– Остальное оговорим позже, – Брагинский протянул ему флешку – Артур, с трудом сдерживая злорадство и радость по поводу легко доставшейся ему нефти, да еще и хорошего качества, судя по легкому недовольству, иногда проскальзывавшему тенью по лицу Ивана, вцепился в нее. – Ноутбук в твоем распоряжении. А я немного отдохну. Устал я. – Твоя комната на втором этаже, направо, с цифрой один. – Найду, не заблужусь. Удачного просмотра.
Иван встал, взял кейс и пустую сумку из-под ноутбука и пошел наверх, отдыхать.
Артур сразу же сел за оставленный ему ноутбук. Время не ждет.
За много-много миль отсюда, в доме номер четыре по Тисовой улице, Дурсли снова и снова издевались над Гарри Поттером. Мальчик уже научился терпеть издевки своих родственников, но больная заноза уже была глубоко в сердце. За что его так не любят?
Он видел других детей на улице, хорошо одетых, с игрушками в руках, улыбающихся, и их родителей. Родители обнимали их, говорили им ласковые слова. Покупали мороженное, конфеты...
А у него этого не было.
На вопрос, где его папа и мама, тетя отвечала, что они умерли, а дядя прибавлял, что погибли в автокатастрофе. А потом громко ругался на Гарри за заданный им вопрос. Иногда давал затрещину.
Нечасто, но Дурсль напивался до чертиков, и тогда, как уже знал Гарри, лучше не попадаться у него на пути. Даже тетя – и та крепко-накрепко запирала дверь.
Тетя не обнимала его, сухо и пренебрежительно разговаривала с ним. Гарри часто чувствовал себя лишним в этом доме. Чувство одиночества день ото дня все усиливалось.
Фотографий его родителей в доме не было. Как и его собственных. Вообще было не заметно, что в доме проживает еще один ребенок помимо первого.
Первый, по мнению Дурслей, и самый главный – это Дадли. Крупный, даже очень, светловолосый мальчик с маленькими, юркими глазками. Его фотографий в доме было великое множество, как и свой велосипед, компьютер, игрушки и прочее. А у Гарри – лишь чулан под лестницей, плохая постель, старая одежда, из которой вырос Дадли, и сломанные игрушки, которые были в большом количестве. Дадли ломал буквально все, что попадалось под руку.
Гарри старался не замечать Дадли. Он был его любимой игрушкой, над которой можно без зазрения совести поиздеваться и свалить буквально все: сломался велосипед – это Гарри его сломал, разбил вазу – это Гарри, уронил полку с книгами (хотя она явно рухнула под завалом игрушек) – Гарри виноват.
Дурсли бранили и ругали его постоянно. Оправданий и правды они не слышали, веря Дадли, который за их спинами открыто смеялся, глядя как на Гарри снова кричат.
Как только все кончалось, Гарри убегал в свой чулан и горько, но тихо плакал, чтобы его не услышали. Он уже давно смирился с темнотой в чулане, отсутствием элементарных удобств, со старой одеждой, склеенными скотчем очками. Но лишь с одним он не мог смириться – почему ему все никогда не верят?
Ночью, когда все в доме затихало, спал мертвым сном Дадли, Гарри тихонько выбирался из кровати и отправлялся смотреть на звезды. Они были такие красивые, что у ребенка перехватывало дух. И он иногда, видя падающую звезду, загадывал одно-единственное желание – чтобы хоть кому-нибудь быть небезразличным, быть родным, любимым. Он бы за это сделал все, что ему скажут! Хоть бы кто-нибудь забрал его отсюда!
Но никто не интересовался им, не звал, вот уже который день. Никто не приходил...
А поэтому мечты меркли день ото дня.
Сегодня у него предстоял еще один трудный день. Дурсли уезжали куда-то в гости, но при этом запирали все, кроме туалета, ванной и кухни. Поэтому с утра они были на нервах, пока собирались; на Гарри в два раза больше обычного сыпались насмешки и язвительные комментарии. Выдержать немного и...
А потом – его ждала свобода! Почти целый день их не будет! В доме будет тихо и спокойно.
Вот Дурсли, дав жесткий, но зато последний наказ, вышли из дома и направились к машине. Мальчик быстро подбежал к окну чтобы увидеть, как захлопываются дверцы машины и она плавно выезжает на дорогу.
Все. Они уехали. У него вырывается вздох облегчения.
В доме тихо. Гарри бежит по коридору, дергая за дверные ручки. Ничего. Все заперто. А ведь ему так хотелось немного поиграть в игрушки Дадли, потрогать его велосипед, полежать на мягкой кровати тети Петуньи!
Ладно, обойдемся тем, что имеем.
Гарри снова пробежал по коридору, но уже в свою комнату. Он с огромным удовольствием неуклюже плюхнулся на кровать, не закрыв дверь. В чулан начал проникать свет, но все же было очень сумрачно.
Он невольно закрыл глаза, и погрузился в сон...
Который оказался недолгим, так как кто-то начал стучаться в дверь и шумно топтаться на пороге. Да еще и разговаривает в полный голос, но слова, очевидно, были на другом языке. Спросонья, Гарри сначала не понимал, откуда доносится шум.
Гарри, хоть был и не из пугливых, но с великой осторожностью вышел из своего чулана. В голове крутились сотни мыслей. Но он понимал одно – Дурсли еще не могли так рано вернуться.
Он тихонько выглянул из-за угла, за который зашел на цыпочках.
Ручка двери заскрежетала. И дверь распахнулась...
Мальчик не стал смотреть – тихо отбежал от своег угла, и занял стул на кухне. Он почему-то был уверен: это не воры. Воры бы не стали разговаривать во весь голос и уж точно бы не открывали дверь, а лезли бы через окно.
В кухню вошли. Гарри моментально съежился, но успел разглядеть вошедших. Один из них был очень высоким – таких Гарри еще видеть не приходилось. С серебряными, словно седыми волосами и яркими, пронзительными, фиолетовыми глазами. Другой – ниже его, худощавый. Зеленоглазый и с немного смешными мохнатыми бровями.
Гарри словно что-то приковало к своему месту: фиолетовые, но очень добрые глаза смотрели прямо на него, словно читая его душу как открытую книгу. И он сам замер, не в силах отвести взгляд от лица незнакомца. И совсем не удивился мягкому, ласкающему слух голосу:
- Иди ко мне, солнышко...
Солнышко, его так никто никогда не называл.
Внутри Гарри что-то со звоном сломалось, разбилось вдребезги и он кинулся в распахнутые объятия незнакомого человека. И наслаждался непривычным ему ощущением от этих объятий...
====== Глава 4. Утро. Разговоры ======
На стрелках будильника – почти пять утра. Встающее солнце только-только начинает золотить зашторенное окно. Косой луч света, проникающий сквозь тонкую щель между занавесками, ложится прямо на постель, где мирно спал под одеялом черноволосый мальчик. Мальчик, словно он только и ждал этого момента, распахнул свои глаза, которые с минуту привыкали к свету в комнате.
Пять утра. Будильник издал короткий писк, но это было все, что ему удалось – мальчик, дотянувшись рукой до будильника, резко нажал на кнопку отбоя. И сразу же встал с кровати, отбросив одеяло.
Он, распахнув дверцу большого шкафа, быстро начал одеваться. Носки, спортивные штаны маскировочного окраса, черная майка, кожаный ремень, темные кроссовки. Поспешно завязал шнурки. Потом побежал до туалета, после – вымыл лицо и руки в ванной. Холодная вода приятно остудила лицо, смыв остатки сонной дремоты. Напоследок быстро заглянул снова в свою комнату – удостовериться, что ничего не забыто.
И ни минуты более не задерживаясь в своей комнате, поторопился спуститься вниз по лестнице на первый этаж, в большую кухню.
На пороге он на секунду замер. Он был не первым, кто встал так рано.
Высокий человек в серой майке мирно пил что-то из белой кружки с двуглавым орлом на красном фоне. На спине человека были видны старые шрамы. По кухне плыл запах хорошо сваренного кофе.
Человек, стоящий спиной к дверному проему, обернулся, услышав осторожные шаги мальчика. Он улыбнулся входящему в кухню: прекрасные аметистовые глаза сверкнули от радости:
– С добрым утром, Константин. – С добрым утром, отец. Ну как ты умудряешься вставать раньше меня? – раздосадовано проговорил Константин, плюхаясь на свое место рядом с папой. – Я ведь постарался быстро одеться! – Мне сегодня надо в Кремль, буду отчитываться перед президентом. Вот и встал пораньше некоторых, – не удержался мужчина от легкого подкола над сыном. – Пап... – жалобно протянул сын. – Пошли, – засмеялся Иван, отодвигая от себя кружку, и обнимая мальчика за плечи, – нам надо размяться...
Они оба сразу же встали на ноги. Иван подвинул стул обратно к столу. То же сделал и Константин.
Напоследок, перед тем как выйти за порог, Константин окинул себя внимательным взглядом в зеркало. На него смотрел худенький, черноволосый мальчик лет десяти-одиннадцати. Его глаза были странными – темно-зелеными с какой-то фиолетовой искрой внутри: иногда ему самому казалось, что его глаза черные как ночь. Тонкие черты лица, заостренный нос. Волосы на затылке образовывали вихор, который было просто невозможно погладить или пригладить любой расческой. Хотя Константин, по привычке, попытался снова пригладить их руками. Но они, наоборот, вздыбились еще больше.
– Константин, ты скоро? – окликнул его отец. Он уже стоял около ступенек, которые вели к дорожке, и небрежно проигрывал связкой ключей. – Уже иду! – виновато встрепенулся мальчик и быстро выскочил следом, захлопнув дверь. Иван Брагинский прошагал к прикрытой двери и окончательно закрыл ее на ключ.
Ключ упокоился в кармане его штанов под крепкой молнией. Они спустились со ступенек.
– Ну, – спросил Иван у Константина, который мялся перед посыпанной песком дорожкой, – чего стоим, кого ждем? Побежали!
Оба сразу же рванули со своих мест. Начался, в общем, день как обычно, с бега.
Они бегали так вот уже семь лет. Каждое утро, невзирая на погоду. Лишь только суперплохое самочувствие являлось достойной причиной отказа от утренней пробежки. Но такое состояние у них обоих было не в чести. Оно показывало лишь слабость и неспособность к простым действиям, чего категорически ненавидел Иван. Константину приходилось только подчиняться.
Отношения с отцом, хоть и не родным, складывались у Константина не так просто. Очень часто они ожесточенно спорили по самым разным пустякам, иногда отец мог применить и грубую силу. Но мальчик свыкся, привык и полюбил столь разностороннюю личность как Иван Брагинский. И вообще – характер у обоих был завидный: у обоих – громадное терпение, отличная вспыльчивость (это признавал даже Гилберт – Калининград), категорическое не принятие того или иного принципа. Философские размышления отца от которых приходил в ужас даже чопорный дядя Артур, с лихвой компенсировали логику и холодный расчет Константина.
Ах да, маленький экскурс в прошлое. Гарри Поттер перестал существовать с даты подписания одной бумаги – договора на усыновление, а в мире появилась такая неординарная личность, как Константин Брагинский. Иначе – родной сын Ивана Брагинского. Дурслям безжалостно стерли память зельями, и они благополучно больше не влияли на мальчика. Да и знать что-либо больше не хотели.
Иван с восторгом воспринял возложенную на него роль отца. Ему уже давно хотелось иметь обычное дитя, но дар персонификации, к сожалению, не может подарить такого чуда в союзе с другой такой же страной. Хотя если бы он связался с обычным человеком, то... Тут был бы один шанс на миллион примерно.
В истории бывали случаи рождения таких детей, но крайне редко дети доживали до преклонных лет, так как отдать жизнь за свою родину, за людей, за царя, государя и президента казалось им очень естественным и перекрывало все инстинкты самосохранения.
У самого Ивана за всю историю было лишь одно такое дитя. И он отдал свою жизнь за царя, предпочтя умереть за мир и единую власть в государстве.
Но Гарри, а точнее Константин (о Гарри следовало забыть навсегда), был необычным ребенком. Помимо магии, и весьма не слабой, Иван смог увидеть в нем своего преемника. А вот это уже было гораздо серьезнее.
Иван долго и с изумлением разглядывал результаты семейного гобелена, что был специально, после усыновления, заказан у гоблинов Гринготса. Гар... Константин оказался русским на четверть.
Его мать, Лили, была наполовину русской – отец был выходцем из Советского Союза, мать – коренная англичанка. Так что... смесь кровей обеспечивала и ему, и Артуру надежную защиту.
Еще Иван заметил наличие в Константине чужеродной сущности. Это проявилось буквально в первые дни пребывания с ним. Мальчик совершенно невольно разбил кружку, подаренную Ивану еще в СССР его сестрой на день рождение. Иван пришел в ярость, а мальчик одним ударом молнии смог загнать Брагинского в ступор. Посовещавшись позже с Артуром (при этом успокаивая сына), он с ним пришел к одному и тому же выводу – иную сущность надо погасить любыми доступными средствами.
Что и было сделано совместными усилиями.
Оказывается, внутри сидела одна из самых зловредных тварей этого мира. Так сказали специалисты из Отдела тайн. Артур с трудом осознавал сказанное, Ивану даже пришлось отпаивать его успокаивающим зельем позже. Зато...
Магия мальчика усилилась, словно эта сущность была паразитом, который мешал ему жить. Мальчик стал более улыбчивым, счастливым и более разговорчивым. Шрам со лба исчез, чему Иван несказанно обрадовался. По крайней мере, не будут дразнить в школе. Да и зрение восстановилось.
Иван не сказал Артуру самого главного: он, прибегнув к специальному зелью, частично сменил мальчику кровь. Это дополнительная гарантия к безопасности сына.
Вернемся в наше время.
Наши герои быстро бежали по улочкам пригорода Москвы. Многие жители с улыбками смотрели им вслед: больно интересно они смотрелись вместе, бегущие рядом. Причем мальчик не отставал от взрослого, очень высокого, с серебристыми волосами. Мужчина выглядел очень брутально: явно военная выправка, мускулы и шрамы.
Отец с сыном вскоре добежали до общего, знакомого им места. И тут остановились. Константин согнулся, упираясь руками в колени и глубоко дыша. Иван минуту спустя поступил точно также.
– Хороший денек, прямо для прогулки, – Иван выпрямился и теперь глядел на согнутую спину сына, который пытался отдышаться. – Да, – прохрипел запыхавшийся Константин. В итоге, он тоже выпрямился. Пить хотелось гораздо сильнее чем даже есть. – Пап, – обратился к отцу Константин: они тем временем уселись на бортик низенького фонтана. Падающая вода создавала отличный фоновый шум, гарантируя полное отсутствие прослушки и ненужных свидетелей, – А как я буду проводить каникулы? – Сначала мы с тобой навестим нашего героя – по совместительству крестного... – Неделя фаст-фуда! Я этого не вынесу! – простонал Константин, даже не скрывая горести в голосе. – Всегда сначала меня дослушай до конца, сын. Мы едем всего-навсего на три дня... – ... а потом месяц сидим на диете. – Константин! – недовольно рыкнул Иван, хотя по его виду было ясно: он развеселился от реплики сына. Фиолетовые глаза весело поблескивали. – Выслушай меня! – Слушаю и повинуюсь.
Иван с трудом подавил в себе желание дать сыну качественный подзатыльник. Выпад ехидного комментатора пока остался без ответа. Но язык у Константина был подвешен вне всяких сомнений, просто замечательно.
– Три дня – у Альфреда, я с ним по Афганистану хотел поговорить. Потом мы задержимся у твоего первого крестного: Артура... – О, круто! – В русском языке так много красивых слов, а ты выбрал именно американский сленг! – Иван демонстративно поднял глаза и руки к небу. – За что мне это!
Константин приумолк. Пока.
– Ладно. Мы там справим и твой день рождения. – Почему, пап? – Тебе исполняется одиннадцать. Настала пора отправлять тебя в магическую школу, – тут Иван понизил голос, – ты поедешь в Хогвартс. Так я клятвенно обещал Кёркленду... – Но... – попытался слабо возразить Константин. – Никаких но! Затем остаток каникул ты проведешь у Ван Яо. Заодно подучишь китайский. Он меня давно просил привести тебя. – Я поеду первого сентября в Англию?! – удивился Константин до глубины души. Его темно-зеленые с фиолетовыми искрами глаза глядели прямо в фиолетовые, почти ледяные глаза отца.
Константин понял, что все решили за него. В школу магии он поедет несмотря ни на что, даже если для этого придется кинуть ядерную бомбу. Так говорили глаза отца и его непробиваемое выражение лица, слишком уж хорошо знакомое всем странам и многим важным людям из правительства.
– Хорошо, – через пять минут покорно проговорил мальчик – отец сверлил его взглядом, от которого многим становилось нехорошо, в том числе и ему самому. – Я выполню твои обещания. – Вот и славно. Пошли? А то я к президенту не успею...