— Может, лучше поберечь еду?
— Не-ет уж. Не каждый же день ты возвращаешься домой после длительного отсутствия — можно и съесть что-нибудь этакое, редкое нынче! Да и мне полезно хорошо питаться, разве ты так не думаешь? Ну, и это поможет мне быстрее поправиться.
— Ну хорошо, уговорил. Я действительно что-то проголодался, а ты… Мне кажется, или ты немного похудел?
— Кажется. Ты же знаешь, объемами я никогда и не отличался.
С этими словами оба направились к входной двери и через пару минут скрылись за ней.
Ярославль в тот день тоже вернулся раньше, он будто знал, что его брат приезжает из Питера именно в этот день, и потому в два пополудни он, как ни странно, уже был дома. Свое довольно раннее возвращение он, впоследствии, объяснил отсутствием работы.
Собранные им материалы в скором времени должны были быть направлены в суд для рассмотрения дела, и потому медлить Кириллу с рассказом о своем визите к брату было нельзя. Вятчанин хотел скрыть от Аркаши этот разговор — он рассчитывал поговорить с удмуртом наедине позже. Именно поэтому вечером, когда Ижевск задремал, свернувшись калачиком на диване, он и поднял столь волновавший его вопрос.
В прочем, Ярослав ничего нового не сказал: внимательно выслушав рассказ брата, он настоятельно рекомендовал обсудить ситуацию с Ижевском. Кириллу же не оставалось ничего, кроме как внять словам брата и всю ночь так и не сомкнуть глаз в попытке подобрать нужные слова для нелегкого разговора.
— Так как ты все-таки съездил? — Уже утром, сидя на кухне за скудным завтраком спросил Кирилла Ижевск. — Хоть чего-то добился? — Вотяк поднял на русского изучающий взгляд. — Надеюсь, дело закроют? А то Ярослав на днях говорил, что скоро его работа здесь закончится… Неужели все, наконец, поняли, что я и мои люди не причастны к убийству?
— Хотел бы я тебя обрадовать, Аркаш, да не могу… — Кирилл медленно и по привычке мешал чай, вот только сахара в нем на этот раз уже не было. — Я пытался убедить брата, но он был непреклонен. Там все очень сложно, Аркаш.
— То есть, меня все же накажут? Но я же не виновен, ты же знаешь!
— Знаю. — Вздохнув, Вятка посмотрел на удмурта задумчивым, печальным и немного угрюмым взглядом. — Но они-то не знают ничего. И верить мне не хотят. Ну, их можно понять… Только вот кто поймет нас?..
— Ну и что мне светит? Или не известно еще?
— Известно. Более того, меня почти вынуждают самому сдать тебя им. — Вятчанин с минуту молчал, а потом продолжил. — Это будет лечение. Но не здесь, и не простое. Тебя хотят отправить в Сибирь. Говорят, там есть хороший врач, который поможет…
— Хм. Ну да. Лечение. Ну и ты что, согласился? — Голос удмурта дрогнул.
Кирилл не ответил.
— Послушай… — Наконец начал он. — Я, конечно, все понимаю… — Было видно, что Кириллу трудно это говорить. — Тебе будет очень сложно, особенно в первое время… Но ты… Ты не волнуйся, я буду приезжать к тебе. Ну, я же ездил к Нижнему в ссылку[4], и тут будет похоже…
— С-сылку?..
— Нет, нет! В твоем случае это будет всего лишь лечение. И я найду способ сделать его недолгим. — Кирилл снова замолчал, на этот раз тишина висела немного дольше. — Я уже подписал необходимые документы. Пойми, я все равно никуда от этого бы не делся — на меня слишком сильно давит семья…[5] — Вятка опустил голову.
— Я одного не понимаю: почему ты всегда веришь кому угодно, только не мне?!
— Аркаш, не надо… Я и сам не хочу отсылать тебя, но, может, так действительно будет лучше?..
— Кому лучше? Кому?! Тебе? Мне? А, ну да, твой брат получит свой спектакль, но я-то прославлюсь на всю Империю — это слишком, ты не находишь?
— Да, я думал об этом… Но, в конце концов, ведь со временем все забудется…
— Ничего не забудется! Я так и останусь навсегда в глазах всех убийцей, если не сумасшедшим… Мне не позволят вернуться на работу! Нет, Кирь, я просто не понимаю: почему? Почему ты меня не защищаешь? Я же, как минимум, приписан к твоей губернии, живу с тобой… Ладно, наплевать на это! Но как же то, что мы чувствуем друг к другу — это все… ничего не значит, да?
— Аркаш, прекрати, прошу тебя. Я же рассказывал тебе, зачем еду в Петербург. Как раз, чтобы защитить тебя. Ну не получилось, но можно ведь и попытаться еще раз… Я не знаю…
— Чтобы ты потом совсем арестовать меня пришел? Ну уж нет! Не получилось сейчас, значит не выйдет ничего и впредь. Это бесполезно, Кирь. Бес-по-лез-но. А я думал, ты не такой как они.
Удмурт поднялся с места и, взяв свою чашку с таким же несладким чаем, вышел из кухни.
Кирилл поставил локти на стол и опустил голову на руки, пряча в ладонях лицо. Он не мог понять, почему все его вполне добрые намерения оканчивались руганью с самым близким ему олицетворением и недоверием между ними.
Остаток дня так и прошел: Ижевск избегал его, постоянно прячась где-то в дальних комнатах дома; Кирилл не делал попыток примирения, давая и себе, и ему время разобраться с самим собой и подумать обо всем.
Ярославль же предпочел вообще не лезть в их отношения, хотя и сочувствовал им обоим. На другой день утром он уехал, но главный сюрприз грядущего дня ждал Вятку и Ижевска ближе к вечеру.
— Ну, и где он? — Стоявший на пороге дома Казань[6] был настроен весьма решительно. — Либо ты добровольно отдашь мне его, либо я заберу его сам. — Он с трудом подавлял свой гнев, стараясь не сорваться на крик.
— А ты-то еще чего тут забыл? И с чего ты вообще взял, что Ижевск пойдет с тобой?!
— С того, что, если оставить его у тебя, ты так и продолжишь ломать его жизнь! Случись что, так даже и поддержать его не можешь! Ты хоть понимаешь, чем ему вообще грозит это, так называемое, «лечение»?! Он и так далеко не в порядке, а тут еще ты…
— Постой-постой-постой. Ты-то откуда все знаешь?
— Не важно. Суть не в этом. Да дашь ты мне уже пройти, а?! — Толкнув Кирилла, татарин шагнул в дом. — Если сам не знаешь, как действовать, не мешай другим!
— В смысле «не знаю, как действовать»? Да я только на днях вернулся из Петербурга, где пытался доказать брату, что Ижевск никого не убивал! — Вятка повысил голос, намереваясь выставить незваного гостя из своего жилища.
— Ну хорошо, — Казань продолжал закипать, — и с чем же ты туда наведывался? Улики? Показания свидетелей? Что у тебя с собой было-то? Какие доказательства? Только твое честное слово? А о самом народе ты сколько знаешь? Да тебе же плевать на Ижау[7], ну признай! Ты видишь в нем такого же русского, как и ты сам, не больше и не меньше. Но так ведь нельзя!
— Чем тут орать, лучше бы помог тогда, раз понимаешь удмуртов лучше меня!
— За этим и пришел, представляешь?! Если он тебе дорог, ты позволишь мне забрать его. Я просто хочу как лучше, в первую очередь ему. И, в отличии от тебя, я прекрасно представляю, как обеспечить Ижау это самое «как лучше» в будущем.
— А не пойти ли тебе на…
— Прекратите оба! Казань, серьезно, что ты тут делаешь?! — Появившийся в дверном проеме Ижевск успел вовремя: ещё пару реплик — и драки было бы не избежать.
— Помочь тебе хочу: забрать от этого идиота и не допустить твоей ссылки. — Татарин перевел взгляд на русского. — Да уж, Колын[8], не думал я, что ты станешь таким слабым. Ладно, не об этом речь. Ижау, пойдешь со мной? Я хочу и могу помочь тебе, но для этого мне нужно будет изучить все обстоятельства твоего дела. Не бойся, у меня уже есть опыт решения подобных вопросов с Синодом — я же тоже не православный. — Казань улыбнулся. — Вот только твое дело будет посложнее, но я обещаю тебе справиться. И помогут нам это сделать наш старый друг и некоторые другие олицетворения.
Вятчанин молчал. С одной стороны, Казани он не доверял: когда-то тот был чуть ли не главным его врагом, и сейчас он не хотел так просто отдавать Аркашу Камилю. С другой, Кирилл не понаслышке знал, что татарин действительно разбирался в озвученных им вопросах, и, в принципе, можно было бы и впрямь использовать его, как адвоката… Тем более, Казань сам хотел защищать Аркашу. Вдруг у него все же получится лучше, чем у него самого?..
Ижевск думал о том же, и с каждой минутой он все больше и больше склонялся на сторону давнего друга. Да, Кирилла он любил, но, несмотря на то, что все между ними вроде бы и было всегда хорошо, в действительно сложное время Вятка не смог поддержать его, не смог защитить. Более того, он своей подписью окончательно решил его судьбу на несколько ближайших лет.
Ижевск понимал также, что русский пытался делать все возможное, но сейчас ему нужен был тот, кто реально поможет, у кого действительно получится спасти его если не от суда, то от ссылки.
А к Вятке он вернется. Обязательно вернется и простит его за все. И все снова будет как раньше.
Но это потом, а сейчас нужно было просто сосредоточиться на главном. И это «самое главное» Кириллу он доверить уже не мог.
Вотяк не сомневался, что русский все поймет, но видел, как тяжело вятчанину расставаться с ним на такой долгий срок.
Сделать первый шаг в сторону Казани было тяжело, и, хоть последующие давались уже намного легче, удмурт понимал, что со стороны Кирилла они выглядят чуть ли не предательством.
— До встречи, Кирь. Я буду скучать…
Не выдержав, Кирилл быстро догнал Аркадия и уже через секунду рыжик оказался в его крепких объятиях.
— Я буду заглядывать к вам по мере возможности. — Русский провел рукой по мягким волосам удмурта. — Можно же? Прости, что не верил тебе и не смог защитить тебя сам…
— Ладно-ладно, хватит нежностей. Не навсегда же забираю твоего Ижкара, верну в целости и сохранности, не волнуйся. Эй-эй-эй, пойдем уже.
Быстро коснувшись губами губ Вятки, удмурт осторожно убрал от себя его руки и, не дав русскому опомниться, твердо зашагал в сторону татарина.
— Человека за его вещами пришлю позже. — Бросил Камиль напоследок. — Собери их заранее, ладно? А нам уже пора. — Пропустив перед собой Ижевска, Казань бросил короткий взгляд на Кирилла. — Можешь приходить, когда захочешь. Не обольщайся, это все ради него. — Хмыкнув, брюнет вышел следом.
Вятчанин еще долго прислушивался к удалявшимся шагам, звук которых мерно разносился по довольно просторному двору у дома, а, когда они затихли полностью, резко почувствовал, как тишина и одиночество сдавливают ему горло.
Середина осени 1892 года. г. Казань.
На протяжении последних нескольких месяцев, как когда-то давно, еще до знакомства с Киром, Ижевск жил в доме Казани. Он был просторнее, чем их с Кириллом дом в Вятке, и маленькому удмурту в нем было явно не по себе, даже как-то одиноко и тоскливо, и, чем дольше он жил у татарина, тем сильнее хотел вернуться домой, выздороветь, выйти на работу на родной завод… Утешала лишь надежда на выигрыш в суде, но и она тоже постепенно стала отходить на второй план.
Несмотря на всю свою чужеродность для удмурта, дом Камиля всегда был полон народа, и даже ныне, в конце девятнадцатого столетия, в нем проживали сразу несколько олицетворений: сам хозяин, Казань, его сестра, Чебоксары, и ее подруга, с детства помогавшая ей во всем, Царевококшайск. Также почти каждый день то там, то тут мелькал воспитанник Казани, Симбирск[9]. Иногда в гости заглядывал и Нижний Новгород — с Камилем их связывали долгие дружеские отношения. В последнее время он увлекся фотографией и писательством, и хотел, чтобы лучший друг оценил его творчество[10].
Ко всем ним, за исключением самого татарина, Аркаша относился довольно нейтрально. Не переваривал он лишь черемисску Эвику, и предпочитал держаться от нее как можно дальше[11]. В прочем, в то время она была больше занята вопросом обращения на себя внимания Казани, и практически вжившись в образ заботливой жены татарина, мало реагировала на происходившее вокруг. Сам Камиль ее своей женой не считал нисколько, но это ее совершенно не волновало.
Из всех жителей с Аркашей общались только Казань и Симбирск. Первый занимался его делом: собирал сведения о религии вотяков, ездил по соседним губерниям, опрашивая знакомых удмурта, записывал общий ход проведения ритуалов и, в том числе, жертвоприношений различных животных[12]. Второй же помогал ему: был на побегушках, выписывал или же отмечал важное в книгах нужной тематики. Также выяснилось, что именно он и рассказал татарину обо всей этой ситуации, и тот сразу же решил помочь старому другу не упасть в глазах населения всей Империи. Сам же Димка вопрос о том, откуда он, в свою очередь, узнал все эти сведения, постоянно оставлял без ответа.
За время, прожитое у Камиля, состояние Ижевска немного улучшилось, но он все еще оставался довольно слабым. Его болезнь стала мягче, но вот голод никуда исчезать и не думал — Казанскую губернию, как и большинство соседних земель, тоже постиг полный неурожай.
Татарин как мог поддерживал друга, иногда к нему присоединялся и приезжавший в гости Кирилл, но влияние их ссоры было еще слишком сильно, чтобы позволять друг другу какие-либо вольности или проводить вместе дни напролет.
Когда Вятка уезжал, дни снова становились похожими друг на друга, и удмурт, чтобы хоть как-то занять время и забыться, вновь пристрастился к своей домашней водке — кумышке[13]. Пик запоя обычно приходился на время, когда Казань находился в разъездах, а сам он оставался под не самым четким присмотром Симбирска.
Вдали от дома сон Аркаши испортился еще сильнее: кошмары теперь снились чуть ли не каждую ночь, а после них, порой, Ижевска приходилось приводить в чувство и успокаивать.
Так было и в ту ночь, после которой твердая уверенность вотяка в своей невиновности значительно пошатнулась.
— Ижау! Ижау, просыпайся! — Голос Казани настойчиво перебивал голос матери, снова явившейся Аркадию во сне. Он звучал где-то далеко, но с каждой минутой будто бы становился ближе и громче, возвращая Ижевска в реальность. Открывать глаза было почему-то страшно, но вотяк все же смог пересилить себя. Сев в кровати, он громко выдохнул. Он уже не помнил точно, что именно было в том сне, но все еще всплывавшие в голове образ и голос его матери рождали уверенность в том, что эта ночь стала для Ижевска самой страшной за все те несколько месяцев, что он жил у татарина.
— Опять кошмары снятся? Не думал, что ты такой беспокойный… — Камиль оглядел комнату, выделенную им удмурту. Заметив у кровати бутылку, он поднял ее, словно оценивая вид и количество оставшегося содержимого. — Всё понятно. Ну, с этим-то всё, что угодно, присниться может… Я же просил тебя не пить… Ты с Кириллом тоже так? Куда он только смотрит…
Заметив, что Ижевск все еще сидел в том же положении, Казань осторожно опустился на постель рядом с ним.
— Ну хватит, хватит. Это был просто сон. Все будет хорошо.
Будто бы и правда поверив в это, Аркаша снова лег: сначала на спину, затем на бок, повернувшись к татарину.
— Вот так, спокойнее… Чуть позже налью тебе чего-нибудь успокаивающего. — Поправив рыжику одеяло, продолжал татарин. — А пока что хочу сообщить тебе, что я почти закончил собирать доказательства твоей невиновности. Уф-ф, это было довольно хлопотно: вроде бы и ритуалы у тебя несложные в плане понимания, но столько деталей… Зато я теперь могу точно сказать, что дело мы выиграем в любом случае. Главное, чтобы оно дошло суда. Вот ирония, не думал, что мне будет хотеться чего-то подобного. А вот интересно, найдутся ли у кого-то контраргументы, или я сумею доказать твою невиновность в полном объеме?
— Знаешь, Казань… — Заговорил, наконец, Аркаша, пододвинувшись к татарину и сворачиваясь калачиком около него. — Не надо никому ничего доказывать…
— Э… Как так? — Камиль удивленно посмотрел на друга. — Почему?
— Потому что я действительно приношу человеческие жертвы. — Удмурт закрыл глаза. — Я должен понести заслуженное наказание.
Сноски (большинство пояснений взяты из Википедии; надеюсь, это не возбраняется):
[1] — В 1891–1892 годах в Российской Империи случился полный неурожай, следствием которого явился сильнейший голод: ему были подвержены более двадцати пяти губерний и областей страны.