Я завожу глаза вверх. Кстати, этому жесту научил меня именно он.
— С пола вставай! Если увидят? Что ты собираешься им объяснять? — мне смешно и неловко, что он вот такой.
Но Драко только рассеянно улыбается потолку, летучим мышам и тусклому свету камина.
— Спасибо, что заботишься обо мне, — он еще какое-то время таращится в потолок, а потом, резко вскочив, наклоняется и внезапно и смачно чмокает меня в щеку. Первый раз в жизни.
Я вздрагиваю — скулу еще холодит его поцелуем — и растерянно гляжу на него. Но глаза у него нездешние, шалые, и я понимаю: он целует опять не меня.
— Вали давай. Завтра рано вставать, — делая вид, что сержусь, я пихаю его в спину в сторону спальни, и он, послушный до неприличия, снова раскинув в стороны руки, задевая пальцами стены, идет, словно парит.
Первый раз в жизни я вижу его вот таким. И отчего-то мне одновременно и больно, и сладко.
— Ты лу-у-чша-я-а… — доносится издалека.
— Достал, идиот, — ору я в ответ и какое-то время смотрю за окно, вслушиваясь в далекие звуки.
Хлопает дверь в спальню парней, и наконец-то становится тихо. И только теперь я отпускаю себя, прислоняясь к стеклу пылающим лбом и тяжело опираясь на подоконник. Мерлин, почему же так тяжело?
В окно привычно долбится темное озеро, — дай ему волю, проглотит, захлестнет целиком. Любовь точно так глотает нас всех, лишая воли и разума. Даже таких умных и сильных, как Драко. Хорошо, что я никого не люблю, кроме… Я осторожно прикасаюсь к щеке, прикрывая пальцами место, на котором еще ощущается его поцелуй.
— Панси, не надо.
Я вздрагиваю. Я совсем забыла, что я не одна.
— Не плачь. Ты же знаешь. Он давно сделал свой выбор.
Я не плачу. Я не умею этого делать. Это просто вода, которая сама собой льется из глаз. Всего лишь вода. Дань моего одиночества.
— Что ты забыл здесь, Забини? — в моем голосе столько злости, что она может вскипятить целое озеро. Он обязан понять. И уйти.
Но он почему-то все еще медлит.
— Я не могу смотреть, как ты плачешь.
Поверь, Блейз, и я, и я не могу.
— Так не смотри.
Я огрызаюсь и еще плотнее влипаю в окно, дожидаясь, когда он уйдет.
Но он не уходит. Сильные руки осторожно обнимают меня со спины и мягко тянут к себе. От окна несет холодом, но рядом с Блейзом тепло, и в этом странном объятии мне почему-то становится легче.
Неожиданно для себя доверяя, я откидываюсь назад, упираясь лопатками в жесткое, сильное тело, и, повернув голову вбок, с интересом гляжу на его взволнованный профиль.
У него крепкие руки, худая, мощная шея и длинные темные волосы, похожие на жесткую гриву. А еще почти золотые глаза. Он крепко обнимает меня, тычась носом в висок, словно в поисках сахара, и рядом с ним мне тепло и надежно.
— Не могу не смотреть, — шепчет он, и я неожиданно для себя улыбаюсь, потому что вдруг понимаю, как это правильно, что я не умею любить никого, кроме фестралов.
========== Зелье Забвения ==========
Комментарий к Зелье Забвения
Флэшбэк или спин-офф. Словом, неожиданное то ли продолжение, то ли, напротив, начало. Не слишком веселая часть. Писала по заказу одно, а написалось, как обычно, совершенно другое. Но все они мне дороги такие, как есть.
Рыжая приглаживает его вечно лохматые волосы, а он смеется, чуть отклоняясь назад. Мне уже почти что не больно. Иногда мне кажется, что после войны нечему особо болеть. Всё давным давно выжжено в пепел.
Касаюсь пальцем холодного стекла, словно пытаюсь пригладить лохматые патлы на расстоянии. Но грифы так далеко внизу, что получается, я глажу его самого. Раз. Еще раз. Я полный кретин. Я люблю тебя, Поттер. Ты знаешь об этом?
— Драко.
Голос у крестного бархатный, глубокий. И такой понимающий. Еще бы. Кому еще меня понимать, как не ему?
— Отойдите от окна, вас продует.
Я усмехаюсь. Заявка на троечку, так себе. Я — будущий колдомедик. Продует — вылечусь в две секунды. Профессор мог бы позволить себе большую изобретательность.
— Драко? Вы меня слышите?
Мотаю головой, словно непослушный ребенок, — хотя кто я еще для него, если в пять лет заляпал ему кашей парадную мантию, — упрямо провожу пальцами по стеклу, словно снова пытаясь дотронуться до темной красивой фигуры. Пусть видит, плевать. Он и так про меня знает больше, чем нужно.
Недовольство Снейпа сгущается, а я чувствую полузабытое желание делать назло и какую-то детскую вредность — ну что, что он теперь придумает дальше?
Но Северус неожиданно вздыхает и, тяжело опираясь кулаками на подоконник, встает рядом со мной у окна, так, что Поттер теперь отчетливо виден не только мне.
— У меня теперь есть зелье Забвения. Все получилось.
Его тихие слова оглушают меня, и я, наконец-то оторвавшись взглядом от Поттера, поворачиваюсь, и смотрю на него, забыв закрыть рот.
Северус бросает на меня быстрый пронзительный взгляд — так умеет глядеть только он — и снова смотрит в окно.
— Не смотри так. Я просто добавил… Неважно. Оно позволяет забыть. Забыть все, что чувствуешь. Но только к одному человеку. Если ты хочешь…
Он умолкает. Какое-то время я неверяще смотрю на него, а потом растерянно отворачиваюсь снова туда, где ненавистные руки в рыжих веснушках снова тянутся к его волосам.
Забыть. У меня есть шанс раз и навсегда позабыть эти шальные глаза, вечно лохматые патлы и пунцовые губы, к которым я могу прикасаться только в своих глупых мечтах. Забыть то, как он смеется, как дышит, как хмурится. Напрочь забыть эту злую, вынимающую душу реальность, в которой он снова целует ее, не меня.
— Забыть?..
Мой палец снова невольно тянет к стеклу, и я прикасаюсь к нему. Пусть он далеко и даже об этом не знает, но так я снова могу его гладить. Осторожно распрямлять лохматые темные пряди, трогать сильные плечи, оглаживать спину.
Грязнокровка лупит его кулаком по плечу и пытается спихнуть его с камня, он изо всех сил упирается в землю ногой. Они шутливо начинают толкаться, а рыжие брат и сестрица смеются над ними. Они хохочут все вместе. Им хорошо.
— Да, Драко. Именно так. Забыть навсегда, без возврата.
Голос у крестного резкий, почти без эмоций. Сейчас он предлагает мне стать таким же, как он. Независимым, сильным. Без этой тупой, невыносимой любви, которая меня превращает в желе.
Рыжая хватает его за плечо, тянет к себе, и я прикрываю глаза, чтобы не видеть. Неужели я смогу забыть навсегда эту боль, эту невыносимую ревность? Навсегда вырвать его из груди? А заодно из души и из сердца.
Поттер, не удержавшись под напором грязнокровки и рыжего, валится на спину с камня, и, раскинув руки, лежит на земле, глядя в туманное небо. Мои губы сами собой чуть разъезжаются в стороны. Люблю, когда он такой. Счастливый, как в детстве. Рыжий протягивает ему руку, пытаясь поднять, но Поттер делает коварный замах, и рыжий неуклюже валится рядом. Потому что дебил. Надо было подходить к Поттеру сзади. Я бы на его месте… Я резко обрываю себя. Я никогда на этом месте не буду. Поттер хохочет, подминая того под себя, рыжий возмущенно вопит. Они возятся на земле, как два веселых щенка, а я смотрю на него, не могу наглядеться. Он лохматый и грязный. Почему мне так нравится смотреть на него?
— Драко?
Я вздрагиваю. Я совсем забыл, что я стою не один.
Поттер уже поднялся и бестолково машет руками, видимо накладывая на себя и на рыжего Очищающее. Я не могу перестать на него смотреть. Неужели это случится, и уже завтра я забуду его? Он просто станет для меня еле знакомым, совсем чужим парнем, одним из. Не задевающим в груди ничего.
Крестный хмыкает, привлекая внимание.
— А ты сам? — я пытаюсь перейти в наступление, стараясь не замечать, что мой голос немного осип. Наверное, из окна действительно дует. — Ты сам его выпил?
Я-то знаю, зачем он искал рецепт десять лет. И почему он его все же нашел.
Северус, который до сих пор рассматривал меня так пристально, как ингредиент для нужного зелья, внезапно отводит взгляд. И молчит. Я удивляюсь.
— То есть, нет? — я изумленно, почти испуганно смотрю на него, а он смотрит в окно.
— Все не так просто, Драко.
Я тоже перевожу взгляд на лужайку, где рыжая виснет на шее у Поттера, присасываясь губами к щеке, и внутри меня все корчится, как от медленной пытки. Куда уже проще-то? Я хочу это зелье прямо сейчас.
— Давай.
Я резко выбрасываю руку вперед, почему-то уверенный, что зелье у него непременно будет с собой. Я угадал.
Не глядя на меня, Северус кладет мне в руку мелкий пузатый флакон. Зелень стекла, тонкие золотистые руны каймой, а внутри плещется темная жижа.
Мой взгляд мечется с флакона в окно. Рыжая находит его губы своими. Кажется, он ей отвечает. Ненавижу ее. И его.
— Сильно горькое?
Я дергаю крышку, пытаясь принюхаться на расстоянии. Общению с зельями я приучен с глубокого детства.
— Вам есть разница? Драко?
Он сурово глядит на меня, и я пожимаю плечами. Он снова прав — когда так болит, то разницы давно нет.
— Ты его уже… кому-то давал? — флакон удобно лежит на ладони. Тяжелый.
Я знаю, что крестному могу доверить и душу, и тело, он никогда не обманет. Просто зачем-то оттягиваю этот момент. Когда в моей жизни больше не станет Его.
Крестный хмурится на мой вопрос, но все же кивает и нехотя роняет слова:
— Домовиха Винки. Барти Крауч. Ты должен был видеть.
В горле сжимается. Я молча киваю. Вечно пьяная домовиха, продержавшаяся целую неделю без привычной бутылки в руках, поразила даже меня. Значит, чертово зелье и правда работает.
Я смотрю на Поттера, потом на вцепившуюся в его плечи большую пиявку, и осторожно подношу руку к губам. Ну что ж, Поттер. Я пью за любовь. За мою любовь, которой больше не будет.
Прохлада стекла касается моих губ, рука невольно замирает на полдороге. Я любил его почти всю мою жизнь. Больше жизни. Неужели сейчас все закончится?
Флакон ерзает у моего рта, словно живой, донося до носа аромат ландыша и уличной пыли. Мне остается глотнуть. Всего лишь глотнуть, чтобы потом спокойно жить и дышать. Без него.
Пальцы дрожат и сжимают стекло все сильнее. Я… сейчас… Сделаю. Я смогу, я забуду.
Крестный напряженно молчит, и я чувствую внезапный прилив раздражения. Почему он молчит? Почему стоит чертовым истуканом? Он обязан мне помешать!
— Почему ты позволяешь мне это сделать? — ору я так, что, наверное, меня слышно даже в подвале у Филча.
Моя внезапная вспышка неожиданна как для него, так и для меня самого. Но я уже во власти аффекта. Швыряю в сторону проклятый флакон, не беспокоясь о содержимом, растекающемся по полу вязкой лужей.
— Как ты мог? Почему ты так со мной поступаешь? — впервые за все это время я по-настоящему ору на него, чувствуя, как копятся слезы в углах глаз: — Почему. Ты. Мне. Это. Позволил?
Я так зол, что почти готов ударить его. Первый раз в жизни.
— Драко, я вас прошу. Успокойтесь.
Снова это ненавистное школьное “вы”. Я ненавижу, когда он делает это!
Сжимая кулаки, я шагаю к нему, не понимая, что хочу сделать. Ненавижу его. И себя. Я всех, всех ненавижу!
Очнувшись, я понимаю, что рыдаю, уткнувшись в худое плечо. Реву безудержно, как в детстве, навзрыд, размазывая слезы и сопли по старой, выцветшей мантии. А он неловко и напряженно постукивает меня по спине, словно пытаясь выхлопать пыль. Он никогда не умел утешать. Но только в его объятиях с самого детства я находил полный покой.
— Успокоился?
Я позорно хлюпаю носом, киваю и отстраняюсь, пряча зареванные глаза, хотя давно уже привык его не стесняться.
— Посмотри на меня.
Он осторожно подцепляет пальцами мой подбородок. Но я настырно не смотрю на него. Я тоже могу быть упрямым.
— Почему? — за окно я тоже уже не смотрю — все равно Поттера там больше нет.
Какие-то доли секунды, и его бы так же не стало в этой постылой жизни. Я бы смог это сделать. Смог бы дальше жить без него. Или не смог?
— Ты хочешь знать, почему я тебе это позволил? — голос у него ровный, холодный, словно только что не случилось моей позорной истерики.
Я молча выдираюсь из цепких знакомых пальцев и киваю, вытирая рукавом мантии распухшие нос и глаза. Благо, этого не видит отец.
— Думал, так тебе будет легче.
Поттер ушел, и мне кажется, что за окном потемнело. Или это просто надвигается дождь?
Легче. Разве может быть легче без света? Я снова злюсь на него и неожиданно для себя бью по больному:
— Потому что ты тоже знаешь, каково это, любить без ответа?
Наши тайны — тайны только для нас. Крестный вздрагивает, но продолжает молча глядеть в облака, туда, где собираются тучи.
— Потому что я знаю, что значит любить эти глаза.
Он тоже бьет мне прямо под дых. Но я все же надеюсь, он говорит про Лили. Потому что иначе… Иначе… Я задыхаюсь.
— Разумеется, про нее. Прекратите истерику, Драко, — Северус морщится так брезгливо, словно я сунул ему под нос таракана.
Всегда умел читать мои мысли. И спасибо за это ему. Потому что от накатившего облегчения у меня даже ноги слабеют.
— Но ты не стал забывать, — сиплю я, пытаясь схватиться за подоконник. О святой Салазар, неужели к этому придурку я ревную даже его? Как я жалок.
Я молча жду, когда растает холодок от испуга в груди, а он желчно и подозрительно косится в мою сторону, кажется, больше не собираясь ничего добавлять. Но я не привык отступать.
— Почему ты не стал? — про мою настойчивость он знает не по наслышке. Поэтому тихонько вздыхает, зная, что я не отступал ни в год, ни в четыре, ни в пять.
— Не захотел. Как и ты, — наконец-то снисходит он до ответа.
— Но… почему? — я привык доверять ему всегда и во всем. Он старше, умнее. Он должен, просто обязан знать правду, почему мы с ним не смогли этого сделать.
Северус снова морщится, как обычно, от вынужденных объяснений.
— Это всё, — он кривится и хмурится, избегая называть вещи своими именами, совсем не умеет быть откровенным. Но все же продолжает мне объяснять, и я за это ему благодарен. — Долго. Почти двадцать лет. Это я. Часть меня. Я не помню себя без этой боли. Не умею жить без нее. Но я надеялся, что у тебя может быть шанс. Начать все сначала.
Поттер неожиданно снова показывается вдали, задумчиво бредет по тропинке, и я не могу отвести от него глаз. Вся его смешливость куда-то исчезла, и теперь, когда он один — он уставший и хмурый. Вот такого я люблю его так, что дыхания нет. Что в груди жмут тиски. Почему в детстве мне никто не рассказывал, что сердцу может быть больно настолько? Я снова прикасаюсь к стеклу, осторожно ведя пальцами по обожаемому лицу. Я ненавижу, но тут же прощаю себя за эту слабость.
— Я не могу его потерять, — шепчу я, объясняя. — Даже так. Даже такого.
Я больше не говорю ничего, но Северус молчит, и я надеюсь, что и так все понятно.
Пусть Поттер не любит. Пусть никогда не будет со мной. Пусть сердце рвется на части. Но он тоже давно уже стал частью меня. Оторванной, окровавленной частью.