На этой картине никогда не появятся трещины.
…
Он вовсе не сходит с ума.
Когда-то давно, до голодных игр, он наблюдал за Китнисс Эвердин издалека. Ловил каждое ее движение, каждое ее слово (а ведь была она неразговорчивой), и медленно умирал под хрупкой оболочкой из кожи, мышц и кровеносных сосудов. Его мир был весь покрыт трещинами, и что-то темное, что-то пугающее, то и дело вспыхивало на задворках его сознания, но трещин было недостаточно много, и он продолжал оставаться самим собой.
Капитолий заставил его оболочку треснуть.
Это было даже не преступлением. Это было перерождением – самым прекрасным из того, что с Питом могло произойти. Трещин стало слишком много, швы лопнули, и он стал самим собой – тем, кем был с самого начала. Конечно, все, не подозревающие о его темной мрачной начинке, теперь называют его переродком. Но они не могут понять – их самих покрывают многочисленные трещины, и нужно постараться, чтобы освободить их от всего, что сковывает их движения.
У Пита есть на это время.
…
Он затапливает земли Панема кровью. Он методично вскрывает шрамы на коже тех, кого встречает. Он и прежде умел говорить, но никогда он не говорил настолько убедительно.
Тех, у кого под кожей обнаруживается новая кожа, он вытаскивает из-под обломков самих себя. И они следуют за ним, как дети, которым выпал шанс быть рожденными заново.
Тех, кто пуст, он молча разрушает. В этом теперь его предназначение – то, что мертво, должно быть предано земле.
…
Иногда ему и его многочисленным сторонникам удается перехватить сообщения из Капитолия, который мечется и стонет, и воет, как животное, попавшее в капкан. Он узнает, что Китнисс Эвердин живет в Дистрикте-4.
Ему не нужен никакой Капитолий, чтобы понять: она ждет его.
…
В своей прошлой жизни он изучил все трещины на ее лице.
Но он знает, что там, внутри нее, тоже ничего нет. Или это что-то тоже все потрескалось, потому что изначально было хрупким, не способным выдерживать ни давления, ни переизбытка чувств.
Он представляет, как они встретятся.
Он представляет, как из их трещин сложится узор – лучший из тех, что может сложиться из трещин двух людей. Он не жалеет о том, что больше не возьмется за кисть. Он жалеет о том, что их печальная история закончится печально.
…
В Дистрикте-4 сперва он находит Эффи Бряк.
Лицо у нее белое, кожа скрывается под слоем косметики, и Питу внезапно становится смешно. Косметика не может спрятать трещин.
Эффи сжимает и разжимает кулаки. И вовсе не выглядит испуганной. Не пытается бежать, а только всматривается в лицо стоящего напротив нее человека, будто ищет что-то, чего не может найти.
- Я сохранила твои картины.
У нее, как и прежде, неприятный, режущий слух голос. Она расправляет поникшие плечи и степенным шагом идет по коридору. Она показывает ему его же картины, и от нелепости происходящего Пит может только покачать головой.
Глупая кукла.
Кукла, у которой трещин больше, чем мозгов.
Она не пытается уклониться. Ее ищущий взгляд тускнеет, она опускает тонкие руки, и ждет удара покорно, со смирением, как овца, приведенная вожаком на заклание. Умирает она беззвучно, но кровь ее отчего-то забрызгивает все стены, попадая каким-то чудом на потолок. Бездумные глаза ее так и остаются открытыми, и кукольное лицо ее приобретает зловещее свечение.
Хеймитч стреляет в спину, как трус, но промахивается. Руки его дрожат, а взгляд мечется, безрезультатно пытаясь охватить всю картину целиком, но возвращаясь к распростертому на полу телу Эффи Бряк.
Пит наблюдает за ним с презрением.
- Уверен, ты так и не сказал ей главного.
Хеймитч падает на колени, запускает в волосы длинные пальцы, прикасается сухими губами к щекам, и лишь окончательно убедившись в том, что женщина мертва, смотрит в сторону убийцы.
Впервые Пит думает о том, что этот человек слишком стар. Впервые Пит видит, как новая трещина змеей выскальзывает из-за ворота несвежей рубашки, и делит посеревшее лицо на две части. Хеймитч все еще жив, оставляет тело Эффи в покое. Он не знает, что эта трещина – последняя. Все, что он чувствует, - только разрывающую его сердце боль, боль, которая так велика, что ее перестаешь чувствовать.
Никто не сможет упрекнуть Пита в жестокости.
Он прикрывает за собою дверь, будто выходит из спальни новобрачных.
Эта картина не будет его любимой картиной. Он даже оставляет ее намеренно незаконченной, потому что хочет навеки запечатлеть в своей памяти. Все идеальное забывается, в темноте возникают лишь шероховатости, нестыковки и детали, которые не удалось изменить.
…
Китнисс просыпается тогда, когда он стоит на пороге ее спальни. Трещин на ее лице стало еще больше, но под трещинами ему удается рассмотреть и морщины, и седые волосы. Ее сердце бьется часто-часто; она так долго ждала, так часто представляла их встречу, но не может поверить в реальность происходящего. Пит не пытается ей помочь.
И не возражает, когда она говорит:
- Попался.
…
Новая трещина, скрытая от посторонних глаз, делит ее мир на «до» и «после».
…
Он редко забирает из Дистриктов трофеи.
Дистрикт-4 – исключение.
В нагрудном кармане его лежит сложенная в четыре раза фотография с мертвой Джоанной. Лучшая из ее фотографий, следует отметить. Лучшая из его законченных картин, ни одну из которых он не может вспомнить.
В его руку вцепилась мертвой хваткой живая Китнисс Эвердин. По бледному лицу ее блуждает рассеянная улыбка, да и сама она выглядит непривычно счастливой. Пит стоически выдерживает любые ее прикосновения, даже поцелуи, позволяет ей спать с ним в одной постели и находиться рядом с ним большую часть вечности, которую они проживают вместе день за днем, преодолевая расстояние до Капитолия.
Пит рассказывает ей об обмане Альмы Койн. О заживо горящей Прим. О мертвой Джоанне, чью фотографию рассматривает перед сном. Пит пытается расспрашивать ее о том, как она убила президента Сноу, и как получила сообщение из Дистрикта-13 о том, что ему удалось выбраться. Он пытается понять, что она чувствовала и что делала в тот момент, пытается сделать на ее резко постаревшем лице новую трещину, последнюю трещину, которая разрушит ее существо.
Но у него не получается.
Китнисс Эвердин хрупкая, но последняя ее трещина таится внутри, под тонкой оболочкой.
Китнисс Эвердин все равно, что мертва, но осуждена на вечные скитания среди живых, пока тело ее не постареет и не высохнет, пока разложение не обовьет ее своим сладким ароматом, пока черви не начнут прогрызать грани между наружным слоем ее кожи и внутренним наполнением, которое так же пусто и безмолвно.
…
Пит целует ее в висок, оглаживает пальцами каждую трещинку на запястьях, прикасается к каждому тонкому шраму, надавливает на каждый свежий синяк, или резко поддевает корочку на нанесенной им же вчера или позавчера ране. Он играет с ней, терпит ее рядом, держит ее за руку на людях, как в былые времена.
Китнисс шепчет ему на ухо:
- Я люблю тебя, - и голос у нее хриплый, будто голосовые связки внутри тоже повреждены многочисленными трещинами.
Она говорит ему о любви и живет в каком-то своем собственном мире, в котором все происходит параллельно с реальностью, но под совершенно другим углом. Внутри своих иллюзий она бесконечно счастлива, хотя и недоумевает порой, откуда на ее теле берутся новые раны, свежие синяки или куда исчезают трещины с лица Пита.
На самом деле, трещины никуда не исчезают.
…
Они для всех остаются несчастными влюбленными из Дистрикта-12, ныне стертого с лица земли. Они идеально дополняют друг друга. Она прошлась по территории страны огнем, он потушил огонь кровью своих врагов. У них все еще один враг – Капитолий, который обреченно ждет их двоих. Ждет и верит в то, что они все еще остаются самими собой.
На самом деле они – всего лишь сообщающиеся сосуды. Чем хуже становится Китнисс, тем целостнее себя чувствует Пит.
Быть может, они поменялись ролями.
Быть может, это и есть проявление высшей справедливости.
…
У них трещины одни на двоих.