Зря. Яркий луч солнца ворвался в помещение и окрасил кожу цвета светлого мёда золотом.
Горло пересохло мгновенно, и в сдавленной стальным обручем восхищения груди родилось неуместное желание бежать. Прочь. Как можно дальше от этого нечеловеческого искушения, которое являл собой Луи, глядя выразительно распахнутыми глазами цвета чистейшего летнего неба.
Возможно, именно в эту секунду Гарри понял, что был готов уничтожить не только свою жизнь, но и бессмертную душу. Устоять перед Луи не представлялось возможным.
— Что? — переспросил художник.
Отрицательно качнув головой, Гарри понял, что всё это время пялился, глупо открыв рот. Он сомкнул губы, отвёл взгляд от Луи, возвращая его к картине.
— Она впечатляет. Ты закончил?
— Не терпится от меня избавиться? — переспросил тот, и градус в помещении резко подскочил вверх, подогревая и без того горячее напряжение между ними.
Холодная улыбка появилась на лице Гарри. Он не повернулся, не посмотрел на Луи снова, страшась сломаться под тяжестью собственных чувств к этому парню.
— Мне кажется, будет лучше, если ты поторопишься.
Внезапно поднялся ветер, влетел в окно, зашелестел страницами раскрытой Библии. Краем глаза Гарри увидел взгляд, которым Луи наградил книгу, и внутренности сжались от страха, а тошнота затопила низ живота.
Гарри поспешил закрыть её: шагнул к столу, положил слегка дрожащую ладонь на чёрную обложку, придавив страницы друг к другу. Библия утихла, а вместе с ней, кажется, весь мир погрузился в умиротворяющую тишину.
Впервые за последние пару недель Гарри почувствовал то, чего лишил его Луи, появившись здесь в начале лета.
Покой был оглушающим.
И, конечно же, Луи вновь всё испортил, положив свою горячую хрупкую ладонь сверху.
— Для кого лучше, Гарри? — шёпот опалил ушную раковину лёгким колыханием воздуха. Сердце пропустило удар, а потом забилось оглушающе громко, разорвав спокойствие на части.
— Хватит!
Злость придала сил, и Гарри развернулся, не задумываясь, толкнул Луи в грудь прочь от себя. Не ожидавший такой реакции художник попятился, наступил на банку с краской и с грохотом свалился в ворох разложенных на полу газет.
— Неужели ты не видишь, что разрушаешь меня?! — продолжил кричать Гарри. Стресс и переживания одержали над ним верх, выплеснулись неконтролируемой агрессией и желанием уничтожить то, что лишало такого нужного мира в душе.
— Ты сам разрушаешь себя. Наши чувства взаимны, просто дай мне шанс сделать тебя счастливым, — спокойно сказал Луи, глядя снизу ясным взглядом.
Это бесило только сильнее, и к общему списку бушевавших внутри учителя грехов добавился ещё один пункт — зависть. Как сильно Гарри хотел быть настолько же открытым миру, не испытывать этот ужас при мысли о переменах в жизни. Не быть скованным церковными запретами.
Бордовый смешался с чёрным и расплывался тёмной некрасивой кляксой вокруг сидящего на полу художника. Гарри вздрогнул, сжал кулаки глядя в насыщенный цвет пролитой краски. Несправедливость от осознания, что Луи всё давалось проще, накрыла его красной пеленой бешенства.
— Чувства? — Гарри упал на колени, и от неожиданного резкого движения Луи подался назад, угодив ладонями в краску.
— А, чёрт, — он приподнял измазанные руки перед собой, но Гарри вмиг заставил его забыть об этой неприятности.
Не раздумывая он стянул футболку через голову и, пока Луи непонимающе хлопал длинными ресницами, обвил его загорелую шею ладонью, притянув к себе.
Столкнувшись собственными устами с горячими губами художника, Гарри оцепенел на секунду, но в следующую уже неистово сминал чужой рот под тихий хныкающий стон. В его руках Луи выгнулся, чтобы прижаться плотнее, и это разозлило сильнее. Стайлс оторвался от влажных сладких губ, которые сжигали его душу, уничтожали человечность, и с треском рвущейся ткани стащил футболку с Луи.
— Чувства? Уж не о любви ли ты говоришь? — Гарри вжал пальцы в обнажённое плечо, со странным, не свойственным ему удовольствием наблюдая, как бледнела кожа под ними — там останутся следы — и дёрнул Луи в обратную от краски сторону.
С громким удивлённым возгласом художник поддался, вмиг оказался лицом в пол, а Гарри всем телом навалился сверху.
— Нет никакой любви между нами. Это похоть. Происки дьявола, — хрипло прошептал он в загорелую шею художника.
Луи пах табаком и летом, безграничной свободой тёплого ветра, отчего голова Гарри кружилась, а тело дрожало, не в силах удержать внутри неистовое желание. Зубы впились в нежную кожу у линии роста волос, и низкий стон протяжной вибрацией распространился по телу Луи, отдаваясь в нервные окончания Гарри тысячей игл.
Грязные мысли скользкими отвратительными змеями вползли в сознание, впились клыками, впрыскивая яд, и Гарри погладил золотистую кожу спины, скользнул двумя пальцами за ремень на джинсах.
— Так чертовски сильно хочу тебя, — хрипло шепнул он, и художник с готовностью прижался спиной к груди, в которой неистово колотилось сердце.
— Да, пожалуйста, — попросил Луи.
Заляпанные краской пальцы сжались на расстеленных по полу газетах, и Гарри в последний раз ткнулся носом между лопаток, провёл влажную дорожку языком вверх, чувствуя чуть солёный вкус кожи Луи.
Не терпелось перевернуть Томлинсона, заглянуть в прозрачно-голубые глаза, коснуться губ ещё раз. Гарри твердил себе что-то о ненависти и грехе, о том, что Луи дьявол, искушающий его. Между поцелуями, перевернул гибкое тело на спину, раскрыл рот, когда горчащие сигаретой губы потянулись навстречу.
Луи приподнялся, скользнул ладонями по коже и остановил руку у сердца, вжал пальцы сильнее, а лбом прижался ко лбу Гарри. Дыхание перехватило от интимности момента, и ощущение правильности затопило с ног до головы, остановило время вокруг них.
— Я знаю, как тебе страшно, и я ни за что не оставлю тебя одного, обещаю, — поклялся художник. — Просто позволь быть рядом. Не отталкивай.
Согласие готово было сорваться с губ, бездумное и безрассудное, но взгляд упал за плечо Луи, и будто разрядом тока пронзило всё тело.
Со стены, напитанный яркой окраской Томлинсона на Гарри с укоризной взирал Иисус. И купол спокойствия, что создавали талантливые пальцы Луи, касающиеся его, лопнул, как тонкий мыльный пузырь. Гарри вздрогнул, и кожа покрылась мурашками от омерзения.
— Нет! — воскликнул он и толкнул художника прочь от себя. — Я не знаю, почему не могу устоять, стоит тебе коснуться меня, но я не хочу… не хочу.
Упав навзничь, Томлинсон больше не пытался подняться. Лежал на спине, широко раскрыв свои чистые глаза, и всматривался в лицо Гарри, будто то было единственным, на что он хотел бы смотреть всегда.
— Ты говоришь, что любишь меня, но не пытаешься понять, делаешь лишь так, как хочется тебе! — Гарри вскочил на ноги, опрокинув ещё одну банку с краской. — Если я поддамся эмоциям, что владеют мной, когда ты рядом, я предам не Бога, а себя. Вера — это то, что делает меня таким. А ты пытаешься разрушить это.
Тяжёлое дыхание Луи и шёпот ветра остались единственными звуками в комнате после того, как Гарри замолчал, и только они позволили ему понять, что он не оглох. Реальность навалилась плотным коконом: слишком густым для лёгких кислородом и ярким, выжигающим сетчатку светом. Уши заложило, а в горле пересохло, и Гарри никак не мог оторвать собственный взгляд от бурой лужи, в которой смешались разлитые краски.
Художник ловко поднялся на ноги. Его обречённый кивок Гарри заметил краем глаза и зажмурился, осознав, что Луи согласился с его выводами.
Вот так просто.
Солнце разливало вокруг тепло и свет, согревало кожу; гортензия так же цвела, благоухая мёдом; английское небо продолжало быть всё таким же безоблачным — лето продолжалось, несмотря ни на что.
Художник поднял футболку, сжал её крепко в кулаке, а вторую руку вытянул в сторону Гарри. Он не шелохнулся, застыл твёрдым гранитом. Запачканные кончики пальцев прошлись по лицу, чуть задержались на губах.
— Я закончу как можно быстрее, — тихо сказал Луи.
Голос больше не звучал ярко, не пугал вековую пыль, наоборот, был тусклым и задушенным, будто один из тяжёлых холодных камней погрёб художника под собой.
Он сдался.
Гарри едва выдохнул сквозь стиснутые зубы, и всё так же, не поднимая на Томлинсона глаз, кивнул. Облегчения не последовало, так же как и чувства спокойствия. Внутренности грызло беспокойство, сжигало кислород в лёгких. Но, несмотря на это, Гарри отпустил Луи.
Позволил ему уйти.
❖❖❖
Лаком пропах весь класс Стайлса: деревянные стулья и высокие столы, полупустые книжные шкафы, тяжёлая дверь и даже облупившиеся оконные створки. Но, несмотря на резкий, стойкий запах, бьющий в нос, Луи всё равно чувствовал медовую гортензию и затхлую пыль. Впервые он позволил себе закурить в классе Гарри, едким сигаретным дымом пытаясь вытеснить сводящие с ума запахи.
Всё оказалось напрасно. Ароматы этого места впились когтями в лёгкие, вывернув их наизнанку. Каждый новый вдох давался титаническим усилием, и когда Луи, наконец, закончил покрывать стену лаком, сил не осталось.
Смятые газеты в следах смешанных красок валялись под ногами напоминанием недавнего разговора и того поцелуя. Луи не нуждался в них: в памяти навсегда отпечатался испуганный взгляд малахитовых глаз и вкус неопытных губ.
Счастье было так близко и оказалось недостижимым. Луи был уверен, они могли стать чем-то большим, чем просто любовники: он чувствовал родственную душу за тёмной тканью одежды. Но страх внутри Гарри был слишком силён.
Чёрные буквы в правом нижнем углу картины — единственное признание, которое он позволил себе оставить. «Луи для Гарри» — гласила надпись.
Пальцы сами потянулись коснуться лёгких завитков, но Луи вовремя остановился, боясь нарушить тонкий слой невысохшего прозрачного покрытия.
— Спасибо, — произнёс хриплый голос от двери, и Луи зажмурился, коротко выдохнув. Этот звук, наряду с удушающим запахом цветов, ещё долго будет преследовать его ночами, наполняя воспоминания реализмом, возвращая сюда.
Художник поднялся, вздёрнул подбородок и посмотрел в глаза того, кто наполнил его жизнь болью и в то же время сделал её более значимой. Внутри всё полыхало, превращая душу в пепел, который развеется, как только Луи покинет школу.
— Это для тебя. Не для духовенства и не для учеников. Я нарисовал это лишь тебе.
Гарри кивнул, сжал руками Библию сильнее. Злость на чёртову книгу уколола сознание булавкой — учитель прижимал её к груди, держа преградой между ними, словно защищался атрибутами своей веры от Луи. Кончики пальцев задрожали, а горькая слюна наполнила рот. Луи хотел быть тем, кто защитит Гарри.
— Уходишь? — спросил Стайлс, и Луи бы очень хотел ответить отрицательно, но учитель шагнул в сторону от двери, освобождая проход, и оставалось лишь кивнуть.
Гарри хотел, чтобы Луи ушёл.
— Да.
Они поравнялись, и уже в дверях художник вдруг обернулся, сжал пальцами чужое запястье, потянул на себя.
— Дело не в моей любви и не в твоей вере, — горячо зашептал он, когда Гарри дёрнулся прочь, но цепкие пальцы не отпускали упирающееся тело. — Дело в твоей жизни. И мне больно от того, как сильно ты боишься её прожить.
Едва касаясь губами горячей щеки, вдыхая запах камней и спокойствия, исходящий от Гарри, Луи тараторил, не обращая внимания на попытки вырваться и больно впившийся между рёбер угол Библии.
— Я ухожу, потому что ты хочешь этого, потому что люблю тебя. И хотя я не верю в твоего Бога, я буду каждый вечер просить его о том, чтобы он позволил тебе прожить свою жизнь.
Гарри растерянно хлопал глазами, пытаясь осмыслить сказанное, и почти не сопротивлялся, когда Луи словно поставил точку в разговоре, смяв его губы настойчивым поцелуем.
Мгновение последнего удовольствия наполнило художника печалью до краёв, и, когда миг прошёл и губы разъединились, она схлынула, оставив после себя лишь смирение. Тяжёлое дыхание Гарри грохотом отдавалось в ушах, а расцарапанная углом книги кожа нещадно жгла. Луи приложил указательный палец ко рту учителя, когда тот встрепенулся что-то сказать, посмотрел долгим взглядом в лицо, запоминая до мельчайших деталей, и, улыбнувшись, подмигнул.
Желание остаться в памяти Гарри радостным и ярким сделало шаги уверенными, а улыбку — почти искренней. Луи шагнул за дверь, пружинисто пересёк каменный коридор, толкнул дверь наружу. Лишь когда утопающий в белых созвездиях цветов двор остался позади и кованые ворота школы со скрипом закрылись за спиной, Луи осел на камень, спрятав лицо в ладонях.
Только когда Гарри не мог увидеть, Луи позволил себе сломаться.
========== Часть 5 ==========
Осень вступила в свои права тихо, незаметно. Укрыла землю покрывалом разноцветных листьев, спрятала солнце за облаками. Класс заполнился учениками, и в привычном шуме детских голосов, за размеренными, выверенными до минуты занятиями Гарри не мог укрыться от мыслей. Словно назойливые насекомые, они атаковали сознание, впиваясь жалящими вопросами в мозг.
Преподавание больше не приносило радости, и Гарри всё чаще отвлекался, бездумно глядя в окно на моросящий дождь. После ухода Луи он попал во власть тоски и апатии.
Последние слова художника всё никак не выходили из головы. Действительно ли Гарри был сильным и отверг искушение запретной любви или струсил, замаскировав слабоволие верой?
К сожалению, в школе никто не мог дать правильный ответ на его незаданный вопрос. Дни сменялись днями, и с каждым пролившимся на землю дождём Гарри всё больше замыкался в себе. Улыбка перестала освещать класс, и лишь лёгкие бессильные кивки служили поощрением ученикам.
Назад он никогда не оборачивался.
С тех пор, как художник покинул класс, Гарри ни разу не посмотрел на картину. Куда угодно, но не на творение рук Луи. Тех самых хрупких тонких кистей, под прикосновениями которых он чувствовал себя защищённым и свободным.
— Гарри, — отец Йолен вывел из оцепенения своим серым, едва слышным голосом. — Мы можем поговорить?
— Кто-то из моих мальчиков провинился? — встрепенулся Стайлс, но в ответ мужчина лишь грустно улыбнулся и покачал головой.
— Они прекрасные дети, и твой класс самый беспроблемный в школе. Я всегда считал, что преподавать — это твоё призвание. Я был уверен, что ты на правильном месте.
Холод сковал тело, когда Гарри почувствовал, куда ведёт святой отец. Но прошло больше двух месяцев с момента отъезда Луи, и если они были очевидны и церковный совет собрался наказать Гарри за грех, то почему так поздно?
Вопрос уже был готов сорваться с губ, но, к счастью для учителя, отец Йолен заговорил первым, продолжая пояснять собственную мысль.
— Этот мальчик, Луи, кажется, он изменил тебя, — мужчина кивал в такт собственным словам, а Гарри завороженно следил, как поблёскивал свет в его седых волосах. — Думаю, ты провёл здесь достаточно времени.
— Вы выгоняете меня из школы? За что?
Гарри вскочил на ноги, уронив стул с громким стуком, а мужчина даже не дёрнулся.
— Нет, я предлагаю тебе двигаться дальше, — отец Йолен протянул руку, взял лежащую на столе Библию. Страницы пропахли краской, и повсюду виднелись синие отпечатки пальцев. — Церковь оплатит любой университет, который ты выберешь.
Тёплые, чуть уставшие от жизни глаза бегали по строчкам, пока мужчина произносил свою речь, пытаясь убедить Гарри в том, что его дом перестал быть домом.
— Я люблю тебя, Гарри, и хочу для тебя лучшего, — мужчина захлопнул книгу, тяжело поднялся на ноги. — Где бы ты ни был, Бог будет с тобой. Но свою жизнь ты должен прожить сам. Нельзя больше откладывать.
Это были слова Луи, сказанные другим голосом, другим человеком. Они пронзили тело сотней электрических разрядов, встряхнув. Воздух задушенным хрипом вырвался из горла, когда Гарри попытался ответить.
— Не нужно отказываться сгоряча, — уверенная ладонь сжала плечо, и Гарри понял, что дрожит. — Обдумай всё основательно.