Папирус кивает, захлопывая ящик. За секунду до этого он мельком видит внутри какую-то книгу, больше похожую на альбом, но у него нет времени — нет желания — узнавать, что внутри. Что бы там ни было, думает он, вряд ли это облегчит ему жизнь.
— Итак, эта машина, — начинает он. — Зачем Санс хотел её починить?
— Может, лучше для начала спросить, откуда она здесь? — фыркает Флауи. — Это не займёт много времени, поскольку я сам мало что знаю. Санс, он... любит секреты, да? Когда ты был маленьким, эта лаборатория использовалась им для работы над машиной, но создал её не твой брат. Был учёный — мало кто помнит его, впрочем, — он-то и создал это устройство. Санс помогал ему, до тех пор, пока этот учёный не пропал, а затем работа над машиной застопорилась. Думаю, было много причин для этого, но главная, — Флауи кивает на журнал с одной и той же надписью, — вот она.
— Нет энергии?
— Да. Очевидно, тот парень знал, как это исправить, но просто не успел. В любом случае, твой брат не особо горел желанием разбираться с этим, пока не умерла Фриск.
— Почему? — напряжённо спрашивает Папирус. — Что она делает?
Флауи выглядит так, будто решает в голове сложную задачку.
— Ты когда-нибудь хотел обратить время вспять? — вопросом на вопрос. — Каждый из нас хотел бы. Эта машина, она... вроде как может это сделать. В каком-то смысле.
— Это машина времени? — уточняет Папирус неверяще. Флауи закусывает губу, мотая головой.
— Можешь называть её так, но... Слушай, существует множество различных реальностей, — он тщательно подбирает слова, словно ступая по тонкому льду. — Существуют миры, в которых всё происходит иначе. Альтернативные вселенные, которым нет конца и края, которые пересекаются друг с другом или никогда не встречаются. Никто не проверял на практике, существует ли подобное; учёный, что изобрёл эту машину, полагал, что такие миры обязаны быть где-то в ткани пространства. И это устройство должно было помочь ему в исследовании других вселенных. Ты прав, в каком-то смысле: это машина времени, но с её помощью ты не можешь вернуться назад. Другими словами, её траектория не линейна — время будет двигаться не по прямой, а в разные стороны. — Флауи останавливается, вглядываясь в собеседника. — Ты понимаешь, о чём я говорю?
— Кажется, — это звучит безумно, всё, что говорит Флауи, звучит безумно, но у Папируса нет особого выхода. — То есть Санс хотел спасти Фриск с помощью этого? Но как?
— Хотел бы я знать! — вырывается у цветка. — Возможно, он собирался найти другую вселенную, где события шли бы иначе, и вытащить Фриск оттуда. Хотя я не думаю, что такое вообще возможно. Или он собирался сам остаться в другой временной линии, где Фриск была бы жива. Или что-то ещё, понятия не имею. Я говорил тебе: это лишь крохотная лазейка. Эта машина, — он хлопает металлический корпус, и тот отзывается негромким гулом, — простой инструмент. Осталось только придумать, как его использовать.
— Всего-то, — нервно хмыкает Папирус, смыкая пальцы в замок до хруста. — Всего-то придумать, как заставит её работать, а затем вытащить Санса? Легче лёгкого!
Флауи кидает на него испепеляющий взгляд.
— Первая часть уже сделана, — говорит он сердито. — Санс позаботился об этом. Взгляни на последнюю страницу.
Папирус послушно пролистывает журнал снова. На последней странице и вправду есть надпись, которую он не заметил ранее: она размашисто выведена на весь лист огромными чёткими буквами. И, едва прочтя это слово, Папирус начинает дрожать, поскольку ему тут же становится ясно, что за выход нашёл его брат.
— Так ты говоришь, что мы должны...
— Это единственный выход, — неумолимо отвечает Флауи, — и это единственная причина, по которой у нас есть осколок. Есть только одна вещь, что обладает достаточным количеством энергии и может заставить машину работать — душа. Причём неважно, чья; главное, чтобы она обладала решительностью и могла существовать отдельно от тела. Конечно, Санс полагал, что только человеческие души способны на это, и потому просил Альфис о помощи, но он сделал это слишком поздно.
Папирус невольно дотрагивается до нагрудного кармана, где тихо и ровно бьётся осколок души. Мысль использовать его в качестве топлива для машины кажется дикостью первые несколько минут, но, чем тщательнее он размышляет об этом, тем очевиднее становится решение.
— Я не знаю, как получилось так, что этот кусочек сохранился, — тихо говорит Флауи. — Возможно, Санс хотел, чтобы так случилось — с самого начала. Он начал доверять тебе достаточно сильно, чтобы поверить: ты сможешь исправить то, что он не сумел. И единственная правильная вещь, на которую мы сейчас способны — это заставить проклятую машину работать и вернуть тебе брата, потому что больше этот осколок ни на что не годен. Души монстров всё же не могут существовать отдельно от тела слишком долго. Вскоре он совсем исчезнет — тогда нам ничего не останется.
Папирус достаёт частицу души, взвешивая её в ладони. Так ему не показалось, что она стала меньше? Осколок доверчиво греет ему руки; распылить его в машине — всё равно, что окончательно убить брата своими же силами, но это относительно малая жертва после всего произошедшего.
Он подходит к машине, и Флауи неловко открывает маленький люк сбоку, несколько раз вхолостую прокручивая рычажок. За дверцей обнаруживается небольшая выемка, в которую Папирус аккуратно вкладывает осколок: он не подходит по размеру, он меньше, чем нужно, но это всё, что у них есть. Флауи закрывает люк и нажимает несколько кнопок; проходит несколько долгих секунд, прежде чем табло мягко мерцает, и на нём проступают какие-то цифры.
Папирус смотрит на них в полном недоумении. Конечно же, брат не оставил никаких инструкций, и он понятия не имеет, как пользоваться этим устройством — что вообще могут значить эти цифры? Флауи пытается объяснить, потому что Альфис рассказала ему, но после первых же предложений информация путается, и Папирус останавливает цветок взмахом руки.
— Просто скажи, что мне делать, и мы покончим с этим, — он непроизвольно дотрагивается до подвески на груди, набираясь решимости. — Меня не интересуют технические подробности.
Флауи согласно кивает и вспрыгивает на панель.
— Эти числа задают координаты пространства, куда ты хочешь попасть. По крайней мере, такова была задумка. Но мы не знаем, куда нам нужно, поэтому попробуем наугад.
— Позволь мне уточнить, — Папирус набирает в грудь побольше воздуха, — ты хочешь, чтобы я отправился неизвестно куда и сделал там... что-то?
Флауи сохраняет каменное выражение лица.
— Верно. И я хочу, чтобы ты сделал это один. Альфис предупредила, что энергии хватит только на тебя — или меня.
— Да ты, должно быть, шутишь, — бормочет Папирус. — Но у нас всё равно нет вариантов, так ведь?
— Никаких, — Флауи позволяет себе слабо улыбнуться. — И у нас одна попытка, если только у тебя нигде не завалялось ненужных душ.
Они нервно смеются, не глядя друг на друга. Если быть откровенным, то перспектива оказаться посреди чужого мира пугает Папируса до чёртиков, но ещё больше его пугает возможность упустить этот единственный шанс снова увидеть брата живым. По крайней мере, думает он, если ничего не выйдет — он хотя бы будет знать, что пытался его вернуть.
— Какие-нибудь идеи? — интересуется он на всякий случай. — С чего мне начать?
— Не могу подсказать, — с сожалением говорит Флауи, наклоняя голову. — Я даже не знаю, где ты окажешься. Эта машина больше похожа на русскую рулетку, когда попадает в руки тем, кто ею управлять не умеет. Но я уверен, ты что-нибудь придумаешь.
— Тебе легко говорить, — усмехается Папирус. — Тебе-то не нужно кидаться в неизвестность.
— Есть люди, за которыми я бы пошёл, — серьёзно отвечает цветок, — но это просто не моя роль. Санс — твой брат. К тому же я всегда порчу планы, подобные этому. Правда.
— Немудрено, что ты спелся с моим братом, — хмыкает скелет. — Так как заставить её работать? Дёрнуть за рычаг?
— Да, поверни его пять раз. Если всё в порядке, то машина сработает. — Флауи дотягивается и обвивает его руку в крепком пожатии. — Послушай, перед тем как ты... ну, я хотел бы извиниться. За то, что говорил раньше и что думал. Я был не прав, когда считал, что некоторые монстры не меняются.
Папирус криво усмехается, сжимая стебель в ответ.
— Странное чувство: будто я совсем другой, но в то же время тот же. Понимаешь?
— Даже лучше, чем хотел бы.
Потом Папирус остаётся один, и Флауи отходит подальше, чтобы их не утянуло вместе. Рычаг удобно скользит в ладонь; он перехватывает рукоять покрепче, начиная медленный отсчёт. Круги проворачиваются со скрипом, вместе с каждым из них табло загорается ярче. Папирус чувствует — даже если бы сейчас он струсил, то не смог бы перестать вращать.
Пятый круг завершается тихим щелчком. Несколько секунд ничего не происходит, и Папирус стоит, затаив дыхание, замерев в тишине комнаты; на миг его душа падает в бездну при мысли о том, что ничего не вышло. Рука его дрожит, непроизвольно дёргаясь, и в какой-то момент рычаг преодолевает нужные сантиметры, приводя машину в действие. Нарастающий гул, что вливается в уши — вот что слышит Папирус, прикрывая глаза от безумного синего света, пробивающегося сквозь крохотный люк.
Осколок души разрастается, давая ему шанс исправить всё, а затем сгорает дотла; это последнее, о чём Папирус успевает подумать, прежде чем темнота накрывает его сознание.
Созидай
О темноте вряд ли можно сказать многое. Всё, что о ней известно Папирусу, чей родной дом погружён во тьму долгие годы: темнота постоянна. Неважно, как именно с ней бороться; монстры придумали многое, чтобы принести свет в Подземелье, но каждый понимает, что это временные меры. Относительно светлый Сноудин остаётся таковым из-за высокого потолка пещеры; мрачный Водопад прокладывает дороги светящимися кристаллами и мерцающими над водой светлячками. Хотлэнд трудно назвать светлым — он горячий, яркий, и вся эта обжигающая магма, что струится под ногами и зыбкими мостиками — Папирус не уверен, что она способна как-то противостоять тьме. Всё, что есть в Подземелье — это темнота, про которую неизбежно вспоминаешь, ложась спать, и каждый уже давным-давно к ней привык, как к неотъемлемой составляющей; однако очень, очень давно Папирус не оказывался с ней лицом к лицу.
Он открывает глаза... где-то. Он даже не уверен, что вообще смотрит куда-то, потому что если поднести ладонь к глазницам, то ничего не меняется. Чувствуя себя слепым, Папирус осторожно делает шаг вперёд и с опаской обнаруживает под ногами твёрдую поверхность. Он шагает ещё несколько раз, не слыша никаких звуков, вытягивая вперёд руку, чтобы ни на что не наткнуться, но вокруг по-прежнему темнота. Папирус останавливается — смысла идти в неизвестность нет. Он пытается кашлянуть, чтобы услышать себя самого — выходит тихо и приглушенно, словно издалека, а поднесённую вплотную к глазам руку по-прежнему не видно. Теряя ощущение собственного присутствия, Папирус стоит посреди полнейшего ничто; из всех вариантов, что он прокручивал в голове, такой даже не рассматривался.
Что же. Он пытается рассуждать логично, пока паника не успела захватить его сознание. Возможно, машина работает именно так, и нужно просто подождать, пока что-то не произойдёт. Сколько ждать и случится ли что-то вообще — эту мысль он малодушно оставляет на потом. Или, рассуждает скелет, ничего не вышло: машина не работает, она сломалась, произошло что-то ещё, и он... застрял где-то? От такой перспективы ему откровенно не по себе. Папирус обнимает себя за плечи, чувствуя внезапный холод, хотя температура вокруг остаётся постоянной. Может, он просто умер? И если это то место, куда попадаешь после смерти, то брат обязан быть где-то здесь; если, конечно, в наказание за все грехи ему не предстоит провести вечность в одиночестве.
Ощущение своего же тела медленно растворяется в пространстве. Папирус держит себя за плечи, чтобы не потеряться окончательно, и старательно глядит в тьму, не различая и намёка на огонёк.
— Санс? — тихо зовёт он, почти шёпотом. Никто не отвечает. Ну, конечно же.
— Фриск? — почему-то вырывается у него. Чужое имя колет язык, и чёрт знает, отчего оно вдруг пришло на ум; как бы то ни было, Папирус не решается позвать кого-то ещё. Здесь нет эха, нет ничего; темнота будто поглощает звуки. Он стоит на месте, не зная, что делать: там, где нет направлений, некуда идти.
— Их здесь нет, — вдруг доносится до него, и Папирус резко поворачивается туда, откуда — вроде бы — слышится голос. Первые мгновения никого не видно, но проходят секунды, и он медленно начинает различать очертания говорящего. Тот стоит неподалёку, небрежно скрестив ноги, смотрит прямо на него, словно темнота — не помеха. Папирус осторожно шагает к нему — к ней, понимает он, к девочке, удивительно похожей на Фриск: те же короткие волосы, растянутый полосатый свитер — только зелёный, — та же печальная улыбка. Её тёмные глаза, поблескивающие алым, внимательно следят за его приближением.
Когда остаётся чуть меньше метра, Папирус останавливается.
— Ты звал, — отвечает она на невысказанный вопрос, — Папирус.
Он хмурится.
— Откуда ты...
— Я всё знаю, — она даже не утруждает себя тем, чтобы дослушать. Девочка смотрит снизу вверх, абсолютно спокойно. — Почти всё. Так что не буду задерживать тебя. Послушай, Папирус, — она складывает руки на груди, — это место зовётся Пустотой. Обычно здесь бываю лишь я, но машина выкинула тебя в это измерение.
— Ты знаешь о машине? — не выдерживает он. Девочка сердито меряет его взглядом, в котором читается усталость.
— Я знаю почти всё, — повторяет она терпеливо. — О тебе. О Сансе. Об Аз... о Флауи. И о машине, само собой. Хочу тебя успокоить: она работает. Души твоего брата хватило на один бросок, но вы не ввели никаких координат.
— Мы не знали, что делать.
— Да, это понятно, — она опускает глаза, задумчиво разглядывая темноту под ногами. — Наверное, даже Санс толком не представлял, как действовать дальше. Ты в более выигрышном положении, чем он — у тебя много времени, чтобы подумать об этом. Знаешь, Папирус, обычно время никогда не бывает хорошим союзником, но здесь, в Пустоте, понятие времени не существует в принципе. В твоей вселенной — и в других тоже — могут пройти века, но здесь не промелькнёт и секунды. Пустота поглощает время — потому я и могу существовать здесь так, словно на самом деле я ещё жива. И по этой же причине у тебя есть возможность хорошенько поразмышлять над своими действиями.
— Звучит как ад.
Она усмехается, не размыкая губ.
— Так и есть, поверь.
Потом они садятся друг напротив друга: Папирус неловко смотрит в сторону, невольно думая, как вообще можно сидеть на пустом месте. Девочка разглядывает его из-под полуприкрытых ресниц и изредка роняет фразы, будто продолжая прерванную беседу.
— Это что-то вроде коридора. Машина выкинула тебя сюда, потому что ей не дали определённую точку — очевидно, она была настроена так, чтобы путешественник не попал в одну из реальностей случайно.
— Так Флауи был прав? — у Папируса уже нет причин сомневаться, но всё равно выходит недоверчиво. — Существует множество вселенных?
— Больше, чем ты можешь себе представить, — отвечает собеседница. — Больше, чем можно сосчитать. Представь: миры, где ты никогда не существовал, где был совсем другим, где поступал иначе. В каждом из них у тебя есть своя роль и своя судьба.
— Судьба, которой невозможно противостоять.
— Верно, — она улыбается, подперев щёку рукой. — Флауи научил тебя этому, да? Трудно играть с судьбой, и ещё сложнее выигрывать. Санс попытался, и у него ничего не вышло. Ты пытаешься тоже, но...
— Но? — с замиранием переспрашивает Папирус. Она пожимает плечами, приподнимая уголки губ.
— Не знаю. Я не знаю, что из этого выйдет, поскольку подобного не происходило раньше. Ты волен поступать так, как посчитаешь нужным, Папирус, а я буду только наблюдать. Но, если вдруг ты решишь, что нуждаешься в совете, я буду здесь, — по её лицу пробегает трудноуловимая волна, в которой Папирусу удаётся распознать что-то знакомое, — я всегда буду здесь.