Сиджи смотрит в глаза Катарсис. Холодные, непроницаемые. И вечно что-то скрывающие. Даже сейчас. Нет только той самой гадкой ухмылки, которая все время красуется на лице. И словно намекает. Все время и на что-то.
— Вот раз ты вся такая знающая, то скажи мне… Нормально ли то, что у парня встает на тебя, он явно дает понять, что собирается поцеловать, но как только появляется… кое-кто, так он сразу меняется? Изменяется. И забывает, что ты существуешь. Он начинает выплясывать перед этим кое-кем, становится тем еще бесхарактерным дебилам и… А вообще мне похеру на него! Вот просто и легко. П-о-х-е-р-у! Он мне никто, я ему никто. Мы просто другу к другу никто. Просто… и легко.
За спиной раздается громкий хохот. Сиджи поднимает голову. Смотрит на пустое место рядом, одинокий кувшин с соком и кружку в руках. А затем опускает взгляд. Кружка пуста и сока в кувшине нет. И в груди пусто. Словно выпили последние капли чего-то нужного и привычного, но оставили ноющую боль, которая все нарастала, как и темп в мелодии менестрелей.
Сиджи оборачивается и видит Катарсис, стоящую у лестницы и отпивающую ром с горла бутылки. И Аню, которая хохочет рядом с ней. Они наблюдают за танцующими гвардейцами в центре зала. И замечает Хрома и Каренн, которые весело отбивают ритм каблуками сапог. Они улыбаются, смеются. Быстро проносятся в отражении стеклянных бутылок, стоящих на столах.
Гвардейцы хлопают и свистят, хохоча и крича. На сосредоточенных лицах менестрелей сверкают капли пота. И улыбки.
Мелодия все набирает темп.
Сиджи скрипит зубами, сжимает кулаки и резко встает. Стул со скрипом отодвигается, ударяется об стену.
Быстро идет к лестнице, стуча каблуками сапог, проходит мимо смеющейся Ани и Катарсис. Замечает внимательный взгляд и чуть приподнятую бровь. Сильнее сжимая челюсть, перепрыгивает через ступеньки и, обходя других посетителей, подходит к барной стойке.
Хлопки и свист становятся громче.
— Можно две бутылки виски? — громко спрашивает Сиджи, облокотившись о стойку и пытаясь высмотреть бармена в собрании голов.
— Конечно, красотка! — выкрикивает низенькая девушка, разливая пиво по кружкам и хохоча над шутками двух гвардейцев. — Секундочку и все будет!
Сиджи, нервно барабаня пальцами об стойку, оборачивается и видит пристальный взгляд Катарсис, которая стоит на лестнице с Аней, утирающей слезы. И отворачивается. Закусывает губу и роется в кармане брюк.
— Вот, пожалуйста, — говорит девушка, ставя две бутылки на стойку, и подмигивает. — Весело сегодня, да?
— Да, очень. — Сиджи высыпает серебро на стол и берет виски. — Сдачи не надо.
И отходит, уворачиваясь от группки гвардейцев, громко смеющихся.
Мелодия резко заканчивается. Громкий стук каблуков, тяжелый выдох. И об стены ударяется волна рукоплескания, крика и смеха.
Сиджи скрипит зубами, отбрасывает волосы назад и поднимается по лестнице, гордо смотря вперед. Не бросает взгляд на Катарсис и Аню, не обращает внимания на пьяных девушек, хохочущих и толкающих друг дружку локтями. Идет к столику, на котором стоит пустой кувшин из-под сока и кружка. Ставит, вызывающе стуча, два виски и садится, скрипя стулом.
И смотрит. Долго глядит на свое отражение в стекле бутылки. На хмурые брови, глаза, смотрящие пристально, и сжатые губы.
Сиджи ударяет кулаками об стол. Кружка подпрыгивает и задевает кувшин.
Тягучая мелодия менестрелей разносится по пабу. На первом этаже слышны разговоры и смех. И не видны две черные макушки. Лишь незнакомые лица, улыбающиеся и смеющиеся. И никто не танцует. Пьют напитки из кружек и стопок.
Сиджи обессилено ударяет кулаками об стол. Опускает голову. И тяжело, протяжно вздыхает.
— Самое отвратительное — это пить от горя в одиночестве, — раздается голос Катарсис за спиной. — И самое отвратительное — это бессилие.
— Самое отвратительное — это лезть в чужую душу без приглашения, — резко говорит Сиджи, поднимая голову.
— Самое отвратительное — это пьющий подросток.
— Самое отвратительное — это ты.
Катарсис смотрит долго, впиваясь непроницаемым взглядом. И садится рядом на стул и, словно все время мира принадлежит ей, говорит:
— Ты права. Я не буду лезть в твою душу, в твои дела. Сама скажешь, если захочешь. Скажешь или утаишь. Это твоя душа и твои проблемы.
Сиджи отворачивается, складывает руки на груди и смотрит. Глядит на менестрелей, пьющих посетителей и низенькую барменшу, разливающую напитки и хохочущую над шутками двух парней.
Сердце больнее ударяет в груди, когда в дверях Сиджи замечает пыхтящую Каренн с раскрасневшимся лицом.
— Хром! Там Хром! На помощь! Он без сознания! Где Эвелейн?!
Катарсис резко встает, ставя ром на стол, и бежит к лестнице. Она что-то кричит, перепрыгивает через ступеньки, пролезает через пьяную толпу к двери. К дрожащей Каренн. И кричит, орет и выбегает. В дверях виден развивающийся подол плаща.
Пронзающая боль в мышцах, живот скручивает. Дыхание прерывается. Сиджи кривит лицо, сжимает челюсть и кулаки. Мышцы горят, кости ноют.
Об стены ударяется песнь менестрелей, а об пол обмякшее тело и стул.
***
— Знаешь, я думаю, что все же заслужил награду, — говорит Невра, облокотившись плечом о колонну, и ухмыляется. — Поцелуй будет замечательной наградой.
И стучит пальцем по щеке.
— Это была чисто твоя инициатива, — хохочет Катарсис, уперев руку в бок. — Сам решил не докладывать Мико, как только узнал в Рауле Хрома.
— Как я мог пойти докладывать начальству, не разузнав сначала ваши цели?
— Видишь? О награде и речи не может быть! Ты хотел сначала разузнать наши цели, чтобы выдать нас с потрохами! Нас спасло только то, что мы были в Баленвии, и ты никак не мог узнать о наших планах, — говорит Катарсис, притворно ужаснувшись и положив ладонь на сердце. — О, Создатель, благодарю, что уберег нас от этого негодяя!
Невра смеется, а затем более серьезно спрашивает:
— Почему ты помогала им?
Катарсис молчит, пристально смотрит секунды три на Невру. Непроницаемые глаза в лучах солнца сверкают льдом, от которого передергивает. И, как будто все время этого мира принадлежит ей, отвечает:
— Пытаюсь помнить, кем должна быть.
Громкий смех, стук каблуков по лестнице, шорох одежды. Из открытой двери доносятся запахи пряностей, скошенной травы и сладкой сирени.
— Не понимаю, — говорит Невра, нахмурившись и сложа руки на груди.
— Хорошо, что не понимаешь. И, надеюсь, никогда не поймешь.
Катарсис стоит непринужденно и, заинтересовано приподняв бровь, смотрит на группку девушек, которые размеренно идут по мраморному полу, стуча каблуками и шурша легкими одеждами. Вздыхает, прикрыв глаза. И произносит:
— Спасибо, что не доложил Мико.
— Послушай, Катарсис. — Невра легонько дотрагивается до плеча в белоснежной рубахе. — Не за что. Ты всегда можешь рассчитывать на меня.
— Спасибо.
Ветер доносит веселый смех и сладкий запах сирени.
Сиджи сидит в беседке, читая бумаги в свете солнца, и хмурится каждый раз, когда мимо пробегают дети. Пытается вчитаться в рукописный текст и бурчит, не понимая малознакомый ей язык.
Кучевые облака плывут быстро, скрывая диск солнца и напуская тень. Сиджи вздыхает. Нос режет запах сирени.
— Пойду, наверное, собираться, — бурчит Сиджи и встает со скамейки, кладя в сумку бумаги. — Лучше уж собираться, чем все это.
Мимо пробегают дети, смеясь и визжа. Из-под подошв ботинок отскакивают камешки.
Сиджи идет по мощеной тропинке, поглядывая на листву деревьев и кустарников. И вздыхает тяжело, протяжно. Поднимает глаза в небо, останавливается и проклинает все вслух, стараясь заглушить ноющую боль в груди.
Жмурится. То ли от солнечного луча, ударяющего в глаза, то ли еще от чего.
— Сиджи! — кричит знакомый голос за спиной. — Как дела?
Сиджи закатывает глаза, оборачивается и отвечает, скривив губы:
— Решила подышать воздухом, а он пропах сиренью. Дышать невозможно. Да еще и дети мешают читать.
— Ты читаешь те тексты, которые дала Катарсис? — спрашивает Хром, заинтересовано поднимая брови вверх и пряча руки в карманы. — Те, которые еще на латинском?
— Преимущественно на английском. Но многие страницы на латинском и испанском. Есть вообще отрывки, написанные глифами! — возмущенно восклицает Сиджи, разводя руки и выпучив удивленно глаза. — Какие-то заметки на французском. Может, она и знает дохера языков, но я-то хорошо начала понимать английский только из-за того, что у меня нет другого выбора! Тут все говорят на английском! Вот, Хром, ты вот знаешь этот сраный французский, ну, и испанский?
— Да, конечно, — отвечает Хром, быстро кивая и почесывая затылок. — Я знаю много языков…
— Ну-ну, поглядим потом, как ты их знаешь, — язвительно говорит Сиджи, закатывая глаза. — Тут все такие лингвисты, что прям тошнит. Кстати, ты уже собрал вещи? Мы же завтра с рассветом уезжаем.
— Еще нет. Я начну собирать сумку после встречи с Каренн.
Сиджи закатывает глаза, сжимает кулаки и отворачивается, смотрит на пробегающих мимо детей. Глядит на отлетающие из-под подошв камушки, и палки, которыми они махают из стороны в сторону. И улыбки, сверкающие радостью и весельем.
Камень в груди ноет, не дает спокойно дышать.
— Ну, тогда приятно провести время с Каренн. Удивлена, что она вообще разговаривает с тобой после твоей лжи.
— Я как раз и хочу поговорить с ней об этом, — говорит Хром, вздыхая. — Ладно, до встречи! Удачно сложить вещи!
Хром разворачивается и уходит, шлепая новенькими сандалиями. Хвост радостно покачивается из стороны в сторону, черные волосы развиваются. До ушей Сиджи едва доносится насвистываемая им мелодия.
Комок в горле никак не получается сглотнуть.
— Тьфу, фиолетово! У меня слишком много дел, чтобы вообще о них думать.
Сиджи идет по мостовой, разглядывая цветки на кустарниках. И старается не дышать. Сладкая сирень режет нос.
— Знаешь, Хром, вас спас вовремя сданный Катарсис отчет, — говорит Каренн, разглядывая черное обтягивающее платье с золотой вышивкой и длинными рукавами из кружева. — До сих пор удивляюсь, как она додумалась вашу очевидную глупость сделать важным исследованием побочных эффектов от зелья. Зелья, которое может пригодиться на вашем задании. И, возможно, в будущих заданиях Гвардии.
— Знаю. Возможно, если бы не она, то я уже был бы … точно не здесь.
Хром рассматривает изящную линию ног под полупрозрачным подолом черного платья и мечтательно вздыхает.
— Ну, что? Мне идет?
Каренн отворачивается от зеркала и, гордо приподняв подбородок, ставит руки в бока.
— Тебе оно очень идет, как и вся одежда в мире. Ты всегда очень красивая.
— Спасибо, ты такой милый!
Каренн отворачивается, убирает локон за ухо и подходит к витрине с украшениями.
— Завоз совсем недавний, — довольно мурчит Пуррири, запрыгивая на розовый пуфик, и открывает крышку витрины. — Пря-у-м-ливезли из Маэкхаронского халифата. Обработка камней в их секр-ретной мастер-рской и зачарованная мяу-чшим магом-кузнецом.
Хром подходит и удивленно поднимает брови.
— Ничего себе! Стоят, наверно, такие колечки ого-го…
В белом свете ламп сверкают брильянты, рубины, изумруды, сапфиры и аметисты. Драгоценные камни вставлены в кольца, серьги и ожерелья, сочетающие в себе разные оттенки золота и серебра. Одни выглядели увесистыми украшениями для царских особ в праздничные дни, а другие изящными и простыми для повседневности.
Каренн аккуратно берет тоненькое золотое колечко с расположенными в ряд рубинами и вздыхает.
— Какая прелесть…
— Дорогая моя, твой вку-м-р-рс как всегда прум-красен, — мурчит Пуррири, лениво поглаживая меховой воротник. — Это кольцо замурчательный выбор. Его зачароумвяли от дурного сглаза, мелкое колдовство завистниц будет обходить тебя стороной.
Зеленые глаза довольно блестят.
Хром отходит, засунув руки в карманы, и садится на бежевый пуфик. Разглядывает изящную линию ног под полупрозрачным подолом длинного платья. Вслушивается в радостный голосок Каренн и частый стук высоких каблуков. И вздыхает. Мечтательно, довольно.
Над дверью звенит колокольчик, ветер доносит сладкий запах сирени.
Из-за шторы пробираются первые лучи солнца, ударяют в большой кристалл, развивающий оранжевый свет на полки и стену. Из открытого окна дует прохладный ветерок, донося шелест листвы и пение птиц. И усталые крики тренирующегося гвардейца.
Во мраке комнаты на кровати, давно застеленной, сидит Сиджи. Она вертеть в руках маленькую колбочку, закрытую деревянной пробкой, и рассматривает жидкость, переливающую из розового в голубой.
Рассветный луч ударяет в глаза.
— И все-таки я возьму тебя, — шепчет Сиджи, кладя колбочку в дальний кармашек дорожной сумки. — Мало ли что…
Сиджи встает, протяжно зевая, закидывает на плечо сумку и подхватывает новенький дорожный плащ. И выходит. Раздаются два щелчка и спешный топот в коридоре.
В оранжевом свете танцуют пылинки, а слабый поток ветра развивает тяжелые шторы.