Шилова сморщила нос, но вовремя вспомнила о своей миссии. Улыбнувшись, как полоумная, женщина быстро-быстро закивала.
– Правда? – с насмешкой спросил незнакомец. – Чем?
Настя хотела сказать то, что не раз слышала от своей матери. Как будто все детки пахнут топленым молоком, а вместо этого произнесла: – Мочой и кислятиной.
– Мочой? Ух, ты! Считай, что в Венецию попала! – провозгласил волосатый. – Ладно, позже увидимся.
– А как же любовь? Я же еще…
– Потренируйся пока. Покорми их.
Незнакомец скрылся за дверью вместе со своим «проводом».
– Покорми. Просто сказать! Как же это делается?
Шилова только приложила комок к левой груди, как он сразу впился в нее беззубыми деснами. В ту же секунду Настя захотелось оторвать сморщенную пиявку и отшвырнуть ее подальше от себя. С каждым глотком ее душа опустошалась в два раза быстрее груди. Пустоту заполняла ненависть и отвращение. Ей казалось, что это вовсе не ребенок кормится, а старый лысый насильник играется со своей жертвой. Особенно раздражало, когда ребенок засыпал и еле ощутимо елозил ртом по соску. Хотелось кричать, выть. Настя мечтала забраться в душ, чтобы смыть эти мерзкие ощущения с тела.
Не успел Номер Один отвалиться от полной раздражения груди, как обозвался Номер Два. Так Настя прозвала своих детей. Он кричал противнее предыдущего.
– Чего тебе нужно?! – истерично завизжала Настя, но вспомнив о задании, еще громче добавила. – Мой маленький!
Маленький замер и смотрел за плечо Шиловой. Насте показалось, что он обиделся. Как будто в подтверждение ее мыслей, крикун заверещал настолько противно, что женщина была уверена, что он специально измывается над ней. Успокаивать младенца совершенно не хотелось. «Интересно, а они возродятся вместе со мной?» – со страхом подумала страдалица. «Я не могу этого допустить». В голове девушки промелькнула гаденькая мыслишка, которая, сдавив мозг слизким канатом, не давала думать ни о чем другом. «Я же могу быть свободной здесь», – заулыбалась своим мыслям Настя.
Женщина не боялась больше никогда не увидеть матери. Ей часто казалось, что если бы этой ведьмы не стало, жизнь могла сложиться лучше
– Старая маразматичка, – зашипела Настя. – Внуков ей хотелось! Роди до 30-ти! Никуда не ходи! Да пошла ты! Роддом ей не понравился, который я выбрала! Почему? «Так стоит на Мертвой улице!» Дура! Это ж просто улица, название, ничего больше. Зато персонал самый лучший. Так нет же – не к добру… А теперь что?
Шилова умолкла, так же резко, как и разразилась бранью. Она еще раз улыбнулась и посмотрела на второго крикуна.
– Номер Два будет первым! – провозгласила Настя. – Точно. Теперь я буду делать все по своим правилам. Ну, сынок, готовься стать летчиком. Или ты дочь? Да неважно! Будешь тогда стюардессой!
Шилова на мгновение прижала младенца к себе, словно пытаясь покормить, а через секунду разжала замок пальцев и развела руки в стороны. Вздох облегчения, смешанный со звуком хруста – какая приятная мелодия для ушей Насти. Она подняла глаза к потолку, увидев боковым зрением фигуру с левой стороны.
– Ой, я нечаянно! Божечки, – начала причитать женщина, уставившись на кучерявого пустыми глазами. – Как так получилось? Что теперь со мной будет? Мое дитя!
Женщина, видя недоверие в глазах пришедшего, бросилась к упавшему ребенку, но на черном полу никого и ничего не было.
– Что ищем? – поинтересовался мужчинка с «проводом». – Совесть свою?
– Ребенка, – растерянно прошептала Шилова.
– А, ребенка. Так он же в кроватке лежит.
– Как в кроватке?
– Где ему быть? – спросил пришедший, прищурившись – Что-то не так? Ты не рада, курочка моя?
– Р-рада, – заикаясь, произнесла женщина.
– Ну и славненько. Я чего заглянул к тебе – прощаться нам пора.
– Как прощаться? Я заслужила возрождение? – залепетала Настя.
– Хи-хи, – прозвучало в комнате рядом с женщиной. – Кол ты в задницу заслужила, – оскалился незнакомец. Настя вздрогнула. – Да нет, не бойся, ты так легко не отделаешься. Мелкие пиявки тебя лучше кола проймут. До самого сердца достанут. Все кишки вымотают. Избавиться удумала? Наивная!
– Я не хотела, – начала Настя, но осеклась, взглянув в разноцветные глаза незнакомца. Теперь тот глаз, что был черным, полыхал алым пламенем.
– Не хотела она, твою мать. Идиотом меня считаешь? – ругнулся кучерявый. – Знаешь, милочка, мне не жалко – можешь делать все, что хочешь. Это ж «твои» дети. Только убить их у тебя не получится – они живыми никогда не были.
Незнакомец вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Он взглянул на коридор, стены которого были оклеены обоями с красными розочками. Ему нравились розы. Только весь вид портили эти многочисленные двери. На каждой из них висела своя табличка. На одной из дверей красовалась девушка, блюющая над унитазом, на второй – старушка, которая стегала хлыстом молодого парня в латексных шортах, на третьей-пятидесятой был тот еще ужас, на многих других – обычная проза жизни. С двери, за которой осталась Настя, упала табличка со щекастыми младенцами. Табличка растаяла в воздухе, а дверь затянулась обоями.
– Еще одна наша, – мило улыбнулся кучерявый, потушив пожар в своем зловещем глазу. По коридору разносились дичайшие крики людей, визги животных, стоял стон, слышались шлепки, звуки мотора, там разливали что-то по стаканам, здесь играли на фортепиано. «Эх, муки человеческие, – задорно присвистнул волосатый коротышка. – Какие вы странные и до-чертиков милые!» Он резво подпрыгнул и побежал к фигурам, которые одновременно вышли из разных дверей.
Глава 2. Сэт и его друзья
– Привет, Сэт, – отозвалась одна из фигур, что была толще второй. – Чего это ты с добром наружу ходишь? – продолжил он, кивнув на вывалившийся из штанов хвост.
– Лысые котики! А я думаю, чего это новенькая так мне между ног глядит. Решил, что испорченная самочка попалась. Даже пожалел, что номерок двери записать не успел.
– Знаешь, Сэт, думать о только разродившейся женщине как об объекте для утех – грешно, – изрек толстенький, подняв указательный палец вверх. – За это ты можешь попасть в Ад, где Черный Владыка накажет тебя.
Кучерявый слегка приоткрыл рот от удивления, а в следующую секунду растянул его пошире, демонстрируя все 36 зубов – четыре еще не выросли, поскольку он был самым юным.
– Вот это ты отжег, Рик! Я думал, что ты в юморе не сечешь.
– Знаешь, голое философствование, не прикрытое забавными рюшами, выглядит пошло и ощущается безвкусным. Как твоя подопечная? Прошла тест?
– Ха, прошла она. Наши куколки даже идеальную мамочку выведут, – весело закричал Сэт, мотая от удовольствия хвостом. – Представляешь, решила им спины снести. Что за люди? А у тебя как с бабулей?
– Хорошо. Переродилась она. Сказала, что лупцевать тугие юношеские ягодицы – мечта каждой престарелой леди. Что готова этим заниматься всю жизнь.
– Вот умеют же люди жить в свое удовольствие! А не бегут рожать все поголовно. Что их заставляет это делать?
– Жажда, – улыбнулся толстый Рик.
– Жажда к чему? Быть порванными внутри и снаружи? Им хочется не принадлежать себе и прислуживать мелким существам, которые ничем не лучше наших куколок, а может еще и гораздо хуже? Какая жажда?
– Думаю, что обычная. Рожают, чтобы напиться в старости.
– Точно, – вяло усмехнулся Сэт.
Рик, Сэт замолчали и посмотрели на Жуля. Тот трясся, как под напряжением, что делал последние сто три года. Жуль с ужасом взирал на Рика, как будто задавая глазами вопрос: «Что с тобой творится сегодня, дружище?». Возможно, Жуль боялся, что Владыка не намерен терпеть двоих шутников. Что может произойти что-то жуткое.
На самом деле он не видел в шутках ничего плохого. Просто не отошел от свежей порции шока, поэтому юмор воспринимал особенно болезненно.
– Расскажи нам о своих делах, – обратился Рик к дрожащему напарнику с длинными волосами.
Тот дернулся от неожиданного вопроса. Ему меньше всего хотелось говорить о том, что он видел пять минут назад. Жуль стал наматывать волосы на пальцы, не обращая внимания на усердность действий. На руках оставались оторванные пряди. Глаза Рика расширились, он хотел толкнуть Сэта в волосатый бок, чтобы привлечь его внимание к Жулю, но не успел.
– Да что ему там рассказывать? – скривился Сэт. – Выбрал для себя беспроигрышный вариант – забитую пианистку. Что с такой может случиться?
Сэт бросил взгляд на дверь, из которой недавно вышел Жуль. Но ее, конечно, не было. При возрождении двери тоже исчезали. Единственное, что отличало пустоватые участки – это то, что, если человек перерождался, серый пол под исчезнувшей дверью оставался идеально ровным. Когда же прибывший проваливал тест, табличка с его «смыслом» жизни отрывалась и с грохотом падала вниз. Чем больше люди страдали от неправильно сделанного выбора за жизнь, тем отчетливее проступал след на мраморе. Рассечение расступалось, показывая кровоточащие края. Внутри углубления виднелась темень. Каменистый пол затягивался с прибытием нового поселенца, готовясь снова разойтись в любой миг.
Нехотя уперев взгляд в пол, Сэт моментально округлил глаза. Он даже присвистнул от шока. На полу виднелась настолько огромная трещина, что даже непутевая подруга Сэта могла позавидовать ее внушительному размеру. Поймав взгляд друга, Жуль судорожно глотнул горьковатую жидкость, подступившую к горлу сразу, когда он вошел в дверь.
– Может, мне тоже стать прихвостнем Владыки? – спросил Сэт у Рика. – Это ж какое мастерство нужно постичь, чтобы суметь довести человека умершего за то, что он любил больше жизни? Она ж вроде жила музыкой. Умерла от истощения или радости в день своего концерта. Не?
Сэт повторно оглядел след, сравнив его с тем порезом, который оставила табличка Шиловой. Тот, что остался после Насти, выглядел насколько несерьезным, что Сэту даже стало немного стыдно. Он не знал, что кричит в нем громче в эти секунды – негодование или проснувшийся интерес к способностям пугливого приятеля. Он думал, какой вопрос задать, чтобы добиться от Жуля внятного ответа сегодня. Выстраданный вопрос не понадобились.
– Она лишила себя пальцев, – тихо прошептал Жуль и снова вырвал клок волос.
– Что?! – крикнул Сэт.
– Как? – удивился Рик.
– Откусила, – ответил Жуль, буквально поняв вопрос Рика.
– Нечаянно? – задал глупый вопрос Сэт, злобно рассмеявшись от перенапряжения.
– Специально откусила, – Жуль уставился в пол и сильно сжал губы. Он попытался справиться с порывами, но уже через секунду подпирал опустевший участок стены, заливая порезанный пол завтраком. Зеленоватая жижа летела на стены, ноги Жуля. Огромная лужица появилась на месте пореза. В середке моментально образовалась воронка, засосавшая все высвобожденное в черное отверстие.
– Вы там с ума сошли, бесовские дети?! – послышалось внизу.
– Владыка, – испуганно выкрикнул Жуль и продолжил делать свое зеленое дело, но теперь закрывал отверстие тощей ладошкой.
– Капец тебе, – хохотнул Сэт.
Жуль побледнел и сполз по испачканной стене. Его длинный хвост, перетянутый голубой резинкой с ромашкой со стразами, выглядел, как использованный десятилетиями веник. Причем веником мели явно не домашние хоромы, а изгаженную улицу с торчащими острыми камнями вместо ровного асфальта. Он закрыл глаза и попытался воссоздать картину в голове. Жуль хотел собрать все обрывки в памяти, чтобы наспех запаковать их в тяжелый сундук с надписью: «Не открывать никогда!».
Он действительно не мог работать с прибывшими душами, погрязшими в нечистотах. Жуля интересовали максимально чистые существа, которые попали сюда из-за слабости и болезненной покорности, граничащей с безумием. Увидев вчера табличку с изображенным фортепиано, услышав чарующие звуки, которые доносились из комнаты, Жуль обрадовался так сильно, что чуть не завизжал от радости. И это несмотря на то, что на яркие проявления эмоций он был способен лишь в моменты дичайшего страха. Например, когда ему пришлось работать с фермером, который сильно любил свою лошадь, особенно по субботам.
***
Пританцовывая под звуки пьесы «К Элизе», Жуль медленно вошел к Ней. Анна снова сидела за фортепиано. Голова девушки возлежала на крышке инструмента, а русые волосы полностью закрывали практически детское лицо. Прядки спускались паутинками к темной блестящей поверхности, на которой виднелась капля малинового джема. Именно о нем подумал Жуль, увидев возле волос загустевшую красную жидкость.
– Анна? – робко позвал длинноволосый, рассматривая босые ножки любимицы. Они безвольно стояли возле левой педали, отказываясь работать, как прежде.
Девушка издала неразборчивое мычание и непроизвольно дернула узкой лодыжкой. Не отрывая головы от твердой «подушки», Анна резко выдохнула, заставив волосы на секунду приподняться. Жуль успел рассмотреть красные губы и подбородок Анны.
– Вставай, маленькая свинка, – улыбнулся Жуль. – Вся испачкалась в джеме.
Проронив последнюю фразу, Жуль осознал, что Анна не имеет доступа к вкусностям. Он считал, что это несправедливо, ведь сладкие девочки должны кушать сладости. Для кого же они делаются? Но дело сейчас не в справедливости правил, царивших в комнатах для перерождения.
– Что у тебя с лицом? – спросил Жуль, ощущая на вкус странность ситуации.
– С лицом? – переспросила Анна. Она приподнялась над инструментом, не до конца выровняв спину, что раньше считала недопустимым. – Что у меня с лицом? – с насмешкой повторила девушка. – Тебя не интересует, что у меня с пальцами?
Анна приподняла кисти вверх, которые до этого прятались в складках нежно-голубого концертного платья. Она повертела ими перед Жулем и звонко рассмеялось. Смех был чистым и искренним, словно ее развеселила добрая шутка.
– Как ты это сделала? – удивленно переспросил Жуль, стремительно приближаясь к девушке. Блестящие, стянутые резинкой волосы устремились за ним. Прислужнику Владыки захотелось узнать секрет розыгрыша. Робко ощупывая руки девушки, Жуль все шире раскрывал глаза. Он начал осознавать ужас ситуации, когда посмотрел на расположенную за спиной девушки полочку. На ней вместе с многочисленными наградами и грамотами стояли окровавленные обрубки. Узнать в жалких кусках плоти часть Анны можно было по голубому маникюру, выполненному в тон платья.
– Откусила, – сказала девушка и снова рассмеялась.
– Все? – глупо переспросил Жуль, рассматривая укороченные руки пианистки?
– Почему все? – нахмурившись, произнесла Анна. – Немного осталось! Она сунула под нос Жулю свои кисти. На каждой из рук виднелось по одной половинке пальца. Снизу на них блестели кольца, сверху над обкусышами возвышались косточки.
– Зачем? Ты же не сможешь играть? – заикаясь протараторил Жуль.
– На это и расчет, – улыбнулась Анна. – Никогда не хотела играть. Сидеть дни и ночи над черно-белыми клавишами, когда другие в это время живут. Я призираю музыку за то, что она отобрала у меня детство! Я призираю матушку, которая познакомила меня с музыкой и заставила заниматься ею! Что может быть отвратительней музыки? Я ненавидела свои пальцы, когда они научились издавать эти тошнотворные звуки. Я ненавидел людей, которые восхищались моим «даром», не давая шанса на нормальное существование…
– Тебе придется сложно, – пробормотал Жуль, потупив взор в пол.
– Сложно? Знаешь, что было действительно сложно?! Сложно было выбрать способ распрощаться с ними, – девушка мотнула головой в сторону полочки. – У меня было столько вариантов – оторвать, откусить, раздробить крышкой фортепиано…
– Теперь у тебя будет шанс испробовать их всех, – с досадой и раздражением буркнул Жуль. Он расстроился, что мир лишится такого таланта. Жуль был зол на Анну за содеянное, он сердился на себя, поняв, что не научился разбираться в людях. «Что могло пойти не так? Как можно настолько ненавидеть музыку, чтобы решиться на такое?» Жуль, потупив голову, устремился к двери. Ему было сложно передвигать ноги. Но апатию мгновенно заменил страх, когда он снова услышал смех за спиной. На это раз он был настолько жутким, что, наверное, сам Владыка в приступе бешенства не способен так отвратительно смеяться.
– Прощай! – закричал Жуль и поспешно выскочил за дверь. За его спиной послышался скрежет. Казалось, что тысячи острых зубов впиваются в костяшки пальцев, разгрызая плоть. На самом деле звук издала сорвавшаяся с двери табличка. Она рассекла твердый пол и упала рядом с расщелиной. Жуль в последний раз увидел стройный силуэт, склонившийся над инструментом. «Я не умерла от радости. Горе и полное разочарование от того, что придется давать регулярные концерты, добили меня». Эти слова не выходили из головы Жуля.