— Чимини, — он барахтался на полу, то оказываясь на альфе, то под ним, получая жесткие удары, — давай.
Чим стер слезы со щек, которые, кажется, начали течь еще двадцать минут назад и, встав на ноги, принялся бежать куда глаза глядели. Но, увидев, как часто его отец пропускает удары, он резко развернулся и, плача, подобрал нож, выбитый из рук альфы пару минут назад. Секундное колебание может стоить жизни, победы, надежды. У омеги не было ни секунды на взвешивания всех за и против, он поддался инстинктам. Но не тому, что отвечает за самосохранение, а тому, что заставляет оберегать свое. Сквозь красную пелену почувствовал, как забил нож по самую рукоять и увидел, как быстро кровь растекалась по полу. Он сделал свой выбор, он сохранил выбор правильному человеку.
Старший Пак тащил сына за руку, минуя опасные зоны и, потихоньку выбираясь из ангара, он петлял между подвешенными клеенками, что были такие же черные, как и волосы Мин Юнги. Чимин старался не всхлипывать и покорно бежал за отцом, еле перебирая ногами. Он почувствовал поток свежего воздуха, когда они выбежали в ночь. Не было сил оглядываться, оставалось лишь бежать, да стараться не потерять сознание. Ладонь отца была такая теплая, что на Чимина накатывала волна нежности, он представлял, какого это будет, почувствовать в другой руке папину руку и, идя между самыми родными, гулять по парку. Вдруг тепло исчезло, а Кибом, пошатнувшись, упал на землю.
— Отец, вставай, — омега не узнавал свой голос, еще никогда в нем не было столько отчаянья, как сейчас. Он не замечал ни пятна крови, что растянулось на всю грудь упавшего альфы, ни криков людей, что бежали за ними.
— Пожалуйста, иди, Минни, иди, позаботься о себе, — отец хрипел, с его рта вытекала тоненькая струйка крови. Он отталкивал сына от себя, но поняв, что все безрезультатно, обхватил руками его лицо. — Малыш, слышишь, уходи отсюда, — и, стерев слезки с нежного личика, добавил упавшим голосом: — я люблю тебя.
Чимин почувствовал, как холодная ладонь оторвала его от папы и потащила дальше по полю, не переживая, что ему больно или обидно. Он не мог осознать то, что случилось несколько минут тому назад. Все думал, что сейчас проснется, так и оставшись сидеть на том неудобном стульчике в ангаре. Неверие заполнило его легкие и они взорвались хриплым смехом, ему было все равно. Он просто сядет, а вы добейте, но только побыстрей, а то сил терпеть больше нет. Но холодная рука проигнорировала чужую накатывающую истерику, она тащила и ей все было пофигу.
Добежав до машины, Чим только почувствовал, как его в нее затолкнули и слышит крик того, кого никак не ожидал здесь увидеть, но не может разобрать ни слова. Юнги бежит за неизвестной машиной, в которую только что усадили рыжего и рычит от бессилия, когда водитель наглым образом сворачивает с колеи полевой дороги и едет в непонятном направлении. Юнги хватает за руку подбежавшего Чонгука и тянет того спрятаться в траве, чтобы те, кто преследовал Чима не увидели их. Но, кажется, люди поняли, что машина скрылась и, главный, с криками “четвертуйте папашу”, развернул своих ребят в обратную сторону.
Чимин медленно повернул голову от окна к человеку, который его вырвал из рук отца и, увидев незнакомого альфу, почувствовал, как реальность покинула его.
========== 10. ==========
Образы плыли, мысли и желания не давали сосредоточиться на себе, бессознательное состояние холодило прохладным ручейком воспаленный мозг, и хотелось навсегда прекратить терзания. Видны были лишь черные силуэты, все, как на подборку — с угольными волосами, прокуренными голосами, что вещают «пора», с ножами в левых прозрачных руках. Подорванная психика рисовала картины, залитые кровью по щиколотку. Хотелось скрыться, убежать, покинуть пределы кошмара и навсегда упокоиться в чуткой тишине. Есть ли на свете справедливость? Если есть, то где она подевалась? Наверное, курит на пару со смертью в сторонке, решила взять перерыв, только вот такие паузы она делает очень часто, с каждым разом покидает все на дольше своих детей и, словно непутевая мать, позволяет им страдать без себя. Метания ни к чему не приводят, умереть хочется еще больше, оказаться там, где никто не сделает снова жертвой, где не нужно притворяться, что ты сильный, можно просто лежать и наслаждаться красотой Эдема, слушая мелодичную игру на сопилке.
Холод вырывает мальчишку из снов, ледяная вода приводит его в чувство и лишь на миг удается открыть опухшие глаза. Жар, на перевес окружающему холоду, растекается по телу и хочется прекратить такие резкие контрасты. Он то просыпается, то проваливается в сон, что бросает его в пучину боли, без надежды выбраться живым. Он четко видит склад, видит себя со стороны, ужасается масштабам, на которые отлетели осколки от взрыва, который разорвал его душу. Он мычит от напряжения, которое можно потрогать руками, сдерживает себя, чтобы не отдаться истерике и не начать кричать в надежде избавиться от мучений. Но вдруг все сменяют картинки, где красноволосый хён учит его правильно считать шаги и восстанавливать равновесие после крутых поворотов, он отдается танцу и призывно смотрит на младшего брата. Омега отвлекается на миг и видит две сплетенные руки, с блестящими, будто вчера купленными кольцами на безимянных пальцах. Он видит счастливые улыбки омеги и альфы, что, присев на лавочку в теньке, наблюдают за сыновьями, едят сладкое мороженое и о чем-то щебечут.
Сердце сжимается в тиски и омега не выдерживает, он воет, моля о пощаде или смертельной ране, сам еще не знает, но холод уходит, а жар мешает дышать, и он, кажется, получил желаемое — он больше ничего не чувствует, проваливаясь на дно бытия.
***
Парня, будто за руку, вытаскивает со сна чужой голос. Он почти проснулся, но не хочет подавать виду, чтобы еще немного побыть в неведенье, чтобы реальность не падала на голову, как тяжелые мешки с цементом, но голос не умолим, он просит очнуться, просит открыть гребанные глаза, которые омега, от резкого голоса, сразу же зажмуривает, чем выдает себя, что уже не спит. Жар никуда не ушел и ему еще слишком тяжело дышать, он пытается втянуть как можно больше воздуха, когда на лоб ставят что-то холодное. Он собирает по крупицам всю ту смелость, что у него осталась и распахивает глаза.
Возле него сидит альфа средних лет, он точно годится в отцы омеге. Он бережно ставит холодный компресс на лоб и жестко смотрит в глаза напротив. Чимин лежит на небольшой койке и рассматривает человека напротив: короткие волосы, крепкое телосложение и отсутсвие одного пальца на правой руке приводят в ужас, но лежащие на мощной груди армейские жетоны умоляют перепуганного мальчишку не паниковать, если бы хотел убить — не делал бы компрессы и точно бы не дал попить теплой воды. Благодарно кивнув, Чим уже хочет открыть рот, чтобы узнать, что происходит, как альфа закрывает глаза и лениво делиться тем, о чем, наверное, подумал, когда впервые увидел рыжего омежку.
— Ты так вырос, Чимин-а, мне кажется, ты даже не помнишь меня, иначе бы не шарахался. Вот Хосок-и точно бы вспомнил.
Чимин пытается переварить информацию, но в него в голове пусто, слова альфы не вызывают никакую реакцию, и мужчина пронзительно вздыхает, садится на край кровати, но увидев, что этим действием только вспугнул, сразу встает и идет к столу, чтобы опереться на него руками. Чим оглядывает небольшую комнатушку, здесь стоит кровать, на которой он лежит, стол со стулом, небольшое окошко, завешанное плотной материей и плакат когда-то популярной айдол-группы. Этот кусок бумаги уже пожелтел, но, видно, что его приклеили ровно и, наверное, любили. Чимин будто бы увидел перед собой маленького омежку, ненамного младше самого себя, который прыгал от радости, что ему подарили такую ценную вещь, он видел, как мальчишка просил папу тут же повесить дорогую сердцу вещь на стену, не хвастаться, а, чтобы каждый день смотреть на то, что нравиться. Чим хотел бы улыбнуться, но недавние события наждачной бумагой пилит нервы.
— Скажите, кто вы? Где мой отец? — он проговаривает вопросы медленно, вовсе не желая слышать ответы, которые могут не понравится. Альфа только обреченно отталкивается от стола и разворачивается к сжавшемуся мальчику.
— Мы с твоим отцом вместе служили, я остался ему должен и теперь отдал долг. Больше не надо вопросов, заблокируй эмоции, — мужчина узнавал в перепуганном ребенке собственного, которого не видел уже больше трех лет, — слушай внимательно и запоминай. Я не знаю с кем связался твой отец, но боюсь, что они не оставят тебя в покое, возвращаться домой пока нельзя, там ты уязвим, да и искать начнут оттуда. Отец сказал, что Хосок сбежал, — он подавил в себе вздох и желание обнять сникшего паренька, — не знаю, что он имел ввиду, но тебе есть к кому пойти?
— Н-не знаю, я не знаю… — парень не скрывал нотки обиды в голосе и корил себя, что сейчас не может назвать хоть одно имя, обладатель которого бы принял его без слов и лишних вопросов. Он мог бы пойти к Джину и дяде Тану, или к Намджуну, но ему так хотелось избежать допросов, охов да ахов, слез дяди или жалости Джуна. Он принимает решение и медленно кивает головой, мысленно просит того человека, к которому собирается пойти не прогнать и выговаривает: — Да, у меня есть к кому пойти.
— Отлично, — альфа облегченно расслабился, терев шею, — я не могу высовываться, я и так засветил машину, поэтому тебя отвезет мой друг, — омега дернулся и поджал под себя ноги, сев на кровати, — не бойся, он не тронет. Запомни, у солдат есть правило — защищай того, кто слабее. А теперь поешь.
***
Небо окрашивалось в черный, звезды скрылись за тучами, а молодая луна плохо освещала путь, но пока включать фары было опасно, они не знали, не следят ли за ними. Первостепенная задача — выехать на трассу, а там часика два, да и мегаполис. Омега вжимался сильно в заднее сидение и изредка слышал ругань молодого омеги с длинными волосами, когда они заезжали в ямы, в руке был зажат теплый металл, на который Чимин так и не решился взглянуть. Альфа обнял его, когда прощался, засунул в сердце кол со словами «отец попросил передать, сказал, тебе скоро девятнадцать», хорошенько прокрутил и дал поблескивающую вещицу на длинной цепочке, которую Чим сразу же засунул в карман.
Он сжимал что-то, что по ощущениям напоминало кулон в форме сердца, тешился надеждами, что сейчас машина остановится, на дорогу выбежит Хосок с тортом, вслед за ним папа, под руку с отцом, они будут обнимать разбитого мальчика, целовать волосы и просить прощение за глупый розыгрыш, который продолжался несколько лет, все встанет на свои места и Чим больше никогда не останется один. Он отгонял от себя глупые картинки и едва слышно дышал, боясь, что осознает реальность. Он держал себя на коротком поводке, заблокировал эмоции и уставился в окно, наблюдая за тем, как асфальт сменяет грунтовую дорогу.
***
— Он рыжий, — парень по привычке наматывал круги по небольшой комнате, часто-часто мотал головой в стороны, — он, блядь, рыжий. — Он упал на колени и, кажется, он был готов перерезать себе запястья прямо здесь — на любимом папином ковре, который был здесь, наверное, с самого рождения альфы, который так порывался на нем и закончить.
— Заткнись ты уже, — брюнет был слишком зол, он переворачивал в себя стопку за стопкой и, откинувшись на диване, слушал тиканье часов.
«Нужно время.»
Об эти слова разбилась его решительность, слабость медленно распускала свои коготки, и он отказывался верить, что у него прям под носом увели то, что он хотел. Ему нужно успокоится, начать трезво мыслить, но уезжающая машина — это все, что он видит, а мелькающая рыжая макушка — все, что хочет видеть. Он смотрит на наручные часы, ведь посмотреть на настенные мешает расплывшееся зрение. Он знал, что нажраться — не выход, но казалось, будто выхода в этой игре вообще нет, а он бессильный, ничего не может делать, кроме как ждать. Ждать информации от ищеек отца, ведь на машине не было номеров, наверное, их специально сняли, а понять в каком направлении рыть, было сложно. Нервы были на пределе и он, поднявшись с дивана резко бросил в сторону парня, сидящего на ковре, глядящего в никуда:
— Где его комната? — язык почти не заплетался, а он в который раз пообещал себе прекратить убиваться и начать рассуждать, но чувствам не прикажешь, естество хочет внюхиваться в яблочный запах омеги, пальцы хотят гладить и пощипывать, вызывая смех, губы хотят оставлять мокрые дорожки по спине, груди и всему телу нужного омеги. Хосок показывает пальцем на коридор и говорит севшим голосом:
— Вторая дверь слева, но не надейся, — он горько усмехается, — кровать им не пахнет, у него слишком слабый запах.
Юнги игнорирует последние слова и направляется в сторону дверей, за которыми проводил ночи Чимин. Он оглядывает комнату омеги, но решает рассмотреть подробнее завтра, так как голова совсем не варит. Медленно стягивает с себя кожанку, которую даже не удосужился снять, когда зашел в дом и пока пил в одиночестве на просевшем диванчике. Марать чистую кровать не хочется, поэтому альфа раздевается до нижнего белья и зарывается носом в одеяло, которое действительно не имеет никакого следа того, что оно ЕГО.
***
Тэхен сладко потягивается в кровати, продирает глаза и замечает черную макушку, расположившуюся в близости от его живота. Он запускает пальцы в черный шелк и проводит ими по все длине, слегка потягивая. Незваный гость урчит и перехватывает ладошку своей рукой, на что получает нервный смешок, он подносит ее к своим губам и целует каждый пальчик, щекоча нежную кожу теплым дыханием.
— Хён, ты опять в окно влез? — темные глаза глядят в медовые с ухмылкой, мол для меня нет ничего запрещенного, парень проходится взглядом по сонному сероволосому омеге и с удовольствием замечает засосы, которые еще вчера сам и оставил. Он бросает взгляд на часы и подтягивается выше, удобно лечь, так, чтобы глаза на уровне глаз, а чужое резкое дыхание на уровне губ.
— Тэтэ, поспи, еще слишком рано, я уйду к девяти, — он знает, как переживет омега, что папа увидит Чонгука в его спальне, так уютно прижимающегося к сыну. Но не может ничего с собой поделать, уже в который раз совершая такие манипуляции, не давая младшему спать одному.
Когда Тэ в руках Гука, кошмары не приходят. Когда Тэ засыпает с голосом Гука на том конце провода, кошмары не приходят. Когда Тэ думает о терпком запах кофе, которым приятно пахнет от Гука, кошмары тоже не приходят. Они забиваются под кровать и боятся выползать, чтобы черноволосый чертенок их совсем не уничтожил.
Омеге мало простых прикосновений, он замечает, как боится за него Чон, как трепетно относится и как старается не дышать глубоко рядом с ним, чтобы полюбившийся вишневый запах не сорвал крышу и не заставил потом пожалеть. Тэ трется, пытается подтолкнуть Чонгука к дальнейшим действиям, мысленно повторяя свою мантру.
«Я не сломаюсь.»
Он молит, чтобы старший касался его, губами оставлял цветы на шее, которые нужно прятать от прислуги и родителей, чтобы показал, как умеет любить, чтобы пообещал, что всегда будет поклонятся только ему одному. Но Чонгук молчит, он сдерживает себя, не позволяет себе резких движений, не хочет спугнуть мальчишку и только тихо вздыхает, когда младший потерается об него.
— Гукки, поцелуй меня, — легче притвориться, что не слышишь, что спишь, но сдерживаться больше нету сил. Хочется сорвать полосатую пижаму, озвереть в край и пометить нежные ключицы, любить и отдавать самого себя, не позволять закрываться и нести свое бремя в одиночку.
Он целует. Сминает губы, покусывает и выпутывает Тэ с одеяла, вжимает его в кровать, своими же губами ловит вкусные стоны и позволяет распасться на мелкие кусочки, которые только он в состоянии собрать назад. Он раздвигает ногой острые коленки, ложится между худых ног, и умирает. Тэхен ластится, прикрывает светлые глазки и наслаждается сильными руками своего альфы. Чонгук боится сделать больно, но не боится смешивать боль с наслаждением, он трется о чувствительного мальчика под собой, имитирует движения, которыми будет добивать сладко-кислую вишню, вылизывает худые ключицы, на которые у него точно фетиш. Он толкается, вставляет пальцы и умоляет себя еще немножко подождать, чтобы не сделать больно.