========== Save me if you can ==========
James Blunt – Stay the night
Если бы можно было пережить снова.
— Более тухлого мероприятия я ещё не видела, — восклицает она, хлопая по своим коленям ладонями. — Это ж надо было придумать трёхчасовой концерт фагота в пользу детей-инвалидов! Да они сами там небось свои конечности и порастеряли, слушая этот фагот!
Том скользит взглядом по узким ладоням, столь яростно выражающим сейчас её чувства.
— Зато это прекрасный способ собрать деньги, — усмехнулся он, вновь концентрируя внимание на дороге. — Ты же можешь покинуть концерт только ради того, чтобы отдать часть своих сбережений.
— Да я готова была там свою почку отдать, лишь бы больше никогда не приближаться к этому оркестру, — ворчит она, исподлобья поглядывая на Тома, который держится двумя руками за руль, ведя машину с той непринуждённой красотой и грацией, на которую способен лишь увереный в себе мужчина.
— Да ладно тебе, — продолжает скалиться Том, — все не так уж и плохо было… Вот пару лет назад, когда нас заставили фотографироваться с крокодилами…
— Верю-верю, — поспешно перебила она, нелепо взмахивая руками.
Если бы Томас не знал, что она румынка, подумал бы, что итальянка – эмоции в ней никогда не заканчивались.
— К тому же тут был Роб, — продолжил Том, игнорируя ее возгласы. — Это было хоть чуточку весело, не то что шутки Эванса.
Она скорчила мордашку и показала ему язык, на что Том убрал одну руку с руля и ударил ее по ляшке, обтянутой темно-синим шифоном платья.
Ох уж это платье… Томас думал, что он рехнется, наблюдая за ее задницей, когда она поднималась по лестнице или просто шагала, слегка покачивая бёдрами.
Он сам выбрал это платье, но разве он предполагал, что оно будет ТАК смотреться?
Она обычно носила джинсы или шорты, поэтому он даже и не представлял ее в струящемся легком платье с прозрачной верхней юбкой длиной до щиколоток. А зря, потому что сейчас ее спортивная и мало когда женственная фигура была запихнута в наглухо застёгнутый футляр, и Том сходил с ума, думая о том, как он расстегнет молнию, как платье темной грудой ткани упадёт к ее тонким щиколоткам, и она переступит через него, обязательно споткнувшись – она ничего не делает так, как надо.
— Эй, Томас Уильям Хиддлстон, я что, с пустым местом говорю? — щелчком ворвался в его мысли ее голос, разрывая темно-синее платье в клочья.
— Я похож на человека, который тебя слушает?
— Да, иначе ты не узнаешь, что у меня есть, — надменно выдала она.
Кажется, за те несколько месяцев, что они живут вместе, она научилась полностью игнорировать его язвительные комментарии. А ведь раньше готова была вцепиться зубами в горло за один саркастичный вздох в ее сторону. Сейчас же у неё было полное право впиваться в его кожу, а после целовать и зализывать следы своих покушений на жизнь Тома.
— Я и так знаю, что у тебя есть, — Том сглотнул, представляя, ЧТО у неё есть под платьем.
— А как насчёт этого? — ухмыльнулась она, откуда-то доставая бутылку Captain Morgan.
— Ого, — поражённо выдохнул Томас, — а неплохо живешь, Джерри.
Он часто называл её Джерри, полностью игнорируя имя, написанное в паспорте, и не раз говорил ей, что это мужское «прозвище» он не может кричать, когда кончает, потому что тогда ему кажется, что он трахается с мужиком, а вот Джерри – самое оно, потому что так он чувствует себя котом, который поймал свою жертву и хочет сожрать ее здесь и сейчас.
— А то! — она расплылась в улыбке, откручивая крышку с бутылки и припадая губами к горлышку.
— Не захлебнись, Ихтиандр-алкоголик, — завистливо протянул Том, сжимая руль так, что аж костяшки побелели, одним глазом наблюдая за ее вздымающейся грудью под платьем. На дорогу, Томас, смотри на дорогу.
— Господи, я мечтала об этом с самого начала вечера, когда поняла, что чтобы пережить этот кошмар, мне надо либо сдохнуть, либо напиться, — оторвавшись от бутылки выдала она, облизывая губы, наверняка пропитавшиеся горечью рома, но по-прежнему сладкие и мягкие.
Тому внезапно захотелось напиться вдрызг, чтобы не чувствовать эту девчонку рядом, не видеть того, как ее язык скользит по губам, слизывая алкогольные капельки.
— Я бы тебе предложила, солнышко, — она наигранно-сочувственно посмотрела в его сторону, — но ты за рулём…
— Приедем домой, и я тебя выпорю, — заверил ее Том.
— Приедем домой, и я буду танцевать в обнимку с Капитаном, — усмехнулась она.
Она сняла туфли на высоком каблуке и с ногами забралась на сиденье.
— Господи, счастье есть!.. — простонала она, любовно прижимая к груди бутылку и блаженно щуря глаза.
Желание Томаса сменилось – теперь он готов был отдать все что угодно за то, чтобы быть этой самой бутылкой и покоиться между двумя столь соблазнительно выделяющимися полушариями.
— Том? — тихонько позвала она, водя пальчиком по его напряжённому бедру и закусывая нижнюю губу так зазывающе, что Томас чуть не уполз под сиденье.
— Да, Джерри? — думай о дороге, Том, думай о дороге, а вот уже дома ты закинешь ее на постель, дотянешься руками до молнии на спине, избавляясь от ненужной тряпки… О ДОРОГЕ, ТОМ!
— Хочешь меня? — улыбается так, будто знает, что это не она в данный момент мышка, а он.
— Да, — сквозь зубы скрипит Томас, надеясь не сорваться в данный момент.
— А я хочу его! — она поднимает вверх бутылку, присасываясь к ней губами, а после заливается долгим и глухим смехом, издеваясь над Томом.
Том крепче сжимает зубы, отчего на скулах ходят желваки.
От неё пахнет горьким миндалём, травами и кокосом. Он никогда не мог понять, почему она пахнет кокосом. Миндаль и какая-то странная версия чабреца – запах Captain Morgan, но при чем тут кокос?
— Милый мой Томми, если б ты знал, какой ты забавный в такие моменты, — она снова смеётся, подшучивая над ним. — Будто тебе пятнадцать, а я твоя первая девушка.
— Да ты напилась, дорогая, — скалится Том, надеясь немного снять напряжение.
— О нет, Томас, я не напилась, — смеётся она, — я влила в себя пол-литра счастья.
Бутылка опустела уже больше чем на половину.
Она разрумянилась и нелепо хихикала, поглаживая ровный холодный бок бутылки.
Том знал, что в таком состоянии она будет творить то, что захочет, и останавливать её глупо – снесет все на своём пути.
— Смотри! — она ловко лезет рукой под сиденье и шарит там, ища что-то. — У меня ещё есть!
Бутылка «Martini» плотно зажата между её бледных пальцев.
— Да ты никак решила попасть в больницу с алкогольным отравлением? — она стягивает с Тома пиджак и начинает расстегивать этими самыми пальцами маленькие пуговки, а потом не выдерживает и разрывает полы рубашки в разные стороны, совсем забыв о стоимости дизайнерской тряпки, а потом её тонкие пальчики пробегают по груди Тома и спускаются вниз по животу, хватаются за ремень… Черт тебя дери, на дорогу, Томас!
Том сглатывает.
— Нет, солнышко, — смеётся она, — я решила немного разнообразить нашу жизнь, а то из тебя скоро песок сыпаться начнёт.
— Это ты меня так старым назвала? — Том немного болезненно переживал разницу в их возрасте: ей двадцать три, ему тридцать, для неё он вообще принадлежит другому поколению.
— А то, — её губы приближаются к самому его уху. — Но знай, что из всех занудных стариков, у тебя самый большой член.
О господи… Том жмурится от сдерживаемого желания, граничащего с болью, а этот самый член пульсирует от прилившей крови.
До дома осталось 3 квартала, надо выжить.
— А ещё у тебя самые умелые пальцы, — не успокаивается она. — Когда ты дотрагиваешься до моей спины, я думаю, что ничего лучше я не испытывала. А когда эти пальцы зарываются в мои волосы и тянут их, потому что ты больше не можешь держаться… И как эти пальцы прижимают ближе мою голову, когда я стою перед тобой на коленях, а мой рот…
— Матерь божья, Джерри!.. — простонал Томас. — Умолкни!..
Он хотел её с самого начала вечера, когда она вошла в этот проклятый зал, отделанный белым мрамором, в своём темно-синем платье, похожая на волшебницу, которая заблудилась и зачем-то пришла на какое-то вычурное благотворительное мероприятие.
Когда она споткнулась об полы своего платья и упала на него, схватившись за его плечи, он подумал, что ближайший туалет очень скоро услышит все самые распутные крики и стоны.
А она лишь сдержано улыбнулась и поцеловала его в щеку в знак приветствия, обдав таким запахом кокоса и самой себя. Смешно поморщилась, учуяв его одеколон, потому что ненавидела этот запах эвкалипта, смешанный ещё с чем-то. И отошла к другим людям, потому что для публики они всего лишь партнеры по фильму. А вот для своих соседей они явно сотрудники порноиндустрии.
Весь вечер Том стоял перед камерами, улыбался, а сам взглядом ловил её задницу, нервно сглатывая и стараясь не показывать своего возбуждения. Она же будто и вовсе его не замечала.
А сейчас эта манипуляторша сидит в его машине, схватившись пальцами за его предплечье, и пьяно шепчет ему развязные фантазии на ухо.
Два квартала.
— А потом ты подхватишь мои ноги и закинешь себе на талию, попутно расстёгивая молнию у меня на спине…
Один квартал.
— О, Томас, если бы ты знал, как я хотела тебя весь этот вечер, как я боялась подойти к тебе трезвой, потому что ты сам пьянишь не хуже рома, как я боялась не сдержаться и наброситься на тебя прямо там, глядя на твои плечи в этом шикарном чёрном костюме… О, Томас…
Том резко остановил машину около дома, выбежал из неё, громко хлопнув дверью, и уже через мгновение вытаскивал свою главную головную боль с пассажирского сиденья. Закинув её на плечо, Том обхватил руками её задницу, жадно впиваясь в неё пальцами и сжимая мягкую плоть.
Он знал, что она улыбается.
Что-то больно ударило его по плечу. Её туфли. Как она успела их взять? А, эта лисица ещё и две бутылки захватила.
Он не помнил, как открыл дверь, как вошёл в холл, как бросил её на огромную кровать в гостевой комнате на первом этаже, потому что до спальни на втором он бы элементарно не дошёл, взяв её прямо на лестнице.
Его руки жадно тянутся к молнии на её спине, пока она впивается губами в его губы, а её руки проникают под рубашку и бегают по его груди будто маленькие мышки.
Он так и думал. Горький ром и её собственная сладость.
Она изнутри хватается за полы его рубашки и разрывает их, даже не пытаясь расстегивать пуговицы. Времени нет.
Молния все же сдалась под натиском его пальцев, и Том поспешил освободить столь желанное тело от ненужной ткани.
Господи, её белье тоже темно-синее… Том прекрасно знал, что скрывается под мягким кружевом, а потому поспешил расстегнуть застёжку бюстгальтера, однако она поспешно отпрыгнула от него.
Он пьяно посмотрел на неё, не до конца осознавая, куда делось мягкое тёплое тело из кольца его рук.
А она засмеялась, громко и чисто, стоя перед ним в этом дурацком лифчике, такая маленькая и глупая.
Потом газелью подлетела над полом, когда Томас снова попытался её схватить, развернулась и подхватила футболку, лежащую на спинке кресла, его футболку.
Том ненавидел, когда кто-то носил его вещи, потому нещадно выкидывал любую свою футболку или рубашку, которую по какой-либо причине надел другой человек.
А она знала это и вовсю смеялась над брезгливостью Тома, с завидной постоянностью беря его одежду.
Эта футболка доходила ей до середины бедра и спадала с плеча, обнажая бледную кожу.
Том никак не мог понять, что происходит с этой сумасшедшей, а потому лишь смотрел на то, как она заливается этим своим глухим рокочущим смехом.
А она опять подняла из ворса ковра бутылку, уроненную ею в тот момент, когда Томас тащил её до кровати, и, отвинтив крышку, жадно припала губами к горлу, будто мучалась от жажды уже как минимум неделю.
А потом отбросила пустую бутылку из-под рома куда подальше, снеся ей при этом какие-то безделушки с полки, и включила ту самую песню на телефоне.
Томас будто вышел из транса, услышав начало мелодии. Да, именно она.
Томас с глухим рыком бросился на неё, а она, явно предвидя такой исход, захохотала пуще прежнего и бросилась от него куда подальше, по пути подхватывая непочатую бутылку мартини и громко подпевая Джеймсу.
— It’s 72 degrees! — она задыхается от бега и смеха, давится собственным хохотом, но продолжает убегать от Тома. — Zero chance of rain!
А Томас, захваченный искрами её веселья, занимается тем же ярким костром лучащегося счастья. Пьяного счастья.
— It’s been a perfect day! — он бросает пиджак на пол, переступая его с грациозностью, присущей только коренному британцу, и избавляется от порванной рубашки, столь стесняющей сейчас его движения. — We’re all spinning on our heels…
— So far away from real! — подхватывает она, не прекращая заливаться алкоголем.
— In California-a-a! — поют они в один голос, громко и фальшиво.
Том отбирает у неё бутылку и делает первый глоток.
Счастье заразительно.
— We watched the sunset from our car, — она начинает танцевать, покачивая бёдрами и размахивая руками, словно крыльями, будто старалается взлететь над полом.
— We all took it in, — Томас подхватывает её за талию, поднимая высоко над собой, даря ей это потрясающее ощущение свободы и полёта.
— And… by the time.. that it was dark, — она задыхается от смеха и слов песни, но продолжает выкрикивать, наплевав на мелодию и ноты.
— You and me had something, yeah! — Томас прижимает её к себе, и её пальцы зарываются в его отросшие темно-рыжие волосы, слегка оттягивая концы, причиняя легкую боль, граничащую с наслаждением.
Сейчас будет нечто, они оба это знают, но боятся признаться в том, что выучили сущность друг друга наизусть, бояться привязаться.
— And if this is what we’ve got, — она выворачивается из объятий Тома и, легко ступая по полу, начинает кружиться вокруг себя, подняв руки высоко к потолку, отчего футболка поднимается, открывая взору кружево трусов.
— What we’ve got is gold, — Том жадно пожирает глазами её ноги, выступающие острые коленки и худые щиколотки, мягкую линию бёдер с обозначающимися на них тугими жгутами мышц.
— Shining bright and I want you… — её ярко-красные волосы летают вокруг неё словно стая редких вымирающих бабочек, спугнутая воробьем.
— I want you to know! — Том ловит её руки, прижимая их к своему туловищу, но она, смеясь, вырывается и, встав на носочки, невесомо целует Тома в нос, вспоминая свою любимую игру – дразнить Томаса везде и всегда, заставляя того терять рассудок от быстрых коротких поцелуев куда угодно, но только не в губы.
Но Том знает – в этой игре он победитель, потому что он сильнее, он быстрее, он – мужчина, так суждено предками, слабая женщина падет перед самцом и сдастся, а тот заслуженно получит свой трофей.
Только она совсем не слабая женщина, а дикая кошка, которая свою свободу отдавать не готова и будет биться за неё до последней капли мартини.
Она ловко вырывает у него из рук бутылку с алкоголем и делает большой глоток, несколько капель стекают по шее и ключицам, теряясь в воротнике футболки.
— The morning’s on it’s way… — она отрывается от горлышка и, срывая голос, подпевает мелодии, вновь отбегая от Тома и скрываясь в облаке собственных волос, взлетающих в такт её движениям.
— Our friends all say goodbye, — Томас принимает правила и бросается за ней, ловя её за талию и закидывая на плечо, бросается не столько за её телом, сколько за самой её сущностью, бросается в омут счастья и молодости.
Она была молода, она была счастлива.
Он был пьян. Пьян из-за мартини и из-за неё.
— There’s nowhere else to go… — выдыхает она ему в шею, встречаясь с ним взглядом.
Её ярко-голубые глаза горят огнём, превращаясь в два сверкающих аквамарина. Холодный лёд радужки Тома, обычно обжигающе-морозный, сейчас растопился под жаром её взгляда и стал похож на чистейший алмаз – дорогой, редкий, недоступный и желанный.
— I hope that you’ll stay the night, — он смотрит на её лицо, задерживая взгляд на приоткрытых влажных губах, высказывая таким образом своё самое сокровенное желание – «Останься, и не только на ночь. Останься навсегда».