том, чтобы самому делиться теплом.
Мэл была не первой, с кем я начал встречаться после Коры, но она стала самым ярким событием за это время. Она работала в моей фирме в юридическом отделе и в одиночку воспитывала дочь — трудного подростка. По этой причине, а так же потому, что Мэл презирала гостиницы и не желала появляться в моём логове, мы чаще всего встречались у неё дома днём, пока её дочь была на занятиях.
В спальне Мэл на двадцатом этаже были огромные светлые окна, которые она на время наших свиданий задёргивала чёрными, не пропускающими свет шторами. Она не боялась огласки. Темнота нужна была для атмосферы.
После этого она доставала коробок длинных спичек и методично зажигала свечи. Множество разных свечей всех форм и расцветок: тонких и вытянутых, широких, как бочонки и круглых, как оплывшие яблоки, плоских, как таблетки и фигурных в виде цветов. Среди них была даже парочка весьма фривольных в форме громадных членов. Свечи были повсюду, кроме разве что самой постели. Если бы в многоквартирном доме можно было установить настоящий камин, у Мэл бы он обязательно был.
В первый раз я старался ступать осторожно, хотя к постели вела свободная от свечей тропа, и неловко шутил о правилах пожарной безопасности. Но всё это мне скорее нравилось, чем нет. Я будто попал в другой — волшебный — мир. Мир новых для меня удовольствий.
Мэл очень любила игры с огнём. Она и была для меня огнём, неистовым пламенем. Всегда сдержанная на работе, в спальне она менялась до неузнаваемости. Превращалась в жаркое пламя, в мягкий воск, становилась сжигающей лавой. Она любила, когда я оставлял на её теле метки-укусы, но ещё больше любила ожоги.
Она восхитительно тесно сжималась внутри, когда я капал горячим воском на её крупные розовые ореолы с твёрдыми горошинами сосков. Когда алые или белые лепестки застывшего воска расцветали между грудей, Мэл всхлипывала, как ребёнок, и теснее обхватывала меня бёдрами. Воск застывал почти мгновенно. Я с удовольствием смахивал эти застывшие ошмётки, целовал и зализывал покрасневшую кожу, чтобы после снова скрыть их под восковой плёнкой. Она шипела и вздрагивала всем телом, и я снова начинал двигаться в её распалённом податливом теле. Иногда мне казалось, что там внутри тоже течёт горячий воск.
Капнуть пару капель расплавленного воска на белые груди, и Мэл загоралась. Чувствительнее всего был живот. Мне нравилось смотреть, как судорожно он втягивается, когда капли воска наполняли впадинку пупка. Чёрт, я мог бы смотреть на это вечно. Ещё лучше было знать, что Мэл это нравится. Нравится до исступления.
Я тоже полюбил эти игры. Они растягивались иногда на часы. Я был мокрым от пота, а Мэл постанывала и просила ещё. Мы почти не говорили. Не было ленивых разговоров после секса. Потому что на них просто не оставалось сил.
Когда покрасневшей кожи на животе становилось слишком много для второго раунда, Мэл переворачивалась, подставляя белую спину. И я рисовал чёрным воском на её лопатках крылья дракона, а вдоль позвоночника восковой гребень, оканчивающийся на крестце, где капли воска стекали промеж ягодиц, скатываясь на анус и дальше, образуя поджатый хвост.
Однажды она попросила, чтобы я украсил её спину свечами, точно алтарь или праздничный торт. Это была её самая безумная и лелеемая фантазия.
— Мэл, мы сожжём твою квартиру.
— К чёрту квартиру. Она мне никогда не нравилась. Я перееду в загородный дом.
— Мы сгорим здесь. Слышишь?
— Пускай.
— Ты безумная пироманка.
— Так ты сделаешь?
— Не в спальне.
— Хорошо.
— Ты заплетёшь волосы.
— Согласна.
— И мы поставим рядом огнетушитель.
— У меня есть.
Я стоял голыми коленками на кафельном полу её кухни. Вокруг на столах и стульях горели чёртовы свечи, которые Мэл из вредности перетащила сюда из спальни. Она терпеливо стояла передо мной на четвереньках, отклячив аппетитную задницу, а я поджигал тонкие ломаные свечки одну за другой, и крепил на спине в ещё не застывших восковых лужицах. Каждый раз Мэл вздрагивала и кусала полные губы. Между ног у неё уже хлюпало.
Свечей в коробке было ещё много, но спина Мэл уже напоминала языческий алтарь. Я боялся даже прикасаться к ней, не то, что трахать, хотя член стоял как блядская свечка и истекал совсем не воском. Мне казалось, что как только я в неё войду и начну двигаться, все свечи попадают и оставят куда более серьёзные ожоги, чем от наших прошлых игр.
Мэл поудобней расставила ноги и осторожно оглянулась на меня.
Наверное, не стоило этого делать. Нет, мы не сожгли кухню и не пострадали сами. Но, наверное, именно тогда я перешагнул какую-то невидимую черту, после которой уже ничто не казалось мне опасным.
Я ритмично двигался, крепко держа её за бёдра. Десяток язычков пламени подрагивал в такт. Раскалённый воск стекал на голую кожу, и от каждого горячего потёка Мэл восторженно вскидывала голову в хриплом стоне удовольствия. Большая часть свечей уже с шипением потухла в расплавленных лужицах воска. Это было что-то безумное. Я не мог сказать, в какой момент кончила Мэл. Под конец она металась и подвывала, как безумная, но не подала знака, чтобы я остановился.
Тонкие ручейки воска покрыли её бока. Три-четыре свечки на пояснице ещё горели. Она дрожала и еле могла держаться на руках. Я осторожно помог ей лечь прямо на пол и стал поспешно убирать остатки свечей, затвердевшие пласты и одиночные чешуйки. В нескольких местах кожа и впрямь была нездорово покрасневшей.
Хорошо, что я наизусть выучил, в котором из ящиков стола лежит тюбик с мазью от ожогов.
Я думал, что после этого случая Мэл поумерит свои опасные аппетиты, но нет. После мы отдыхали в её спальне. Я не мог пошевелить даже пальцем, а Мэл лежала на животе, положив голову мне на плечо, и улыбалась, хотя на её щеках ещё не высохли слезы. Она говорила, что я сделал всё именно так, как нужно, что всё было правильно и хорошо. Просто изумительно. Что такого она не испытывала ещё ни с кем.
Я не мог понять, почему ей это так нравилось. Но я уже переступил черту, и в следующую нашу встречу, которая состоялась через две недели, я попросил опробовать воск на мне, если она конечно не против.