— Гарри Поттер. Мальчик-Который-Выжил пришел…умереть.
Тишина. Только рубиновые глаза смеются. Торжествующе — для него. Издевательски — для меня. Свита в черном молчит. Осознает важность момента.
Палочка со свистом разрезает тугой, вязкий, до краев налитый тьмой воздух. Звучит неровно, с дрожью. Как будто жалеет. Хотя ей, верно, должно быть все равно. Мне бы — на ее месте — было. А впрочем…
Выдох.
…мне и так все равно. На каком бы то ни было месте.
Смеживаю чуть подрагивающие веки. Не так, чтобы видеть сквозь опущенные ресницы. И не зажмуриваясь до пьяно пляшущих огоньков. Пусть вокруг разольется мрак. Это просто. Как любоваться ночным небом без звезд на уроке астрономии.
Говорят, незадолго до смерти перед каждым проходит прожитая жизнь. Вся целиком или отдельные моменты. Самые важные события. Забытые за ненужностью мелочи. Мгновения счастья. Минуты отчаяния.
Передо мной же мелькают…глаза. Мутные. Остекленевшие. Мертвые. Цвет почти не различим, но не составляет труда узнать, чьи они, по навеки застывшему в них выражению. Мама смотрит с любовью. Отец — с гордостью. Питер виновато молчит. Римус устало улыбается. Альбус… Его взгляд так и остался загадкой.
Лишь одной пары глаз не хватает. Потому что ее обладатель жив. Потому что он — последний осколок моего вдребезги разбитого прошлого. И еще, потому что это из-за него все родные и близкие мальчика-который-не-выжил мертвы.
— Мне надо вернуться.
— Ну, в таком случае ты мог бы сесть на поезд.
— И куда бы он отвез меня?
— Вперед.
Возможно, это и к лучшему. Вот только хочу я назад.
— Блэк?
Мягкая от мха и слоя гнилых листьев, земля пахнет сладко, сыростью. Расплата приближается, надвигается, наступает медленно и неотвратимо. Шаркающие шаги отдаются в гудящей голове маленькими взрывами.
Он так близко, что шум его дыхания перекрывает беспорядочный стук моего сердца. Жду пинка или чего-нибудь подобного. Ненавидящего и презрительного. Ошибаюсь. Костлявые пальцы касаются плеча как-то нерешительно. Не дергают, а осторожно поворачивают к свету.
Бессмысленное молчание. Шершавая, как наждачка, ладонь зачем-то очерчивает контур лица, стирая налипшую грязь. Ожесточенно, бессвязно, глухо и торопливо шепчут что-то губы. «Ну здравствуй…друг», — слышится мне. Бред. Мы — враги.
— Он мертв.
Последнее — звонко, вслух, во всеуслышание. И вот теперь, выпрямившись и нависнув над жертвой мрачной тенью, крестный со всей силы бьет меня ногой в живот. Я бы задумался о том, что все это значит, если бы не боль и соленый привкус крови во рту.
Красные глаза капля за каплей утрачивают цвет. Взирают не озлобленно — с удивлением. Как? Почему? В чем ошибка? Солнце с достоинством выплывает из-за пелены дымчатых облаков. В небо взлетают клочья пепла, танцуя и искрясь серебром в ослепительно-ярких лучах. Прощай, Том.
Хочется побыть одному. Полуразрушенный каменный мост встречает меня молчаливыми — наконец-то — поздравлениями и… Блэком. Он сидит на самом краю, свесив ноги и сгорбившись. А где же праздничная упаковка и пестрый бантик?
— Остальные Пожиратели оставили тебя в качестве подарка победителю и ушли?
— Нет.
— Ты вроде как сам остался?
— Может быть.
— Ладно. Но даже если я тебя ударю, в расчете мы не будем.
— Знаю.
Сажусь на расстоянии вытянутой руки. Искоса наблюдаю. Не удивляюсь — нет сил. Длинные грязные волосы, черные с проседью, скрывают лицо, испещренное то ли ранними морщинами, то ли застарелыми шрамами. Вид потерянный, но при этом какой-то безразличный к происходящему вокруг. Будто катастрофа случилась внутри, а не снаружи. Как знакомо.
— Почему ты спас меня там, в лесу?
— Не твое дело.
— А то, что жизнь моя, не смущает?
— Нет.
— Раз так, я могу убить тебя без зазрения совести, что скажешь?
— Убивай.
Вопреки обещанию, достаю из кармана Бузинную Палочку, ломаю ее о колено и, размахнувшись, бросаю обломки вниз, в пропасть. Сбоку — движение. Краем глаза замечаю взгляд Сириуса. Не крово-. Просто жадный. Не на палочку. На меня. Оборачиваюсь, и он тут же снова завешивается спутанной гривой.
— Что?
— Ничего.
Заданные по умолчанию настройки сбиваются, и вместо ненависти я испытываю к Блэку лишь равнодушие. Впрочем, последние несколько часов это чувство — или, напротив, отсутствие любых чувств — относится ко всем, не только к крестному. И сама безучастность тоже не вызывает ровным счетом никаких эмоций. Не знаю, что хуже. Да и счет не такой уж ровный.
Тело наливается свинцовой тяжестью, а на душе отчего-то скребут кошки. Делаю попытку встать. Колени дрожат. Сириус мог бы подтолкнуть крестника одним пальцем, и тот бы послушно полетел вниз. Давай же. Чего ты ждешь? Почему-то кажется, что в голове мужчины бродят точно такие же мысли.
— Экспеллиармус! Остолбеней!
Парализованный, он молча падает к моим ногам. Со стороны замка к нам спешат двое мракоборцев. Волнение в их глазах намного искреннее того, что я пытаюсь нарисовать на собственном лице.
— Хочу его увидеть.
— Гарри…
— Да не собираюсь я вершить самосуд! Мне нужно поговорить с ним, без свидетелей и волшебных палочек. И кстати, под обоими условиями я понимаю ваших людей. В прошлый раз они нам сильно помешали.
«Мои люди спасли тебя, глупый ты мальчишка! Если ты вдруг забыл, Блэк — сумасшедший. О чем с ним разговаривать?»
«Из глупых здесь только вы. Да уж, такое забудешь. Не волнуйтесь, мы найдем тему, интересную обоим.»
— Но…
— Или вы устроите встречу, или я сделаю это сам.
Обшарпанные стены невразумительно-бурого цвета. Крошечное окошко под потолком. Слой пыли на стекле, настолько толстый, что дневной свет уже не в силах пробиться в комнату. Грязный матрас в углу. Железная миска с нетронутой едой, сбоку — насмешливо-размашистое «Блэк». Шаткая трёхногая табуретка. Одна, для нежданно-незваного гостя.
— Что, нравится?
— Ты это заслужил.
— А я и не жалуюсь. Хотя Азкабан все же будет получше подземелий Министерства… Но ты, кажется, еще мал для толпы дементоров вокруг.
Необъяснимое чувство пустоты сжимает, сдавливает, скручивает внутренности. Вдыхаю затхлый воздух, тщетно пытаясь заполнить растущие внутри дыры. Зря стараешься, крестный. Иглы, что ты так бережно, с любовью затачиваешь, прежде чем воткнуть в меня, мало отличаются от неумелой детской щекотки.
Блэк стоит у стены, небрежно опираясь плечом и перекрестив босые ноги. Из одежды на нем только штаны, едва держащиеся на болезненно-узких бедрах. Даже в полумраке отчетливо видно, как выпирают ребра и торчат ключицы. А вот татуировки на груди и предплечьях уже не рассмотреть.
— Голодаешь в честь траура по Темному Лорду?
— Если ты пришел пожалеть меня — лучше уходи.
Какая уж тут жалость. Эти рисунки — как и все остальное — он выбрал сам, никого не спрашивая. Я ему завидую. Взгляды пересекаются, и Блэк тут же отводит свой. Опять.
— Не можешь смотреть мне в глаза?
— Не хочу.
Невидимый черт толкает в спину, заставляя приблизиться. Крестный напрягается, но замирает на месте из чистого упрямства.
— Не подходи.
Голос звучит иначе, взволнованно, и выдает его с головой. Губы невольно растягиваются в кривой улыбке. Новый шаг. Ближе, еще ближе. Во мне просыпается давно забытый — а может, и вовсе незнакомый, — инстинкт охотника. Между нашими лицами остаются жалкие сантиметры. Хочется протянуть руку, коснуться беспокойно вздымающейся груди, прочертить пальцами блекло-черную линию татуировки. Удостовериться, что Блэк — настоящий, живой. Что он рядом. Разум затопляет злорадство. Сердце — радость. Сириус измученно вздыхает, словно готов сдаться. Пропитанные разочарованием слова не оправдывают моих ожиданий только сначала.
— Ты — копия своего отца. Но глаза у тебя…
«…матери.»
— …не его.
Что-то не так.
— Закрой их. Закрой глаза.
Слушаюсь, сам не до конца понимая, почему. Зато знаю, что произойдет дальше, с точностью до миллиардной доли секунды. Знаю, и потому все же кладу ладонь ему на грудь. Не отталкивая. Приглашая.
— Слышал, многие сходят с ума в Азкабане…
— Со мной это случилось задолго до того, как я попал туда.
Черствые губы сминают мои, вгрызаясь в них жадным поцелуем. «Глубже», — я говорю это мысленно, но он понимает и послушно проскальзывает языком в рот. Свободная рука ложится на шею, собирает длинные волосы и наматывает их на кулак. Цепкие пальцы душат, смыкаясь на воротнике мантии. Больно. Нам обоим чертовски больно. И все, чего мы хотим, — чтобы было еще больнее. Друг другу.
Бледная кожа воспламеняется красным под безжалостным напором ногтей. Линия, полукруг, завиток… Повторяю узоры вслепую: стоит открыть глаза, и поцелуи сменяются яростными укусами. Отвернувшись, сплевываю кровь, пока Блэк по-собачьи острыми зубами рвет на мне одежду, не забывая между делом прикусывать шею и ключицы. От неожиданно холодного дыхания по спине бежит стайка мурашек. Комнату наполняет звон пуговиц, одна за другой падающих на пол, и шуршание летящих за ними мантии и рубашки. Ладони проводят по торсу, пересчитывают ребра, следуют за дорожкой стоящих дыбом волосков к ремню джинсов, после чего внезапно поднимаются на грудь и зверски выкручивают соски. Рычу от злости и шепотом ругаюсь прямо в ухмыляющиеся губы Сириуса.
Наши тела соприкасаются с до отвращения пошлым звуком, при этом меня отчего-то пронзает волнующе-теплый разряд молнии. Чувствую себя грязным, и хочется испачкаться еще больше. Тянусь, приникаю, прижимаюсь к нему, оттесняя к стене, в угол. Грубо бьюсь коленом в сведенные ноги, и Блэк расставляет их, позволив мне протиснуться в свободное пространство. Свободная рука опускается на раскаленную выпуклость на штанах и выразительно двигается вверх-вниз. Пугающе худое, но жилистое и сильное тело с готовностью отзывается на прикосновения, а с истерзанных губ слетают бесстыдные стоны.
Сознание заволакивает туман. С трудом вспомнив, что ненавижу этого человека, сжимаю пальцы так крепко и держу так долго, насколько хватает сил. Его судорожно выгибает, из горла вырывается хриплый полувсхлип. С неожиданной злобой сдираю с нас оставшиеся предметы одежды, даже не расстегивая ширинки и пуговицы. Вжатый лицом в стену Блэк возмущенно шипит, однако сейчас меня меньше всего заботит его разбитый нос. Низ живота болезненно тянет, напоминая о незаконченном деле.
Вхожу резко, быстро, властно, не дав ни минуты, чтобы привыкнуть, не оставив нам обоим ни тени сомнений. Обнимаю его за шею, зарываюсь лицом в пахнущие кровью, потом и табаком волосы, кусаю за загривок. Он до ужаса узкий, и от этого мое желание только усиливается, отключая стоп-сигналы. Но ему будто все равно: он подается назад, насаживаясь еще сильнее. Наращиваю темп, вдалбливаю в каменную кладку, заставляю скулить от боли, как побитая собака. Его прижатые к стене руки дрожат от локтей до кончиков тонких пальцев, зубы впиваются мою ладонь, а из глаз капают горячие слезы. По неизвестной причине мне тоже хочется плакать. И еще — чтобы это поскорее закончилось.
Все остается там, внутри него. Меня же вновь накрывают усталость и опустошенность. Наверное, поэтому я еще долго не решаюсь отстраниться. Ладонь ползет вниз, к воспаленной от возбуждения плоти, но он останавливает меня, поймав и сжав ее в своей.
— Не надо. Меня бы жалела Лили, но никак не Джеймс. Он бы лишь…
— …посмеялся над тобой. То была насмешка, Сириус.
— Я запомню это, Дж… Гарри.
Стоит выйти в коридор, и мою собственную палочку, с пером феникса, постигает та же участь, что и Бузинную. Хватит с меня неслучайных связей.
— Всех Пожирателей приговорили к смерти через поцелуй дементора.
— Да, я читал в газетах. Зачем вы мне об этом говорите?
— Ну, я подумал… Завтра — очередь Блэка, а он вам…не чужой. Может, захотите прийти…?
— Нет, не думаю. Я узнал от него все, что хотел, мне там делать нечего.
Щит из защитных заклинаний окутывает почти с материнской заботой. Его стенки прозрачны — все происходящее видно как на ладони, хотя трёхногая табуретка стоит в приличном отдалении. Впрочем, до меня дементорам нет никакого дела. Не знаю, зачем я здесь сегодня.
— Осужденный, по закону вы имеете право на одно последнее желание, разумеется, кроме помилования.
— Оно мне как раз не нужно.
Сириус поворачивается ко мне. Затуманенный взгляд сквозит тоской, но припухшие губы игриво улыбаются.
— Закрой глаза.
Усмехнувшись, я выполняю его просьбу.