На смену оцепенению вдруг пришёл восторг. Луи смотрел широко раскрытыми невинными глазами и был так похож на самого Гарри. Внутри него был какой-то надлом, и эта хрупкая слабость ощущалась в каждом движении. Мальчик абсолютно не мог представить себе, чтобы нечто настолько деликатное и мягкое могло таить в своём существовании угрозу.
— Ты и правда разговариваешь со мной! Вау! — восхитился он.
— Да, вау, — повторил за ним Луи, слабо улыбаясь. — Я тоже не могу поверить, что наконец разговариваю с кем-то.
— И сколько ты был заперт внутри?
Теперь раздвинуть занавески казалось правильным: комната больше не хранила тайну, а значит, сумрак и покой ей были больше ни к чему. Ларец с секретом распахнулся, и зимняя луна, большая и яркая, заглянула внутрь, чтобы поглазеть тем же удивлённым взглядом, которым глазел мальчик.
— Время ничего не значит, — туманно ответил Луи. — Спасибо, что пришёл.
Гарри остановился перед телевизором, перед взирающими из него холодными глазами, но сесть обратно на пол никак не решался.
— Ты позвал меня. Я не понимаю, что происходит здесь, кто ты и каким образом мы можем говорить, — он беспомощно всплеснул руками. — Но я точно знаю, что ты звал.
В ответ Луи разразился громким чувственным смехом. Заинтересованный взгляд Гарри скользнул по его открытому горлу, по острому подбородку до алого рта. Магнитом притягивали к себе идеальные черты лица, нежная на вид кожа. Луи хотелось касаться так сильно, что зудели кончики пальцев.
— Ты так смотришь, — прокомментировал новый знакомый Гарри, вырвав того из задумчивости. Мальчик вздрогнул и устыдился собственного пристального взгляда. — Голодно, я бы сказал.
Тщетность попытки скрыть румянец привела Гарри в смятение. Он хотел было возразить, что именно лунные глаза Луи наполнены настоящим голодом и тоской, но смутился слишком сильно, пойманный с поличным.
— Всё в порядке, — уверило его изображение с экрана. — Я скучал по близости с кем-то. Я, можно сказать, был создан для этого.
Слабость перед искушениями — вот что было главным грехом Гарри, когда он воровал сладости или общался с личностями, с которыми мама запрещала заводить знакомства. Как мог он устоять перед призывной улыбкой этих спелых, будто ягоды, губ? Луи стянул футболку с торса, обнажившись, а беззащитным и голым себя почувствовал именно Гарри.
— Садись, — попросил тот и тут же повторил с усилием и более настойчиво. — Садись!
Гарри завороженно опустился на пол. Кто стал бы винить его в безволии, если бы оказался на этом самом месте, перед отдающим указания Луи? В нём было что-то от острой красоты Снежной королевы и одновременно мягкость английской розы. Он не был человеком, это Гарри осознавал совершенно чётко. Великолепная кукла из фарфора и золота, с сердцем, полным тьмы. Или снега. Или власти над удовольствиями. Кто ж знал?
Луи был соблазнителем.
○○○
Не было никаких обещаний, никаких объяснений. Гарри так до конца и не понял, что представлял из себя Луи, найденный мистическим образом на одной из взрослых кассет. Но между ними происходили разговоры, как если бы он болтал с другим, настоящим, человеком: у этого Луи было личное мнение, были эмоции, которыми он щедро делился.
Но далеко не об этих тихих и проникновенных диалогах думал Гарри, когда с мечтательной улыбкой и молча крошил над тарелкой кекс.
Ему казалось, что на коже горели прикосновения Луи, чего быть никак не могло. Парень из старого телевизора находился совсем рядом, когда шептал искренне и со страстью, но бесконечно далеко, стоило Гарри протянуть руку и попытаться коснуться мягкой кожи. Пальцы упирались в слегка наэлектризованный экран, а Луи мягко улыбался и непонятно качал головой, то ли соглашаясь, то ли отрицая эти порывы.
Гарри не был с ним по-настоящему близко. Их дыхания не перемешивались, ароматы не сплетались воедино, влажная от волнения и трепета кожа не касалась кожи.
Лишь с искренним восхищением наблюдал за его действиями, испытывая жгучий стыд поначалу. Но ночи сменяли одна другую, и плавным, неторопливым шёпотом Луи убедил, что в естественном желании физической близости нет постыдного. И предложил дотронуться до себя так, как это делал сам.
Гарри не противился. Невозможно было пойти против кроткой улыбки и искреннего наслаждения, той заинтересованности, что горела в светлом лунном взгляде.
— Как же это может быть греховным? — хитро щурился Луи. Он точно знал, что за удовольствие заставляло Гарри терять остатки стыда и детскую стеснительность на серых простынях старого номера.
Но как бы ни было приятно ласкать себя под чёткие и уверенные указания с экрана телевизора, это были его собственные руки и его собственные пальцы. А те, тонкие и изящные, с которыми их хотелось переплести, оставались в недосягаемой, непреодолимой близости. Рядом, но не здесь.
Под мимолётный шорох простыней и стойкий аромат сирени Гарри всё глубже осознавал, что погряз в чём-то недостижимом для его детского разума. Всё казалось правильным, когда голодные и наивные глаза Луи глядели на него с ожиданием, но стоило двери в дальний номер закрыться, как жгучий стыд загорался под кожей. Гарри не мог смотреть в глаза маме или сестре, невзирая на всё своё волнительное счастье.
Только шёпот мог унять этот огонь.
С Луи ему было хорошо, так, как никогда не бывало прежде: спокойно и правильно. И лишь изредка в прорехи сформировавшейся между ними близости сверкало нечто холодное. Быть может, окружающая мотель зима.
— Мой младший братик, видимо, подрастает, — слова Джеммы вернули Гарри из грёз.
Он сам не заметил, как окунулся слишком глубоко в мысли о Луи. Кекс бесформенными останками лежал на тарелке, крошки и крупинки сахара прилипли к пальцам. Пристальное внимание сестры к его лицу заставило отогнать прочь картинку манящего прямоугольника двери. Гарри боялся поделиться с кем-либо своей сокровенной тайной.
За окном среди голых ветвей вязов с противными криками перелетали с места на место грачи. Мальчик внимательно вглядывался в птиц сквозь кристальный воздух в кои-то времена успокоившейся зимы: метели отступили, и можно было насладиться спокойствием.
— Не знаю, о чём ты, Джеммс, — пожал безразлично плечами мальчик, но глаз на неё так и не поднял. В их глубине горело желание, какого раньше там не было. Сестра могла заметить.
— Да ладно, — ни на миг не поверив, засмеялась она. — Я всё вижу.
Чашка в её руках стукнулась о дно раковины. Джемма вновь оставила её там, не помыв, хоть и знала, что маму утром это приведёт в бешенство.
— Главное, чтобы причиной тому был не этот пронырливый парень, которого отчим нанял в помощники, — впервые снисходительность померкла и в голосе на секунду проступило беспокойство.
Гарри развеял его смехом, полным облегчения.
— Ты говоришь о Ги?
— Скажи мне, что он не коснулся тебя и пальцем, — странно серьёзно попросила сестра. Сосредоточенность в её всегда ярко и искусственно накрашенных глазах не прояснила для Гарри ситуацию.
— С чего бы ему это делать? — честно ответил он вопросом на вопрос и был крайне удивлён, когда Джемма просто кивнула. Её, видимо, полностью удовлетворило его искреннее непонимание.
Не без удовольствия она взъерошила волосы младшего брата, помня, как ему не нравится этот жест, и, не сказав больше ни слова, покинула кухню. Гарри просидел над тарелкой с нетронутым кексом недолгим больше неё. Словно ошпаренный, он вскочил с места. Огонь нетерпения лизал голые детские пятки.
По знакомым коридорам, мимо пустых комнат в самый дальний конец отеля. Туда, где сумрак никогда не заканчивался, а запах сирени царил в воздухе, словно за окнами благоухала весна. И всё время, что он нёсся без оглядки, в голове пульсировала лишь одна мысль, навеянная разговором с Джеммой: ни коснулся и пальцем.
Слова сестры разбередили и без того кровоточащую рану, то отчаянное желание, в котором он мог признаться лишь себе, и то осторожно, украдкой. Сейчас оно достигло апогея, просилось наружу: Гарри чувствовал, как рвались жилы, как кровь мощным потоком ломала тонкие стенки сосудов.
Он собирался признаться Луи в том, как беспредельно жаждал его прикосновения.
○○○
Гарри ворвался во мрак номера, будто в распахнутые любящие объятия. Телевизор включился сам по себе: Луи с экрана повернул голову, растрепав свои жгучие волосы с прожилками осени в тёплом шоколаде. Красивое лицо выражало довольное удивление.
— Ты пришёл так рано, Гарри. Что-то случилось?
— Не мог больше ждать! — бросил мальчик, запирая за собой по устоявшейся привычке дверь. — Должен был увидеть тебя, чтобы что-то сказать.
Мягкая ожидающая улыбка украсила алые губы. Луи чуть наклонил к плечу голову, всем своим видом давая понять, что заинтересованно и внимательно слушал. У Гарри вдруг закружилась голова от того, насколько красивым было это живое изображение на экране.
Сирень сконцентрировалась вокруг, подгоняя. Воздух был насыщен ею, аромат лип к коже. Гарри чувствовал, что стал принадлежать этому сумраку, этому запаху. Случайное знакомство оказало пагубное влияние, вмешалось в его жизнь и стало неожиданно её неотъемлемой частью.
— Я хочу тебя, — неуверенно шепнул Гарри. — Хочу физического прикосновения. Мне мало того, что у нас уже есть.
Откровение прозвучало, но ответа не последовало. Мальчик закрыл глаза, больше не стыдясь, не боясь и — пусть Луи не ответил — ощущая его полное согласие. Сирень набухла и абсолютно вытеснила кислород из комнаты.
Гарри сделал глубокий жадный вдох и позволил этому аромату переместить себя в иную реальность.
========== Часть 4 ==========
Неистребимый запах сирени служил связующей нитью с иллюзией, он придавал ей форму. В нём Гарри чудились горячие прикосновения Луи, его неистовые поцелуи, его напористое желание. Под закрытыми веками плясали красные пятна: телевизор был включён и разгонял мрак по углам, хоть из него и не слышалось ни звука.
Как же сильна была нужда услышать сладкий голос: шёпот, стон, любой звук. Вся близость сводилась к запахам и звукам, они были единственными её составляющими.
Но лишь до сих пор.
Воздушная ласка, щекочущее касание. Губы Гарри дрогнули, когда на их тонкую кожу легли сначала мягкие подушечки пальцев, а следом — чужой сладкий рот.
Язык и нёбо обожгло прикосновение, будто Гарри выпил залпом стакан янтарного бренди. От неожиданности он попытался отпрянуть, распахнул глаза. Луи был близко-близко: прижался губами к его губам и целовал. Ладонь, оказавшаяся слишком сильной для той обманчивой хрупкости, за которой Гарри привык наблюдать, лежала на затылке, в коротких чуть вьющихся волосах, и не давала прервать неожиданную и одновременно с тем такую долгожданную ласку.
Разве не ждал он этого? Разве не думал постоянно о том, как влажно и сладко будут скользить их губы друг на друге? Длинные ресницы Луи затрепетали, и он открыл свои голодные глаза, уставившись в растерянные шокированные глаза Гарри.
— Ты сказал, что хочешь прикосновения, — медленно сказал он. Язык скользнул по алым губам, собирая поблёскивающую после поцелуя влагу. Звучал он всё также карамельно. Всё также убедительно.
— Я… Да, — возможность связно мыслить покинула Гарри. Его голова всё ещё кружилась от захватывающего, всепоглощающего ощущения чужих губ, от потрясающего чувства напряжения в теле, которое оно вызвало, а в лёгких скапливалась ядовитая сирень, не позволяя дышать. — Но как ты… сюда…
Шаг назад, который сделал Луи, наконец позволил мальчику вдохнуть. Тонкая кисть взметнулась вверх. Красавчик, сошедший неведомым образом с экрана телевизора, растрепал свои сверкающие в отсветах волосы и засмеялся.
— Я не говорил, потому что ты не спрашивал. Казалось, тебя всё устраивало.
Пыл сбывшейся надежды перерос в нетерпение. Гарри было по-настоящему интересно, кто или что Луи такое и как он делал все эти вещи, как перемещался из одного состояния в другое, но более всего этого, практически жизненно необходимо, ему было нужно почувствовать вновь вкус этих губ.
Новый поцелуй мальчик спровоцировал сам: потянулся чуть вверх, неловко приоткрыл рот и прижался, абсолютно неумелый. Луи поддался, позволил сделать несколько неуверенных движения языком, а потом всё же отобрал инициативу. Толкнул их обоих к двери. Гарри ощутил лопатками деревянную поверхность и источающую жар грудь на своей груди.
— А мы проделаем все те вещи, которые приходилось делать самостоятельно? — надсадно, словно от быстрого бега, зашептал Гарри, как только его рот вновь оказался свободен.
Луи полз влажными прикосновениями по шее, заставив вздёрнуть подбородок высоко вверх, метил и расчерчивал нетронутое доселе тело. Возможно, чтобы потом скроить по этим меткам нечто новое, совершенно иное.
— Гарри, — взмолился он, не отрывая влажных губ от невинной и трогательной шеи, — умолкни. Не задавай вопросов.
Запах сирени витал в воздухе как никогда остро. Гарри не нужно было принюхиваться, чтобы уловить его: кожа Луи словно источала этот цветочный аромат всеми своими порами.
— Возьми меня за руку, — бесхитростно попросил мальчик, но его прекрасный и столь соблазнительный секрет только улыбнулся своими невероятно яркими губами.
— Я знаю, что тебе понравится больше.
Правая рука Луи скользнула между их телами: тонкие пальцы ловко развязали шнурок на пижамных штанах Гарри, ослабив пояс. Второй он придерживал мальчика за плечо, будто ждал в любую секунду сопротивления.
Его не последовало, даже когда тонкие пальцы проникли под одежду, обернулись вокруг горячего члена. Гарри сам не понял, как оказался так сильно возбуждён, где потерял свои стыд и смущение. Луи коленом подвинул его бедро в сторону, заставив раздвинуть ноги шире. Подчинение ему было абсолютным и беспрекословным.
— Я знаю, как именно тебе нравится. Я внимательно наблюдал, — смешок сорвался с ещё более алых, чем обычно, губ. — И, кажется, я прав. Только посмотри на себя.
Он был доволен, Гарри чувствовал это в голосе. Самодовольство застыло в улыбке. Себя он видеть не мог, но ощущал, как горят восторгом глаза, как покраснели щёки. То ли от удовольствия, что приносила нежная рука: пальцы скользили по стволу вверх и вниз, но когда Гарри казалось, что он просто не выдержит этой ритмичности, Луи вдруг обводил головку члена подушечкой большого пальца и мальчик захлёбывался новым оттенком наслаждения. То ли от трепещущего ужаса в груди. Ощущений было слишком много, а впереди ждало больше. Страх перед грядущим добавлял перчинки в и без того дикий коктейль чувств.
— Что со мной? — в бреду зашептал Гарри.
Извне в него проникала какая-то неуправляемая сила. Мышцы во всём теле свело словно судорогой. Они застыли в напряжении, на самой грани чего-то, названия чему пока не было. Гарри не испытывал такого прежде.
— Скажем так, — поняв, что сопротивления не будет, Луи перестал сжимать пальцами дрожащее плечо. Они переместились в растрёпанные короткие кудряшки. — Ты потерял голову от страсти.
Гарри не мог совладать с собой: рука против воли приподнялась, и Луи, заметив этот жест, оставил в покое завитки его волос. Кончики их пальцев встретились, создав электричество, разлив в воздухе волшебство нежности.
И ни на миг вторая рука Луи в пижамных штанах не останавливалась. Гарри был похож на муху, попавшую в паутину. Его старательно отвлекали всеми этими романтичными мелочами от чего-то важного, взрослого. От границы, к пересечению которой он приближался, так и не осознав до конца, что делает.
— Я овладею тобой, Гарри, — зашептал Луи, касаясь влажными губами горящего жаром уха. Его пальцы скользнули и переплелись с трепещущими слабыми пальцами мальчика, стиснули их в уверенной хватке. — Стану твоим рабом, а ты станешь моим.
Шёпот этот, словно гипноз, завладел разумом. Остатки его рассыпались снежинками, и их разметал сильный зимний ветер. Буря поднялась в груди, смела все мысли, оставив только голос Луи. Тягучий, сладкий как мёд и абсолютно ядовитый для трезвости сознания.
Каждое движение полнилось силой, настойчивостью. Луи настырно и жадно брал всё, о чём они оба мечтали, наблюдая за сокровенными самостоятельными удовольствиями друг друга много ночей кряду. Гарри не боялся его резкости, напротив, с радостью позволил вести себя этими тёмными лабиринтами взрослых наслаждений.