– Ни за что! И ничего мне без вас не плохо!
Миссис Хупер отстранилась от дочки, взгляд больших голубых глаз стал влажный и грустный. Мо тут же стало стыдно за свою вспышку, девочка вновь потянулась к матери – ведь она тоже соскучилась, и сама не понимала, как сильно.
– Мам, я…
– Ничего, душенька.
– Ступай за вещами, – оборвала их Вирджиния. – А мне нужно поговорить с твоими родителями.
Мо неохотно последовала приказу и стала медленно подниматься по лестнице, скользя пальцами по обоям и прислушиваясь.
– Почему ты сразу нам не позвонила? – кудахтала Лилиан Хупер. – Когда с Мо неладно, нужно немедленно…
– Она простудилась, гуляя по пляжу, – услыхала девочка резкий голос тётки, осадившей невестку. – Теперь она в порядке. Вы оставляли племянницу на моё попечение – я не могла после этого передать вам больного ребёнка, не выходив его. Тема закрыта. Однако вам обоим стоит присматривать за ней.
– Уж надеюсь, – миссис Хупер стыдливо понизила голос, и Мо пришлось прижаться к перилам, чтобы расслышать, – что ты не потакала её неподобающим увлечениям?
Чету Хупер тревожило и огорчало, что их дочка зарисовывала трупы животных; помимо женских романов с живейшим интересом читала Томаса Харриса* и почти не общалась со сверстниками.
Вирджиния фыркнула:
– Я не считаю её увлечения неподобающими, за исключением некоторых. Следовало бы не сдувать с Молли пылинки, а всерьёз ею заняться. Ваша дочь – превосходный материал, но вы упускаете все мыслимые возможности слепить из него личность.
– Мо тебе не материал, Джинни – вспылил теперь уже мистер Хупер. – Я… Мо, ступай к себе, быстро!
Юной художнице пришлось оторваться от перил и поспешить наверх. Сердце Мо металось между желанием, нет, даже долгом задержаться в Истборне и необходимостью уехать в Лондон.
Мо плюхнулась на широкую кровать в своей мансарде, даже не потрудившись зажечь верхний свет, только включила настольную лампу. Что делать?! Паковать сумку или разгадывать шифр Шерли? Да что толку разгадывать, ведь всё равно её сейчас увезут. Отбросить все свои тревоги насчёт Ника, сдаться и уехать казалось легким и сладким решением. Лежа навзничь на кровати, Мо вытянула из кармана свернутый ошейник и принялась рассматривать Шерлоковы каракули. Без особой надежды, что даже если ей удастся понять, где назначена встреча, она сможет явиться.
Итак, в импровизированной записке значилось:
1…9… 2… 1… 4… 9… 8… 1
либо
1…9… 2… 1… Р … 9… 8… 1.
Насчёт символа в середине Мо всё ещё сомневалась. Может быть, цифры обозначают буквы алфавита? Перевернувшись на живот, Мо дотянулась до ящика тумбочки и вытащила оттуда обрывок альбомного листа, старого черновика, и карандаш. Написала в столбик буквы алфавита и пронумеровала их по порядку. Потом попробовала подставить вместо каждой цифры соответствую букву. Получилось:
Аibadiha
вместо
1…9… 2… 1… 4… 9… 8… 1
Выходила какая-то несуразица. Не существует в английском такого слова. С буквой Р тоже не вышло ничего путного. А может, надо брать не отдельные цифры, а их сочетания? 19, 21, 49 и 81. Вот только ни в одном алфавите нет 49-й или 81-й буквы. Ладно, будем считать, что это 4, 9, 8 и 1. Мо промучилась несколько минут, тщетно перебирая все возможные комбинации цифр, которые могли бы обозначать буквы, даже переставляла буквы местами, как в анаграмме.
Отбросив, наконец, клочок бумаги, Мо со вздохом откинулась на спину и уставилась в темноту потолка. Заветные цифры мерцали перед глазами, словно искры бенгальского огня. Так, если это не слово, то, возможно какой-нибудь адрес? Мо не слишком хорошо помнила адреса домов в Истборне, а Шерли, оставляя знак, должен был написать что-то очевидное. Хотя с него станется… Одно из двух – либо она дурёха, либо Шерли – законченный павлин.
Шифр, адрес, анаграмма… Мо отмахнулась от этих догадок, словно от назойливых мошек, стирая ладонью последнюю бесполезную идею, сияющую перед её мысленным взором. Так, подумаем ещё. Цифра 1 идет вначале, в конце и в середине, отчего строчка выглядит почти зеркально. Быть может, ключ кроется в этом? Если бы вместо дурацкой закорючки в центре была бы единица, то строка стала бы идеально симметричной. Девочка протянула руку вперёд, тыкая пальцем в непонятный центральный символ – то ли 4, то ли Р.
– Ты, – сурово обратилась она в темноту. – Ты не даёшь мне покоя.
В этот миг Мо представила себе, как, наверное, глупо она выглядит со стороны – уставившаяся в полутьму потолка, протягивающая руки к невидимым предметам и говорящая сама с собой. Должно быть, совсем как Шерли в минуты умственного возбуждения.
Улыбнувшись этой мысли, юная художница обхватила невидимый символ и, вдохновлённая неожиданной идеей, попыталась разделить его на части. Для симметрии не хватает единицы, так? Может, это вовсе не один символ, а два, слившиеся из-за корявого мальчишеского почерка? Возможно, вертикальная черта вместе с верхним хвостиком и есть единица? Но тогда… тогда оставшаяся закорючка напоминает тире.
Внезапно цифры вспыхнули ярким пламенем в глазах юной художницы:
1…9… 2… 1… – … 1… 9…8…1
1921-1981
Даты жизни!
Боже, это же всего лишь обыкновенные даты жизни, никакой не код и не анаграмма!
Довести отгадку до конца уже не составило для Мо труда. Много часов они с Шерли провели на лесном кладбище, ради забавы изучая старые могильные плиты. В особенности им полюбилось одно необычное надгробие из белого мрамора с двумя ангелами, около которого ребята часто устраивали пикник. На этом самом надгробии, похожем на плитку белого шоколада, и значились те даты жизни одной дамы, почившей ровно на своё шестидесятилетие. Значит, Шерли ждёт её там!
Мо вспорхнула с постели, окрылённая своей маленькой победой. Но плечи её тут же опустились, стоило вспомнить, что внизу её ждут родители и поезд до Лондона, а вовсе не вечерняя прогулка до кладбища. На миг Мо возненавидела тётку Вирджинию за то, что та устроила всё, чтобы помешать племяннице видеться с Шерли и вдобавок за то, что тётка недавно говорила о ней, словно о неодушевлённом предмете. Так же, как и в оранжерее, злоба придала юной художнице решимости.
Ещё во время болезни, когда Мо мечтала покинуть опостылевшую мансарду, в горячечную голову пришла простая истина – если не станет самой тюрьмы, то и держать её под домашним арестом станет негде. Проще говоря, если разрушить пансионат, то никто уже не сможет удерживать девочку среди кирпичей. Сейчас Мо, конечно же, и не думала о том, чтобы развалить пансионат, нет – лишь только мансарду. Мо представила себе большой коробок с надписью «для газовой печи» и ярко вспыхнувшую спичечную головку. Простой, соблазнительный и совершенно безумный способ. Однако девочка сразу отказалась от подобной идеи – шутки шутками, но вдруг её и вправду после такого упекут в сумасшедший дом. Мо перевела взгляд на большой умывальник с медной раковиной и зелёной занавеской внизу, прикрывающей трубы. С минуту она прикидывала что-то в уме, а потом улыбнулась умывальнику, как старому другу.
– Кристофер, ты не забыл положить платок Мо? А шарф? Надо непременно замотать ей горло, в этих поездах так сильно дует, – суетилась Лилиан Хупер, дёргая флегматичного мужа по поводу и без. В чайной, помимо портфеля мистера Хупера и объёмистого саквояжа Лилиан, стояла ещё одна сумка, которую мать Мо в спешке собирала для любимой дочери, и вот теперь женщине понадобилось проверить её содержимое.
– А как же свитер? – воскликнула Лилиан. – Где свитер? Господи, мы забыли её свитер. Кристофер! Кристофер!?
– Он у тебя в руках, дорогая, – отозвался отец Мо из-за разворота вечерней газеты. Его перепалка с сестрой закончилась быстро, после чего Кристофер миролюбиво попросил у Вирджинии чашку чая, и все трое угомонились. Впрочем, кажется, не все.
– Ах да, вот же он, – Лилиан, наконец, заметила, что держит злосчастный свитер в руках, но тут же нашла новый повод переполошиться. – А как же её микстура от кашля? А её шерстяные носки? А её… О, Боже, Кристофер, потолок!
– Он у тебя над головой, дорогая.
– С него же течёт ручьем!
Мистер Хупер поднял голову и заметил, что на побелённом потолке действительно расплылось серое пятно, на котором набухли грязные капли влаги, одна из которых не замедлила упасть ему прямо на нос.
Вирджиния вместе с четой Хупер заспешили по лестнице вверх, обнаружив в комнате Мо настоящий потоп. Девочка с ногами взобралась на кровать и теперь с испуганным видом обнимала колени. Вода хлестала из умывальника весёлым фонтаном, на полу быстро ширилась лужа мутной воды. Лилиан Хупер робко приблизилась к ближайшему потёку, но тут же поспешно отступила, засеменив назад в своих замшевых полусапожках на высоком каблуке. Прямоугольные очки свалились ей на грудь, повиснув на серебряной цепочке.
– Уведите Молли отсюда, здесь ужасная сырость. Кристофер, трубу прорвало, найди инструменты. Джинни, вызовите мастера, – миссис Хупер была слишком взволнована, чтобы самой увести дочь из комнаты, ей необходимо было срочно раздать все указания. – Кристофер, где мои очки? Дорогой, найти какие-нибудь тряпки и ведро. Джинни, разбудите соседей…
– Для чего? – резко отозвалась Вирджиния. Её всегда раздражало фамильярное “Джинни” из уст невестки. Странно, но в общении с Амандой Вирджиния не обращала на такие мелочи внимания.
Тётка Мо не побоялась замочить ног и прошла прямо к умывальнику:
– Хм, никакого мастера здесь не требуется. Трубы целы, просто кто-то заткнул тряпкой раковину и выкрутил краны до отказа.
– В самом деле? – изумился Кристофер Хупер. Мужчина поспешил к сестре, и вместе они принялись устранять причину потопа.
– Джинни, о чём вы? Кому понадобилось всё тут затопить? – воскликнула Лилиан Хупер в испуге и растерянности. Вирджиния наградила невестку и пустую кровать за её спиной мрачным взглядом.
– Ох, моя бедная Молли, – продолжала Лилиан, – она здесь не в безопасности. Молли… Постойте, а где же Молли? Она, наверное, сама спустилась в чайную. Бедняжка, никто её не проводил.
Однако ни в чайной, ни во всём пансионате Молли не оказалось.
***
Без плаща, простоволосая, в лёгких домашних туфлях Мо неслась по улочке Истборна с заполошно бьющимся сердцем. На каждом повороте ей мерещился топот ног преследователей, хотя в действительности это наверняка просто были муки нечистой совести. Девочку колотило от страха, волнения и стыда. На щеках Мо ещё горели следы материнских поцелуев и прикосновений ласковых ладоней. Девочка старалась выбросить из головы мысли о родителях, но стоило ей представить их несчастные ошеломлённые лица после её побега, как внутри всё сжималось. Улизнуть и вернуться тайно – это одно дело, а вот открытый бунт Мо ещё никогда не устраивала.
Девочка сама не помнила, как свернула около новенькой часовни и оказалась уже на просёлочной дороге, ведущей к дубовой роще, в которой пряталось старое кладбище. Между стволов виднелся румяный горизонт и тёмно-голубой сатин неба. На белый бледный месяц медленно наплывало четырёххвостое облако с пушистой седой каймой. Мо стало труднее различать дорогу. Девочка не успела прихватить с собой ни фонарика, ни спичек, и теперь ей приходилось полагаться только на память. Когда Мо споткнулась о торчащий из земли змеистый корень, в душе зашевелилось нехорошее подозрение – уж не сбилась ли она с пути? Мо пришлось вернуться к растрескавшемуся пню и снова выбирать направление. На обратном пути к пню ей показалось, что впереди какой-то крупный зверь резво шмыгнул в кусты – господи, неужели она окончательно заблудилась, что забрела в такие дикие дебри?
Однако Мо всё-таки удалось выйти на знакомую тропинку, и девочка уже надеялась вот-вот разглядеть кладбищенскую ограду, как вдруг со всего размаху налетела на ещё один пень. К её изумлению, пень вскрикнул, повалился вместе с девочкой на землю и выпустил руки, цепляясь за неё. Мо испуганно отпрянула, и пень сонно пробормотал:
– Я уж боялся, ты не сможешь сегодня больше вырваться.
– Шерли! Ты чего сидишь тут посреди дороги?!
– Вышел тебя высматривать. И вдруг ты на меня налетела – ослепла, что ли?
– Да ты задремал, глупый, – заулыбалась Мо.
– Ничего подобного, – фыркнул Шерли. – Сон – бесполезное занятие, а сколько времени на него тратят люди! Ночью, когда кругом покой, и за тобой не следят чужие глаза, можно творить всё что душе угодно! Будь я пиратом или грабителем, так бы и поступал.
От знакомой увлекательной болтовни Шерли у Мо посветлело на душе. На радостях юная художница схватила взъерошенного мальчишку за плечи и чмокнула в нос, как и утром на пляже. Шерли фыркнул, и вдруг попытался отомстить ей, ответив тем же. Мо успела увернуться, и губы мальчишки оглушительно звонко чмокнули возле её уха. Мо поморщилась, а Шерли изобразил злорадную улыбку. Впрочем, улыбка быстро превратилась в искреннюю, рассеянную и благодушную. Шерли потрепал подругу по спине, а та ткнулась макушкой ему в грудь. Вспомнилось вдруг, как Шерли позировал ей той памятной ночью и как благодарил за пощёчину – каким взрослым он ей тогда показался.
Отвратительное щемящее чувство настигло Мо внезапно, так же, как в оранжерее и в больнице, только намного сильнее, когда рядом был друг. Мо могла быть нечестна с родителями или с тёткой, но только не с Шерли.
– Я избила троих ребят тем вечером, – глухо пробормотала Мо, не поднимая головы. – Ник дал мне цепь и кочергу, но мне и без того хотелось…
Девочка выложила всё, что с ней произошло и что мучительно грызло вот уже много дней. Ей просто необходимо выговориться кому-то. Шерли выслушал молча, не убирая ладони с её спины, а потом на удивление спокойно произнёс:
– Ты же остановилась, так ведь? Не мне тебя успокаивать – мне ведь тоже было очень паршиво после случая с Летицией. Если честно, мне паршиво до сих пор. Но теперь я знаю точно, что никогда такого не повторю. Ну как, стало полегче?
– Нет, мне не легче, – судорожно вздохнула Мо, уткнувшись лицом в свитер Шерли.
– Знаю. Но сделанного не воротишь.
Шерли поднялся с земли, подал руку Мо и повёл её за ограду кладбища. Едва девочка уселась на рассохшуюся скамейку, как мальчишка поспешил поделиться, наконец, сведениями касательно трагических событий в Восточный Суссекс, которые, вполне возможно, связаны с Ником:
– Так вот, об этой семье Хэвишем, владельцах поместья. Старуха Аделаида Хэвишем овдовела много лет назад, оставшись с тремя сыновьями: старшим Эрвином (смешное имя, где-то слышал, что оно означает «друг борова»), средним Монтгомери и младшим Кайлом. Младший был любимцем Аделаиды, и именно на него было составлено завещание. Но Кайл погиб в автокатастрофе вместе с женой, и их дети, Вайолет и Питер (здесь Ник не соврал с именами), стали наследниками Хэвишем-холла. Эрвин Хэвишем предпочёл заниматься бизнесом в Европе и навещал родню лишь изредка. А вот Монти (как его называли в округе) поселился в поместье с матерью и племянниками, вовсю предаваясь сельским провинциальным увеселениям (тоже, что ли, по кладбищам ходил?).
Мо нахмурилась:
– Твой брат смог узнать что-нибудь насчёт слуг в этом Хэвишэм-холле?
– Ничего из ряда вон выходящего. Старая дева кухарка, две молоденьких горничных (одна погибла под колёсами автомобиля), пожилой бывший солдат на должности садовника и парень водитель, которого наняли уже после пожара. Дело было громкое. Судили Монти Хэвишема, ведь в случае смерти племянников он значился в завещании следующим. Старуха Аделаида во время пожара находилась в Эдинбурге, поэтому тогда не пострадала. После смерти племянников и ареста сына она слегла с жестокой депрессией, но кое-как встала на ноги благодаря настойке опия, пристрастилась к ней и умерла, перебрав однажды настойки – всё это Аделаида успела сделать меньше, чем за год. Эрвин так ни разу и не приехал в Хэвишем-холл после пожара, ходили сплетни, что он даже сменил имя, чтобы его больше ничего не связывало со скандальным семейством. Вскоре после смерти Аделаиды Монти угодил в тюремный госпиталь, который сгорел спустя несколько ночей. Считается, что Монти погиб в пожаре.