У Микки башка раскалывается, словно с похмелья, будто невидимая ватага маленьких злобных гремлинов пробралась в голову, пока он спал, а теперь они колотят изнутри своими железными молоточками, чтобы пробить выход наружу. Наверное, у них получается, потому что черепушка лопнет с минуты на минуту.
Какой-то пиздец.
Ледяной алюминий под пальцами и горьковатый Red Bull, что льется в глотку тепленькими помоями – ни вкуса, ни запаха, ни резкости на языке. И это никак не связано с тем, что рыжий в баре через дорогу тянет лыбу над плоскими шутками старого пердуна в пиджаке за пятьсот баксов. Микки насрать, вертел он их обоих…
«- Это че, дед твой? Ты с ним встречался? Наверное, ходили с ним на пикник. Он дарил тебе псину в свитере?
- Никаких пикников. Мы только трахались, как ты и Энджи…»
Вбить бы сучонку каждое слово в гланды, расквасить миловидную рожу, чтобы ни один не позарился… Это не ревность, нет… Выбить все зубы монтировкой, чтоб мог лишь шелестеть окровавленным ртом, да отсасывать, когда ему, Микки, захочется.
У него в животе скручивается тугой узел из злобы и ярости, когда эти два голубка идут через улицу. Еще бы за ручки взялись, епт. Покачнувшись, шагает навстречу, преграждая дорогу. Раньше, чем успевает подумать. Да и чем думать, если мозги разжижились от жары…
Нахер тебе это, чувак?
- Микки? А ты что тут делаешь? – он косяк последний поставить готов на то, что у сосунка вызов в глазах и насмешка. Так значит, да, Галлагер?
- Йен, не груби, - встревает мудло, до него не доходит, что его дряблую морщинистую рожу сейчас пустят на фарш. – Лучше пригласи своего бойфренда ко мне…
И спускает курок одним только словом. Выдергивает чеку, и сраная граната взрывается у Милковича в голове, разнося черепушку в хлам.
- Как ты назвал меня, мразь?
Головой – в опротивевшее с первого взгляда ебало. Так, что кровь брызжет из носа, заливая дорогущую ткань. Добавить кулаком – еще и еще, так, что слышит, как трескаются ломающиеся кости. Кого из них? А, насрать… И ногой – по ребрам. Так, чтобы больнее. Так, чтобы запомнил навсегда, мешок с дерьмом: тот, кто касается Йена Галлагера, попадает прямиком в преисподнюю. Это он, Микки, так решил…
И точка, бля.
Вой сирен за спиной, дыхание с присвистом и шум в голове. Выкрики копов все тише, стихают совсем. Мимо проносятся проулки, заблеванные тупички и пожарные лестницы, черные двери и загаженные крылечки. Дом, милый дом… В боку колет, а перед глазами мелькают черные пятна, как взбесившиеся мухи на карусели. Останавливается, упираясь ладонями в колени и ржет, как обдолбанный. Черт, это ведь правда до усрачки смешно.
Галлагер пыхтит рядом, сверлит глазищами…
- Ты упал что ли, Микки?
Что за херня прилепилась вдруг к легким и мешает нормально дышать? Мик расчешет до крови ладони, но не коснется этой конопатой щеки… Он не смотрит на его губы, с хера ли б? Он глотнул бы сейчас паленого самогона, чтобы сжечь глотку и пищевод к ебеней матери. А лучше плеснул бы в эти глазищи, что пялятся, не моргая. И затягивают, затягивают на самое дно…
Микки Милкович жалеет, что не подхватил в тюрьме туберкулез. Может быть, тогда получилось бы выкашлять эту приторную нежность из прокуренных легких?
========== Глава 2. ==========
Комментарий к Глава 2.
https://pp.vk.me/c629224/v629224352/e177/Ca5bzMnm-kg.jpg
- Нет, спасибо, - говорит Йен, а в глазах – предгрозовое небо. А в глазах – тучи, что застилают солнце, которое всегда сияло где-то у зрачков, когда Галлагер смотрел на него, Микки.
Это все ебаная лирика, думает Микки и хмыкает, потому что знает, что будет дальше. Он же помнит, что Йен всегда возвращается. Он помнит, что Йен не может без него. Подумаешь, русская шлюха – жена. Это ничего не меняет.
- Ей можно мужиков ебать, а я че, лысый… - он пожимает плечами, оттягивая растянутую майку. И ждет, все еще ждет, что эта конопатая морда растянется в улыбке и шагнет вперед, стягивая куртку. Так ведь всегда было, нет?
- Я уезжаю, - говорит Йен. А сам пялится на сраные плакаты, будто в глаза не хочет смотреть. У Микки кулаки чешутся, так и ебнул бы между глаз, чтоб не шутил так больше. Он же шутит, ведь так? Разводит на эмоции, сосунок смазливый. – В армию.
В армию… Одно короткое слово выкачивает воздух из легких. В армию… И пиво льется в горло, как тепленькие помои из параши. В армию… Пиздит, малолетка, ему и 18-ти то нет…
- Эту проблему я уже обошел, - а сам треплет в пальцах завязки от куртки. И Мик глаз отвести не может, не замечая, что Галлагер смотрит только на кольцо на его пальце. Тускло-золотистый кусочек металла, из него бы гвозди для гроба впору ковать…
Он охуел. Он охуел, не иначе. Мало ему было на том пустыре – кулаком под ребра и ногой по ебалу. Так, чтоб красивые белые зубы повылетали к хуям. Он и повторить может, чтобы не зарывался…
- Завтра утром, - говорит Йен.
Почему он говорит так тихо? Что блядь, у него с глазами? Почему чертов Галлагер, как размазанное пятно на обхарканной нариками стене в подворотне? Какого хуя, Мик? Это же все равно ненадолго, Светлана и родить не успеет.
- На четыре года. Минимум. – Говорит Йен, будто пинает по ребрам с разбега тяжелым, окованным железом ботинком.
Он бы согнулся, поскуливая от боли. Но сил нет даже на это, а ноги, ноги, сука, будто ватой набиты.
- Думаешь, я тебя никуда не пущу? Погонюсь за тобой, как последняя сучка? – Дым от сигареты выедает глаза. Много, так много дыма, что не видно ведь ни хуя.
- А я не к тебе пришел, - говорит Йен, и просто уходит.
Просто разворачивается и, мать его, уходит. Как будто правда насрать. Как будто он, Микки, правда – ничто, пустота, нелепое прошлое, которое Галлагер вычеркнул, пока Мик брал в жены русскую проститутку. … Въебать его в стену башкой, обхватить губы губами, как раньше…
- Не надо…
И он не узнает свой голос, не узнает себя. Микки Милкович готов разрыдаться? Заебись, приехали.
Не надо, хочет шептать ему Микки, обхватив эту упрямую рыжую голову руками. Не надо, Йен, хочет выкрикнуть он, сцеловывая стоны губами с разбитых им же губ. Не надо, останься, хочет умолять его, прижимая своим телом к матрасу. Так крепко, чтобы не делся больше никуда. Чтоб никогда не отпускать. И иди оно все к херам.
- Что не надо?- Говорит Йен, и на мгновение в глазах расходятся тучи. Там снова чистое небо, как прежде. На какое-то сраное мгновение. Меньше секунды.
- Бля, ну…
Язык будто распух, ворочается во рту огромным бесполезным слизняком, и не может выдавить не звука.
“Останься, ты нужен мне, Йен… Только ты… Останься, Йен…”
Но просто молчит, и сил хватает лишь на то, чтоб протереть глаза, которые, как запотевшая лобовуха, снижают угол обзора.
Мать твою, Йен, ну пожалуйста…
Уходит. Просто уходит.
Сука, да поебать!
- Ты просто тряпка! – Кричит ему Мэнди, и голос доносится, как из соседнего квартала.
Он тряпка, все так. Насрать. Просто тряпка. И даже похуй, что знает сестра. Вообще похуй, откуда… Уебывай, уезжай.
Какого хера так щиплет глаза? Чертова сигарета…
========== Глава 3. ==========
Комментарий к Глава 3.
https://pp.vk.me/c621819/v621819352/3771b/CvlFBGvs9F4.jpg
“Бумажка, бумажка, подумаешь бумажка… какая нахуй разница, это просто бумажка”, - стучит в голове, пока Мик меряет шагами холодную пустую кухню.
- Блять, ну нахер все это!
Пинает стул, тот ударяется о плиту, и грохот эхом прокатывается по помещению, разбиваясь о кафельные стены и обшарпанные шкафы в дальнем углу.
Галстук-бабочка на шее, будто удавка, он жмет, давит и просто мешает нормально дышать. Накрахмаленный воротничок рубашки такой белый, что хоть прямо сейчас - либо в оперу, либо в гроб с атласной подушкой. Он натирает шею и, кажется, протер там дыру уже до костей. А смокинг… сука, он чуть меньше, чем надо, и стягивает плечи, и это еще раз напоминает, в какую петлю он попал. Ловушка, капкан… да просто вся жизнь по пизде…
- Это просто бумажка! - Кричит в потолок, и дым от четвертой за последние десять минут сигареты скребет горло, будто наждачкой. Сплевывает сквозь зубы, и тут живот скручивает в узел, и откуда-то из дальнего угла окутывает кислотно-пивным амбре, и едва удается удержать в желудке вчерашний ужин…
Он даже не удивляется, когда задние двери распахиваются, впуская взъерошенного, как цыпленок, Галлагера. У него глаза припухли и рожа такая расстроенная, словно тот - только что с похорон любимой бабули.
Ну, епта, Йен, не начинай…
- Это просто бумажка, Йен! - Выкрикивает Милкович и вскидывает руки, будто защищаясь.
Голубой цветок в петлице насмешливо качается, словно стремится подтвердить каждое слово Микки.
- Не для меня, - выдыхает Йен, и горечи в каждом слове больше, чем в остром чилийском соусе той забегаловки, где пару месяцев назад они ели бургеры, запивая темным пивом.
- Свадьба не помешает нам трахаться, ясно? Пойдет?
Не слушает, прет вперед, как долбанный вездеход по бездорожью.
- Если тебе на меня не совсем насрать… - Галлагер не моргает даже, и все подходит, еще секунда, и в стену впечатает. Микки выставляет ладонь, притормаживая. - … Хоть немного… не делай этого.
Его глаза серые-серые, как их чертова беспросветная жизнь. Серые с крохотными ярко-голубыми искорками, что вспыхивают, как сраная надежда, которую придумал какой-то богатей из роскошного особняка на северной стороне Чикаго…
Да еб твою мать, Йен… Нахуй эти ультиматумы?
Мик чувствует, как немеют пальцы правой руки, сжимаясь в кулак. Один удар - минус пара зубов, и эта хуйня, что гложет где-то под ребрами, растекаясь противно-клейкой жижей по венам, угомонится, наконец. Он просто пойдет к алтарю, скажет “да” этой русской сучке, перепробовавшей столько херов, что коллекцию впору составлять… И все вернется на круги своя…
Это же Южная Сторона, Йен. Это ни хуя не изменит…
- Хоть что-то, Мик…
Моргает медленно, словно сдерживая подступающие слезы. Эй, чувак, ты же мужик, не раскисай… Смотрит…смотрит не просто в глаза, словно кожу сдирает - медленно, нежно…
Сука, я же жить без тебя не могу…
И пальцы смыкаются на затылке, а губы - на губах, мягких, с привкусом соли и крови.
- Обещай, обещай, что не сделаешь это… - с присвистом, сквозь сбитое дыхание разбитыми губами…
- Обещай, что не женишься на ней, не женишься ни на ком… - вперемежку с громкими стонами, стаскивая взятый напрокат смокинг, сдергивая идиотскую бабочку…
- Обещай, что будешь только моим, Микки… - стягивая его отутюженные брюки к коленям, нагибая над изрезанной столешницей, почти утыкая лицом в поблескивающие сталью и алюминием кастрюли.
- Обещаю… обещаю… обещаю… - В такт резким толчкам, закусив губы, до черных кругов и ярких вспышек перед глазами…
*
- Я ебнулся, если согласился на это, - хохочет, откидываясь на обшарпанное сиденье, затягивается так глубоко, что жжет легкие. - Где тачку-то спер?
- У Стива… или Джимми… хер разберет, как его там… Фионин дружок. Новую угонит…
Галлагер светится, как чертов новенький доллар. Перегибается через руль и целует Мика смачно, влажно, глубоко.
- Ты у меня как невеста, сбежавшая из-под венца, - ржет, прихлебывая теплое пиво из банки.
- Иди нахуй, Галлагер, - Мик ворчит, но непрошенная улыбка так и лезет на рожу, он хмыкает, достает из-под сидушки новую жестянку, швыряя пустую прямо в окно. - Куда мы, блять, вообще едем?
- Куда-то в Индиану, наверное. Посмотрим по ходу…
Йен барабанит пальцами по баранке, щурится от яркого солнца и искоса поглядывает на Милковича. У того рубашка в грязных разводах, а бабочку и смокинг они давно проебали где-то в пути…
- Че лыбишься, как дебил?
- Микки, ты такой красивый…
На заднем сиденье по очереди надрываются оба телефона. Терри и Фиона, наверное, всех собак на них спустили. Просто насрать… Хоть раз в жизни сделать все правильно. Так, как хочется только им.
- А закат, Микки, ты только посмотри, вот это закат, небо словно забрызгано кровью.
Мик не смотрит на небо, вообще за окно не смотрит. Поворачивает голову и видит, как солнце играет в волосах его парня. Рыжих-рыжих, как апельсин.
- Это ты красивый, дурак.
Чертыхается и закидывает в рот сигарету, хлопает по карманам в поисках зажигалки.
- Тормозни что ли, отлить надо…
========== Глава 4. ==========
Комментарий к Глава 4.
Ноэль/Кэмерон
https://pp.vk.me/c621819/v621819352/3a2f7/wZ4oHpZYXPk.jpg
- Значит, снова блондин?
У Кэмерона искры смеха в глазах и веснушки на носу такие яркие, будто гримеры их маркером подрисовывали. Проводит ладонью по рыжему ежику волос и ухмыляется как-то безумно.
- Съемки закончились, бро. И Ноэль Фишер снова стал сам собой. Твое здоровье, Кэм!
И опрокидывает в рот стопку русской водки, которую Айсидора потребовала заказать еще в начале вечеринки. Не вышла из образа, епт, как сказал бы Микки Милкович. Но Ноэль - не Мик, а потому он морщится, когда едкий и резкий, как кислота, алкоголь, обдирает горло, забрасывает в рот кусочек салями, чтоб перебить мерзкий вкус.
- Что, не пошла? - Прыскает Монахэн, приземляясь на соседний стул.
Пихает коллегу локтем и снова разливает из запотевшей бутылки ледяную прозрачную жидкость, воняющую ацетоном.
- Как русские пьют эту гадость? - Он принюхивается и забавно морщит конопатый нос, и сердце Ноэля вдруг пропускает удар.
“С какого бы хера?” - Это Милкович возмущается где-то в подкорке. Сезон только-только досняли и Фишер, наверное, не вышел из образа.
А Кэм между тем поддергивает рукава пиджака, из которых торчат запястья - тонкие, длинные, изящные, мать их. И пальцы, как у пианиста.
- Это странная нация, рыжик, - глубокомысленно выдает Ноэль, подцепляя со стола очередную стопку. - Иззи - лучшее тому подтверждение.
Подмигивает, и подтаскивает стул вместе с коллегой ближе, наклоняется, опаляя ухо горячим пьяным дыханием. А Кэмерон ржет, откидывая голову. От него пахнет оливками, мартини и водкой, но все это перебивает сладковатый аромат марихуаны. У него зрачок расплылся, почти полностью скрывая радужку, а еще Кэм хохочет, не переставая, вливает в себя все новые порции водки и на еду набрасывается, словно месяц не ел.
- А куда все свалили? - Бубнит с набитым ртом, кивая на пустые стулья.
- Так, вон они отплясывают, - Ноэль характерным движеньем Микки небрежно машет в сторону барной стойки, где Джереми, повиснув на Эмме, пытается изобразить кан-кан, Стив и Уильям переговариваются тихонько в сторонке, а остальные, образовав круг, подбадривают танцоров криками и свистом.
- Чувак, ты заскучал. Что за хандра? Эй, давай веселиться! - Он сейчас так похож на Йена, двинувшегося крышей, что у Фишера кончики пальцев на мгновение немеют и пол плывет под ногами, словно он не на стуле сидит, а на вращающейся платформе.
“Если он скажет хоть слово про закат, я позвоню в дурку”, - колотится где-то в висках навязчивая мысль. Но Кэм просто скидывает пиджак на спинку стула и …
- Эй, мы не на съемках, и тут не стрип-клуб. Кэм, мать твою! - Ноэль подскакивает со стула и хватает актера за пальцы, что уже сражаются с пуговками на рубашке.
- Расслабься, я пошутил, - и медленно ведет пальцем по щеке Фишера, касается губы, стирая капельки алкоголя, которые тут же слизывает.
Так… Так эротично.
- Ты что творишь, Кэм?
- Я просто дурачусь, бро.
И снова эта двусмысленная усмешка, от которой (или от запаха парня, что оглушает похлеще долбящей из динамиков музыки) вдоль позвоночника разбегаются мурашки. У него губы пересохли, и Ноэль облизывает их каждую секунду, словно не понимая, как выглядит со стороны.
До него доходит, когда глаза Кэмерона темнеют почти до черноты, и он дергает Фишера на себя, ухватив ладонью за шею.
- Я все еще помню вкус твоих губ, чувак. Если ты не прекратишь, я за себя не ручаюсь.
А Ноэля ведет только от этого лица - так близко, что каждую рыжую ресничку пересчитать можно без труда.