Когда Гарри и Луи после последних пар направляются к выходу по пустому коридору, порядком задержавшись у Салли, голубоглазый тянет Гарри за рукав, останавливая на ходу. Тот подчиняется, непонимающе смотря на хмурого русоволосого.
— В чём дело? — Стайлс приподнимает бровь, пока старший опирается плечом о стену и, скрестив руки на груди, выглядит совершенно невозмутимо, хотя всё внутри него горит от негодования.
— Это ты мне расскажи, в чём дело, — голос Томлинсона спокоен и ужасающе холоден, он чувствует, что ему даже не нужно повода, чтобы прямо сейчас взорваться и наговорить неизбежного.
— Да? — Гарри пытается выдавить улыбку, также скрещивая руки на груди.
— Ты стесняешься этих отношений, не так ли? — Луи кусает губы, слишком боясь ответа. Парень, что сейчас стоит напротив него, обладал удивительной способностью исцелять, но мог и неизбежно погубить.
— Ч-что? — Гарри удивлённо хрипит. Его застали врасплох, и Луи тут же понимает всё по реакции двадцатилетнего. — Лу…
— Ничего не говори, — он выдыхает, отталкиваясь от стены, чтобы в одиночку покинуть надоевшие стены университета.
— Луи! — Гарри повышает голос, всплескивая руками и преграждая парню дорогу своим телом.
— Я и так всё понял, не нужно ничего объяснять, — Томлинсон устало вздыхает, опуская голову.
— Ты должен понимать, что это не легко для меня. Ты должен войти в моё положение, — Стайлс в панике тараторит, боясь отпустить Луи. Не сейчас, не в таком состоянии. Никогда.
— Я только и делаю, что вхожу в твоё положение, постоянно потакая тебе. Если хочешь, напомню, это у меня только что умерла мать! — гнев внутри старшего выходит наружу, и он кричит. — Это мне нужна поддержка, — в его глазах стоят слёзы, когда он ударяет себя в грудь. — Мне не нужен кто-то, кто даже не может разобраться в себе. Мне не нужен трус, Гарри.
— Я не трус! — Гарри отчаянно вопит, боясь этого заявления больше всего, потому что, по правде говоря, он был им. И он снова вспоминает об Эрли Эллис. — Это всё… Всё, что между нами, это всё в новинку для меня. У меня никогда не было до этого отношений с парнями, которые бы не закончились после одной ночи.
— Вот чего ты хотел? Я должен был стать ещё одним? — Луи сглатывает, желая как можно быстрее сбежать отсюда, но почему-то стоит на месте, топчась на своей гордости. — Дай угадаю, — он вытягивает указательный палец, опуская голову, — твои родители не знают о твоём гомосексуализме, верно?
— Я… — Гарри глубоко вздыхает, теряясь. Его лицо становится красным, покрываясь пятнами, он потеет, но дрожит. — Ты не знаешь всего, Луи.
— Так расскажи мне это, Эйч! Хотя, стой, подожди, я ведь мальчик на одну ночь. Ты не можешь брать и отрицать, что нас не тянет друг к другу. Главная причина, почему все вокруг тебя не знают о твоей ориентации — ты сам, — голубоглазый размахивает руками. — Ты сам боишься признаться себе, что ты гей, — уже тише добавляет он, но не боится этих слов.
— Я бисексуал, — Гарри хмурится, и Луи горько усмехается, слыша этот ответ. Он делает только шаг назад, всё ещё подсознательно давая Гарри шанс, не желая уходить.
— Херня! Ты самый настоящий гей, Гарри.
— Я не…
— Конечно! Не думаешь, что пора признаться себе? — Луи старается успокоиться и глубоко вздыхает, продолжая уже спокойнее. — Есть такая прекрасная вещь, как шкала Альфреда Кинси. Клянусь, что как только ты откроешь её, то в очередной раз поймёшь, о чём я говорю. Пора признаться самому себе.
— Луи, пожалуйста, успокойся и выслушай меня, — брюнет умоляюще просит, зарываясь пальцами в волосы. Он теряется ещё больше, когда видит разочарованные в нём хрустальные голубые глаза.
— Для чего, Гарри? Я и без этого понял, что ты не собираешься ничего менять.
— Луи. Выслушай меня, — Гарри просит громче, сжимая челюсть.
— Это ты выслушай меня, — уставший голос парня снова грубеет. — Я фактически трахался с тобой, толком не зная тебя, ты имел меня своим языком, пока моя мама в этот момент умирала. И тогда, пока я был с тобой, она нуждалась во мне. Я доверился тебе, а в ответ получал очередное дерьмо.
— Ты же знаешь, что мне жаль, но не нужно обвинять меня во всём, что произошло и…
— Мне плевать, Гарри, даже если обвинение — то, что я сейчас делаю. Есть то, в чём ты был прав, — тёмноволосый на секунду останавливается, глубоко вздыхая, снова всё взвесив. — Мне нужно было отвлечься, и я нашёл тебя. А теперь я ухожу.
— Луи! — кудрявый старается ухватить старшего за руку, но тот отпихивает его от себя, быстрым шагом, практически бегом, исчезая из стен университета, пока Стайлс, полностью поражённый, остаётся стоять на месте.
========== XXI ==========
«Мы с тобой такие разные,
И нас разделяют миллионы миль».
И он снова возвращается туда, откуда начинал, желая найти поддержку в семье.
— Эрли с тобой? — женщина заходит в гостиную, и Гарри вздрагивает от звука голоса матери.
— Эрли? — он переспрашивает, не понимая, о чём идёт речь, до этого слишком сильно погрузившись в себя.
— Да, Эрли, Гарри, — Энн кивает, замечая и указывая на кошку на коленях парня, которую он непроизвольно поглаживал всё это время.
— О, — лишь выдаёт кудрявый, опуская взгляд на спящий комочек шерсти, чувствуя тепло, исходящее от него.
— Эйч, — женщина вздыхает, не оставляя без внимания потерянное состояние сына, — у тебя всё хорошо? — она мягко спрашивает, присаживаясь на подлокотник кресла.
— Да, — брюнет кивает для убедительности, но не может даже заставить себя перестать хмуриться.
— Я знаю, что в последнее время ты не очень любишь говорить о своих чувствах и мыслях, но, когда ты будешь готов открыться, поговори со мной, хорошо? — Энн медленно проговаривает, подбирая слова. — Я не хочу давить на тебя, Гарри, — она вздыхает. — Мне просто хочется знать, что творится у тебя в голове. Я волнуюсь.
— Может быть, в один день? — он неуверенно поднимает голову, чувствуя сплошное давление со всех сторон, и ему так сильно хочется закрыться в какой-нибудь маленькой комнатке и больше никогда не вылезать из неё.
— Хорошо, — Энн выдыхает, поднимаясь с места, сейчас больше всего боясь, что в таком закрытом состоянии Гарри может снова вернуться назад к наркотикам в поиске хоть малейшей свободы и желания избавиться от боли. — Мне даже показалось, что у тебя кто-то появился, — она грустно усмехается, и Гарри пробивает молния, но, к счастью, женщина стоит спиной и не замечает этого. — Я всё ещё надеюсь познакомиться с ней, — она бросает в догонку, исчезая на кухне, пока кудрявого всего трясёт.
Проблема была в том, что не было никакой «её», был лишь он. Голубоглазый принц, полностью засевший в голове брюнета, не желающий испаряться так же быстро, как появился там.
Зеленоглазый чувствует нарастающую панику, проявляющуюся в коме в горле и сильной дрожью. Всего одной фразы было достаточно. Он быстро приподнимает кошку с коленей, тем самым разбудив её, и кладёт на покинутое им место, выбегая в прихожую, в спешке надевая на себя пальто и шарф и обувая ботинки. Зародившаяся паника только усиливается, и он как можно скорее, в считанные секунды, оказывается на улице и пытается подавить желание расплакаться прямо на крыльце.
Брюнет быстрыми шагами движется вниз по улице, освещённой фонарями. Холодный ветер, пришедший с новым циклоном, пробирается под одежду, вызывая ещё большую дрожь. Гарри сильнее кутается в пальто, подняв воротник, вспоминая, что так и оставил любимую шапку Луи. Ботинки парня испачкались в грязи, перемешанной с едва заметным снегом, и начали промокать, отчего Гарри остаётся только уткнуться в шарф, шмыгая носом.
Он и сам не понимает, как ноги приносят его на небольшой пеший мост. Стайлс останавливается прямо на середине конструкции, обречённо глядя вниз на ручей, название которого ему неизвестно, как неизвестно и всё остальное в его жизни.
— Я так устал, — он хнычет, кладя замёрзшие руки на холодные поручни и опуская на них голову, краем глаз наблюдая за водой внизу. В этот момент ему так хочется вернуться обратно в Лондон, обратно в дом, в который он уже никогда не сможет попасть, и просто остаться там. Он хочет остаться в промежутке, когда все проблемы ещё не начались, и он только искал себя, придумывая лишние проблемы. Гарри скучает по этому. Скучает ровным счётом также сильно, как по счастливым детским мгновениям, когда главной заботой было суметь вставать по утрам и доедать кашу.
В отчаянном желании упорхнуть и исчезнуть Гарри осознаёт, что по его бледному измученному лицу скатываются прозрачные, никому ненужные слёзы. Он смахивает их только тогда, когда они сковывают кожу, оставляя неприятные ощущения. С каждой новой слезой картинка перед ним становится всё более размытой, а лицо красным и обветренным. Брюнет вытирает последние слёзы, понятия не имея, сколько простоял в таком положении, но на улице оказывается совсем темно.
Под мягким светом уличных фонарей двадцатилетний возвращается в сторону знакомых кварталов, делая огромную петлю по пути. Он всё ещё чувствует себя ужасно подавленным и уязвимым, но уже более живым. Кем-то, кто не может справиться со своими чувствами и мыслями, круша всё вокруг, в итоге испытывающего пустоту. Желание измениться до сих пор присутствует в нём, но он в то же время чересчур боится его.
В этом безвыходном, будто коматозном, состоянии, когда сам он не в состоянии принимать серьёзные решения, Гарри оказывается на пороге церкви, в очередной раз обращаясь к духовным силам. Он настолько привык искать своим поступкам, минутным порывам оправдания и настолько устал от этого, что сейчас без колебаний заходит внутрь помещения. Он прикрывает глаза, чувствуя тёплый воздух, порядком расслабляясь, и вдыхает знакомый с детства запах стен, пропитанных старым деревом и воском.
— Сэр? — он слышит мужской голос и открывает глаза, замечая перед собой пожилого диакона.
— Я-я хотел спросить, — голос Гарри охрип от времяпровождения на морозе и пролитых слёз. — Могу ли я узнать, когда проводится исповедь? — он тихо спрашивает, опуская взгляд в пол, топчась на месте возле самого входа.
— Священник ещё здесь, но уже довольно поздно, — мужчина, одетый в белое одеяние, смотрит за окно, а затем на совершенно потерявшегося Гарри. — Я уточню, — он кивает, исчезая вдоль рядов скамеек. Брюнет глубоко вздыхает, проводя покрасневшей от холода рукой по запутавшимся волосам, а затем нерешительно проходит к ряду скамеек, чтобы занять самую близкую к нему. Гарри закусывает губу, опуская голову и вспоминая знакомые слова.
— …чтобы я сожалел о них, и улучшил жизнь свою. Аминь, — он неслышно шепчет, беспричинно уверенный, что исповедь состоится сегодня, несмотря на позднее время. Он заканчивает молиться, крестясь, и слышит приближающиеся шаги, тут же приподнимая голову.
— Сэр? — тот же тихий голос служителя зовёт его. — Святой Отец ожидает Вас в анонимной исповедальне.
— Спасибо, — Гарри вздыхает, тяжело поднимаясь на ноги, следуя по длинным коридорам, пока не встаёт на колени перед занавесом, отделяющим его от священника, ожидая неизбежного. Но сейчас, только сейчас, он полностью готов.
«Я освобождаю тебя от твоих грехов во имя Господа и Сына, и Святого Духа».
xxx
Вся приобретённая решительность зеленоглазого пропадает в один миг, когда он видит заливисто смеющегося Луи с незакомым парнем, сидящих очень тесно друг к другу на подоконнике. И Стайлс серьёзно, чёрт возьми, чувствует, как все слова, которые он хотел сказать Луи, которые тщательно обдумывал, испаряются, а затем приходит ярость и злость. Он ревнует, видя эту улыбку вишнёвых губ, подаренную не ему и вызванную не им.
Однако ярость оказывается не настолько сильной, как ему бы хотелось, и единственная причина, по которой он сжимает ладони в кулаки, — желание собраться и не расплакаться прямо по середине коридора. Он чувствует себя опустошённым, будто всё вернулось на свои круги. Он снова тот Гарри, что пытается совладать со своим психическим здоровьем, пока Луи остаётся неизведанным незнакомцем, а в жизни обоих нет места друг для друга.
На время кудрявому даже стало легче, тот самый момент, когда появляется второе дыхание, но он начал и продолжал задыхаться, когда только увидел счастливого Луи. Брюнет забывает о всём тёплом успокоении, пришедшем после посещения церкви, и сейчас ему как никогда хочется открыто рассказать о своей ориентации, в ответ желая лишь получить Томлинсона.
Пока тот настолько увлечён шуткой друга, что даже не замечает Гарри, последний быстро исчезает из коридора. Луи откидывает голову назад, по-прежнему пытаясь сдержать смех, прикрывая глаза и позволяя парочке прядей волос упасть на глаза.
Голубоглазый глубоко вздыхает, поправляя волосы и ощущая себя более-менее комфортно и спокойно, или же, по крайней мере, так считая. Вся поддержка, которую он теперь получал от друзей и действительно чувствовал её, безусловно помогала ему, но ему всё равно хотелось услышать в этой толпе единогласного «всё будет в порядке» и «ты справишься», сказанного голосом с хрипотцой, принадлежавшим Гарри Стайлсу.
Мысль о том, что он обошёлся с Гарри слишком грубо, не зная его прошлого, не давала голубоглазому покоя, но он старался успокоить себя тем, что тот также не знал ничего из прошлого Луи. Эта некоторая боязнь полностью раскрыться мешала им обоим и очевидно вредила.
Все последующие пару дней кудрявый снова мучается от бессонницы, а остаточные действия наркотиков, когда-то побывавших в его крови, будто усиливаются. К пятнице ему становится настолько плохо, что его трясущееся тело буквально выворачивает изнутри, и к утру он смутно вспоминает, как судорожно искал хоть какие-то лекарства среди ночи, лишь бы облегчить своё неясное состояние.
Когда Стайлс окончательно собирается, то видит на первом этаже счастливые лица родителей.
— Дерьмо, — он ворчит, снова вспоминая, какой сегодня день. Не только день премьеры никому ненужной университетской постановки «Фауста», но и…
— С Днём рождения! — вся семья громко кричит, пока хмурый парень старается хотя бы выдавить улыбку.
Он не может жить ещё один год во лжи.
— Спасибо, — он шепчет, потирая уставшие глаза, хоть сейчас чувствуя себя немного лучше, чем ночью.
— Ты такой старый, — Джошуа хихикает, подлетая к брату и обнимая, и Гарри слабо улыбается, длинными пальцами перебирая его волосы.
— Посмотрим на тебя, когда ты подрастаёшь, — он вздыхает. Двадцать один. Очередная цифра в его жизни.
— Пропустите меня, — Энн деловито подходит к старшему сыну, желая крепко обнять его. Он позволяет, получая родные объятия и поцелуй в щёку. — С Днём Рождения, Эйч, — она шепчет, искренне улыбаясь. — Наш подарок будет ближе к вечеру.
— Гарри, — приходит очередь Робина напомнить о себе, и тот тоже тянется за объятиями к кудрявому, — поздравляю, сынок.
— Спасибо, — он шепчет, порядком отвык от этого «сынок», но, тем не менее, Робин уже давно стал неотъемлемой частью их жизни.
Вскоре уже двадцатиоднолетний, но совершенно не радостный Гарри выскальзывает из дома, игнорируя всё желание остаться внутри.
Он как обычно появляется в университете, на этот раз двигаясь в сторону зала, на сегодня освобождённый от всех занятий. Он замечает внутри несколько собравшихся человек и мисс Дикин, о чём-то бурно беседующую с одним из учеников. Оставаясь незамеченным, он занимает место за письменным столом слева от входа, доставая дневник в чёрной кожаной обложке, чуть ли не единственный лежащий в его пустующей сумке. Он раскрывает его, снова и снова внимательно прочитывает написанное, мысленно сверяясь с тем, что было подготовлено. Нервно постукивая пальцами по дереву, он хмурится, не желая оплошать.
Он прикрывает сонные глаза, совершенно не понимая, что написано, из-за чего ему приходится перечитывать каждое предложение, а иногда и слова, по несколько раз. Кудрявый трёт глаза, левой рукой ища в сумке термокружку с кофеином.
Гарри так не хочет всего этого.
ххх
— Почему вы здесь? — голос зеленоглазого звучит намного глубже и резче, чем бы он хотел. Его мать удивлённо раскрывает рот, явно недовольная от неприветливости сына.
— Потому что мы хотим посмотреть на то, что ты создал, — она укоризненно смотрит на угрюмого сына, укутавшегося в простой чёрный пиджак. — И где твоя рубашка? — Энн удивлённо рассматривает белую майку на кудрявом.
— Во-первых, я ничего здесь не создавал, — Эйч глубоко вздыхает, запахивая пиджак, тем самым желая спасти своё положение. — Во-вторых, вам всем не нужно было появляться здесь, в сегодняшнем дне нет ничего особенного, — он хмурится, рассматривая лица матери, отчима и брата. — В-третьих, это моё дело решать, что носить, мама, — он грубо отвечает, опуская глаза на свою майку, спрятавшуюся под пиджаком. На нём и без того чёрные будничные брюки, подозрительно понравившиеся ему.