Кто бы здесь не прятался, Молли решила его дождаться. Устроилась в затемнённом углу, откуда можно было наблюдать за люком, и где она сама не бросалась в глаза. Минуты текли, веки то и дело норовили слипнуться, голова падала на грудь. И сновидения тут же набрасывались на Молли, словно убийцы из-за угла. Хупер вскидывалась каждый раз, встряхивалась, но её вело вновь и вновь. Сколько она уже не спала? Сутки? Или больше? Раньше это не было для Молли большой проблемой, особенно в годы учёбы и практики. Но сейчас избыток впечатлений окончательно её вымотал, и организм, уютно пригревшись в уголке, упорно пытался взять своё.
– Нужно непременно упаковать все эти шоколадки, – укоризненно зашевелились в темноте седые усы.
Молли смущённо улыбнулась старцу с тележкой мороженого, потому что у неё всё валится из рук, и… вскинула голову. Какие к чёрту шоколадки?! Какой старец?! Хватит спать!
Продрав глаза, Хупер попыталась отогнать назойливые видения. Какое-то время прислушивалась к тому, как мышь скребётся в углу, чтобы зацепиться за реальность. Но вскоре стала изумляться, откуда в морге Бартса мыши? Дьявол. Реальность теперь опасно путалась с грёзами. Молли ловила себя на том, что шевелит пальцами, будто Альберт учит её играть на пианино; на том, что хочет объясниться с внезапно вернувшимся Шерлоком; на том, что покойная журналистка трясёт её за плечо и зовёт, да так настойчиво, будто наяву. Хупер сердито отмахнулась от видений. Довольно! Сейчас она встанет, пройдётся, и сонливость как рукой снимет. Сейчас, сейчас, только на миг прислонит голову к стеклянной перегородке и даст, наконец, глазам секундный отдых…
…Молли снилась глубокая чёрная мгла, в которую она, как в колодец, с облегчением летела. Но потом сквозь блаженную тьму проступило иное сновидение – зелёное стекло, которое слегка мерцало и дребезжало, словно кто-то смеялся с другой стороны. Расплывчатый силуэт постепенно проявлялся за стеклом. Окровавленные губы касались прозрачной поверхности, на шее вспухала вторая багровая улыбка. Голова была заломлена набок, рыжие волосы напоминали конскую гриву, спутавшуюся от ветра. Тонкая рука была опущена вдоль белого рваного платья.
– Скучала по мне? – с жутким горловым присвистом произнесла журналистка. Смерть оказалась Николь к лицу. Чахоточный росчерк губ и бескровная кожа выгодно оттеняли её волосы.
– Николь… Элен… Ты.
Молли поднялась с пола, зелёные осколки похрустывали под ногами. Патологоанатом положила ладонь на стекло, журналистка ответила зеркальным жестом. Странно, но как остро Молли кожей ощутила холод стекла!
Обнажённая рука Элен казалась покрытой тиной из-за цвета стекла, а глаза горели невозможной зеленью. Лохмотья только подчёркивали её хрупкую фигуру. Фарфоровая незнакомка, при первой же встрече показавшаяся Молли призраком.
Журналистка прислонилась головой к стеклу, бросив исподлобья долгий призывный взгляд, сопровождаемый лёгким оскалом. Молли рефлекторно царапнула пальцами по стеклу, будто тщетно хотела переплести с ней пальцы. Вторая бледная рука скользнула по прозрачной перегородке, палец очертил плечо Молли, грудь, талию, бедро. Хупер вздрогнула, но не отстранилась, напротив, легла щекой на стекло, то ли желая рассмотреть видение получше, то ли просто от внезапной слабости. Мягкие губы журналистки прикоснулись к перегородке напротив её щеки, оставляя бледно-красный развод на стекле. Молли бросило в жар. Хупер спешно повернула голову, и ненароком её губы оказались совсем рядом с губами журналистки. Элен повозила приоткрытым ртом по стеклу, и Молли поймала себя на том, что потянулась за движением журналистки.
- Бедняжка, – раздался надрывный стеклянный дребезг – это смеялась Элен. – У тебя в жизни так мало ласки. Как просто тебя согреть и завести! Признайся, ты ведь хотела тогда после ужина пойти ко мне в комнату, и жалеешь до сих пор, что струсила.
Молли вспыхнула. Таинственный сон понемногу превращался изъедающий стыдом кошмар.
Журналистка отстранилась, оставив, наконец, запотевшее стекло в покое.
- Как думаешь, чьей прекрасной идеей было подарить мне это украшение? – Николь коснулась багрового шрама на шее. – Скажи честно, мне не идёт?
– Что тебе нужно? – хрипло отозвалась Молли. После всего случившегося она разуверилась даже в бескорыстии призраков.
– Я просто хочу выбраться отсюда. Но кто же мне позволит? Стены здесь невероятно любопытные и чуткие.
Журналистка зашептала что-то ещё, и Хупер пришлось вновь прильнуть к стеклу, чтобы следить за движениями окровавленных губ. Женские лица скользили вдоль стекла, шёпот двух голосов был почти неуловим. А потом Элен поплыла вглубь помещения, в сторону люка, и постепенно скрылась в белых туманных клубах, улыбнувшись на прощание. Дверца люка при этом хлопнула так, что Хупер вздрогнула.
Вздрогнула, провалиться ей, как наяву? Или не как?… Хупер огляделась вокруг. Всё то же чердачное помещение, пыльная барная стойка, опрокинутый табурет и виднеющиеся сквозь стекло раковина, столик и диван. Спит она или бодрствует? А если бодрствует, то когда успела проснуться? Хлопок люка всё ещё звенел в ушах, и Молли заподозрила, что проснулась уже давно, когда перестала падать в чёрный колодец.
На миг Молли ощутила, что волосы шевелятся у корней и холодок потёк вдоль позвоночника – верные друзья приближающегося безумия. Любой трезвомыслящий человек, не признающий существование мистического, вполне мог бы умереть на месте или сойти с ума. К счастью, лазейка в запутанном мировоззрении Хупер твердила, что если она не верит в призраков, это вовсе не означает, что их не существует.
Молли прошла к разлому в перегородке, перебралась на светлую половину и прошла к тому месту, где находилась Элен. Провела пальцем по стеклу – оно было слегка влажным и запотелым, остались мутно-красные разводы. А на полу в пыли остались явственные следы ног.
Горько ухмыльнувшись, Молли вытерла палец о халат и твёрдым шагом направилась к люку.
Истборн, Англия, 19**-й год.
Голова раскалывалась страшно, словно тонкая скорлупа, беспощадно придавленная сапогом. Шерли разлепил один глаз, подавил желание взвыть и увидел перед собой два перепуганных лица Мо. Усилием воли он превратил их в одно. Керосиновая лампа на полу едва коптила, но её света оказалось достаточно, чтобы убедиться, что Мо цела и даже натужно улыбается. Лицо её раскрасили полосы света и тени, и выглядела улыбка жутковато.
Шерли не стал спрашивать, где они – мальчишка и так знал. Запах моря и бряцание ржавого металла ещё раньше подсказали ему, что они с Мо сейчас в ангаре на Остром Обрыве. Мальчишка лежал на импровизированном матрасе из холщового мешка, набитого соломой и тряпками. Зрение больше не подводило, но в голове по-прежнему шумел прибой. Затылок нещадно ныл. Немного облегчила боль прохладная девичья ладонь на лбу – Мо стояла на коленях у матраса, промокшая, встрёпанная, напуганная, но всё же пыталась подбодрить друга. Шерли осознал, что и сам он весь мокрый до нитки. Выходит, шумит не у него в голове – это разгулялось небо и море снаружи. Снова проклятая гроза. «Блестящая логика, да я сегодня в ударе» – не без яда подумал Шерли.
– А, очнулся. Вот и прекрасно, – раздался высокий мужской голос из глубины ангара.
Шерли резко приподнялся на локте и впился взглядом в Монтгомери. Мужчина суетился около металлической печки, что служила ему столом, расставляя чашки вокруг пакета с какими-то пирожными.
– Я убью тебя, – хрипло выпалил Шерли.
Монти отвлёкся от своего занятия и посмотрел на мальчишку с усталой нежностью, будто отец на шаловливого сына:
- Вы оба глупые и буйные, как все подростки, и в голове у вас каша. Я в некотором роде за вас ответственен. Да отпущу я вас, не дёргайтесь так. Но прежде вы должны понять, от чего отказываетесь. Я уже сказал Мо, что собираюсь убраться отсюда подальше. И я хочу, чтобы вы отправились со мной. В Хэвишем-холл.
– Но там же пепелище!
– Каким, интересно, местом ты читал материалы по моему делу? Где, по-твоему, моя мать жила перед смертью? Особняк сгорел не дотла, и у неё хватило сил и денег частично восстановить его. Деньги – единственная помощь, на которую у Эрвина хватило совести. Больше о нём ничего не слышно – этот гад даже имя сменил, чтобы, не дай бог, его не роднили с чумными обитателями Хэвишем-холла, – Монтгомери перевёл дух и продолжил. – Садовника я, конечно, выдумал, но всё, что я рассказывал о племянниках – правда. Уверен, даже родители, пока были живы, так с ними не возились, как я.
– Почему тогда соврал нам?
– Расскажи я реальную историю, и ты бы, чего доброго, сразу меня разоблачил, умник.
Шерли не стал разубеждать Монти, тем более что в глубине души опасения мужчины ему польстили.
– В общем, – продолжил Монтгомери, – меня всё-таки бросили в застенок, но через год я оттуда выбрался. По иронии судьбы огонь сначала отнял у меня всё, а потом подарил мне свободу. Иногда мне кажется, что моя судьба похожа на подвыпившую парижскую куртизанку. Она меняет решение так же феерично, как мужчин и модные шляпки, надаёт пощёчин, а потом внезапно осчастливит, приподняв кружевные юбки.
Шерли против воли ухмыльнулся.
– Вот что, ребята – миролюбиво подытожил Монти. – Съездите со мной в Хэвишем-холл, подумаете, глядишь, поумнеете. А нет – скатертью дорога. Больно мне надо с дураками возиться. Катитесь, куда хотите. Но я всё же питаю скромную надежду, что вы не такие уж идиоты, и останетесь со мной.
– Поверили тебе, как же, – нахмурилась Мо. – Вот сейчас побежим.
– Побежите, – кивнул Монтгомери, улыбнувшись. – Не из страха. Из любопытства. Разве ты, – мужчина воззрился на Шерли, – не спешил познать запретный вкус табака и запах девичьих волос, а? Беда в том, вы оба зациклились в своём мирке, который занимателен, не спорю, но крайне ограничен. Вот этими вот тёмными стенами, на которых гремят ржавые кандалы, – Монти развёл руки в стороны. – Не ангаром, конечно, и не Обрывом. А вашей собственной черепной коробкой. Ваши смышлёные головы помешаны на смерти, её загадках и сомнительной красоте. Вы сидите, запершись в своих мирках, лишь иногда высовывая нос, чтобы заглянуть друг к другу. А между тем есть ещё миллион занимательных вещей в мире людей.
Шерли поморщился, словно глотнул уксуса, вспоминая тот мир людей вне лесных кладбищ, газетных заметок о преступлениях, лупы и скрипки. Мир, где принуждают учить географию, есть овсянку и молиться, где перебирают старое бельё и обожают макнуть твои идеи в унитаз – это, конечно, очень увлекательное место, ничего не скажешь!
– Мир глупый, грубый и скучный, – фыркнул Шерли, и лицо его тогда было ничуть не менее надменно, чем у старшего брата. – Что я там забыл?
– Мальчишка, – снисходительно рассмеялся Монти. – Прежде чем так уверенно утверждать, что всё вокруг суета сует и томление духа, тебе стоит раскрыть все современные и архивные преступления на свете, на основе чужого опыта совершить головокружительную кражу картины из Лувра и бежать с ней, наняться к сомалийским пиратам, пересечь все материки, перепробовать все соблазны и зависимости, побывать в Букингемском дворце на приёме у королевы, совершить прорыв в химии и криминалистике, написать собственную симфонию для скрипки, влюбиться и оказаться в итоге с разбитым сердцем, умереть и воскреснуть, одолеть непобедимого врага, сойти с ума, излечиться и подчинить себе собственный дух. Если после всего этого тебе станет скучно, я с лёгким сердцем соглашусь с тобой, но не раньше.
Шерли примолк, сверля глазами Монтгомери. Мужчина рассуждал сейчас об очень интересных вещах. Хотя, конечно, говорил с ним насмешливо и одобрительно одновременно, что изрядно бесило Шерли. Мальчик привык быть сторонним наблюдателем чужих приключений, анализировать их, знать их подноготную и самые потаённые аспекты, и наивно полагал это самым увлекательным занятием на свете. Но ему и в голову не приходило, что можно самому стать участником этих самых приключений. Хотя однажды он затесался среди артистов бродячего цирка, правда, чтобы просто выяснить, кто отравил акробата, а мать потом удивила Шерли, сказав, что его не было три дня, и обнаружили его уже в соседнем городе. Так что не считается. И когда Шерли решил стать пиратом, из Темзы его довольно быстро выловили. В общем, в голову мальчишке закралось сомнение – а вдруг не все чужие взрослые – скучные болваны? До знакомства с Монтгомери, все меркли на фоне матери Шерли, написавшей «Теорию горения», старшего брата, имеющего наглость знать о людях больше него самого, и отца, не блещущего аналитическими способностями, зато самого адекватного и сердечного человека в семье.
Монти же времени не терял, уже принявшись улащивать Мо:
– Девочка, ты ведь не хочешь уезжать отсюда, верно? Небось, даже скандал домашним закатила, когда они приехали тебя забрать.
Мо потупилась, прикусив губу. Ну да, точно устроила, решил Шерли, и от новости, что девчонка отчаянно не желала уезжать, ему стало чуть теплее, несмотря на мокрую одежду.
– Только представь себе, – продолжал увещевать Монтгомери, – Хэвишем-холл – заброшенный особняк, загнивающая красота. Как раз то, что тебе нравится. Рассадник идей, которые копошатся и только и ждут, чтобы запечатлеться в мазках краски или стихотворных строчках. Вообрази: старый рояль – сгусток черноты в гостиной, балдахин в кружеве паутины, запущенный сад с множеством летающих насекомых и фамильное кладбище, где ты сможешь удовлетворять своё любопытство, сколько влезет. Сможешь стать тем, кем захочешь. Быть, кем хочешь. Быть сама себе хозяйкой. Хозяйкой Хэвишем-холла. Взвоешь, конечно, когда на твои плечики ляжет ответственность за содержание всего особняка, но потом втянешься. Когда пробуешь свободу, быстро хмелеешь – а ты её не просто пригубишь, как сейчас, а будешь хлестать из горла. Запретных тем для знаний и для действий не будет.
– Нно, – запнулась Мо. Глаза её блестели, а рука, лежавшая на матрасе рядом с Шерли, подрагивала. – Как же наши родители?
– Неужто боишься пропасть без них, деточка?
Мо сердито помотала головой:
– Ничего я не боюсь. Но им будет плохо без нас.
– А вам сейчас хорошо? – неожиданно резко спросил Монти. – Вам сейчас не о них, а о себе думать надо. Они-то свою жизнь прожили.
Мужчина стукнут кулаком по печке – чайные ложки, зажатые в руке, скрежетнули о ржавый металл. Отбросив их на импровизированный стол, мужчина подошёл к окну, отодвинул кусок выцветшей ткани, служившей занавеской, и поманил к себе Мо:
– Глянь-ка туда, девочка.
Мо поднялась с колен и неохотно приблизилась к окну с видом на виселицы и край обрыва. Что же можно рассмотреть в такой мгле, да ещё когда дождь хлещет в окна? Однако Монтгомери терпеливо ждал, не отпуская от себя Мо. Наконец, неестественно яркая вспышка озарила пустырь снаружи. Девочка, ахнув, рванулась было прочь, но Монти схватил её за руку.
– Ну уж нет. Смотри на своих призраков. Вайолет верила, что вот это убережёт её и сделает счастливой.
– Пусти…
Миг, и на руке Монти повис Шерли, разве что зубами не вцепился.
– А ну отпусти её! А не то…
Мальчишка осёкся, едва бросил взгляд в окно. Силуэты, похожие на чучела, высились на пустоши, отдельные пятна дрожали, темнели или белели в неверном полумраке. Очередная молния на миг превратила ночь в день, и в расширившихся зрачках Шерли отразились огромные стервятники, больше человеческого роста, которые окружили ангар и пялились на него чёрными дырами глазниц.
– Что это за пакость?!
– Твои излюбленные птицы смерти, девочка.
С этими словами Монтгомери внезапно резко ударил ногой по дощатой стене около окна, и та, к изумлению подростков, проломилась, образовав щербатую щель, через которую вполне мог протиснуться человек. Мужчина толкнул вперёд Мо, а затем и сам сунулся за ней, утягивая за собой и Шерли.
Ледяная, воющая, промокшая насквозь ночь набросилась на троих человек, оказавшихся на краю Обрыва.
– Ты врёшь, деточка, – перекрикивая бурю, обратился Монти к Хупер. – Ты не за родителей боишься, а за себя. Под крылышком у матери или тётки спокойнее и сытнее, верно? Не верь мнимой безопасности, Вайолет, – она хуже могилы. Живи своим умом.
– Я не Вайолет! – отозвалась Мо, вырвавшись под оглушительный треск грома. – Ты заговариваешься.
Шерли бросился на её голос и едва не рухнул, когда девчонка налетела на него с разбегу. Зачем-то наощупь нашёл её ладонь, стиснул и приготовился было бежать. Но новый невыносимый грохот заставил его резко пригнуть голову, болезненно отдался в ушах. В руках у Монти вспыхнул кровавый клуб дыма и тут же погас.