Я внутренне закрываю глаза, и даже делаю это видимо, но лишь на секунду, потому что я не имею права не показать Госпоже, что мне хорошо, но и право показать это тоже не имею. По всему телу разливается что-то тёплое и приятное, оно волнуется и с ощущаемой скоростью проникает в каждую мою клеточку, и я замираю в восхищении и животном желании стоящей передо мной женщины с задранной юбочкой, под которой я за тёмным окончанием чулков успеваю рассмотреть ещё и красные трусики с массой сверкающих камушков на лобке, теряющихся сужающейся змейкой по трусикам там, куда мой взгляд при такой стойке Марты уже проникнуть не может.
- Что это такое, я тебя спрашиваю? – и продолжает демонстрировать мне свои трусики.
- Это моя неаккуратность! – отвечаю.
Она отпускает юбку, руки её опускаются вдоль тела. Ошейник, всё не выпускаемый, а удерживаемый ей за застёжку, зловеще брякает и успокаивается, прильнув к бедру Марты.
- Ну, наконец-то!
Броситься бы сейчас к ней, провести руками по бёдрам вверх, задирая юбочку, и прижаться губами к змейке из камушков.
- Чтобы через час она была постирана и выглажена! – приказывает Марта.
И стоит, ждёт. Я оттягиваю этот прекрасный момент.
- Ну?! – восклицает она. – Опять?
- Мне придётся дотрагиваться до тебя, Моя Госпожа, чтобы снять с тебя юбку.
- Ты, похоже, не высокого мнения о моих интеллектуальных способностях? – спрашивает она.
- Что ты, Госпожа! Ты не так меня поняла! Я просто хотел сказать, что… что…- я нарочно делаю вид, что в замешательстве с нужным ответом.
- Милый, - мягко проговаривает она, но тут же с остервенением приступает к застёгиванию ошейника у меня на шее (всё!); она дёргает за ошейник, поднимая меня на ноги, и я больше чем на пол головы возвышаюсь над ней.
- Разве мне надо говорить, - с остервенением выворачивает она слова и начинает резкими движениями расстегивать мне джинсы, - слышишь, ты? Разве мне надо говорить, что если мне захочется подержать твой член рукой, мне придётся расстегнуть тебе джинсы, а? - говоря это, она запускает руку мне в расстёгнутые джинсы, нащупывает и вытаскивает наружу, сжимая в кулачке, то, о чём только что проговорила. – Или это, всё-таки, само собой разумеющееся?
Ожидая моего ответа, она еле заметно перебирает пальцами и даже пару раз двигает ладошкой вперёд-назад. То, как она это всё проделывает, ни в какую не увязываются с тоном, которым она проговорила свою фразу. И я млею. Нега удавом передвигается по всему моему напрягшемуся телу.
- Заправься, - приказывает она и делает шаг назад.
Я возбуждён. Начинаю неловко заправляться.
- Нельзя делать это побыстрее? – спрашивает она и подступает, и начинает делать это сама. – Тебе ещё сейчас с моей юбкой возиться.
Она пытается уместить и заправить своими маленьким и красивыми ручками в мои тесные джинсы то, что пока туда не готово просто так поместиться, отчего мне становится настолько «хорошо», что я могу не выдержать таких прикосновений и ситуации… И она, почувствовав моё состояние, отстраняется и говорит:
- Сам.
Я заправляюсь. Захожу ей за спину. Приседаю и начинаю расстегивать молнию на юбке. Буковкой Т предстают моему взору две тоненькие полоски трусиков, вертикальная устремляется в ложбинку, и по мере опускания юбки вниз, она, на пару с открывающимся видом двух неописуемо притягательных половинок попки, всё больше захватывает и увлекает воображение своим исчезновением где-то там. Я бы мог сейчас же проверить, как и где пролегает эта полосочка, и где начинается переход её в треугольник переда трусиков, или провести руками по бархатным половинкам попки Марты, но это не самое-самое, что можно придумать, да и у меня для Марты в этой связи припасено более «увесистое» переживание. Медленно спускаю юбку к полу. Удерживая по очереди то за одну, то за другую лодыжку, помогаю Марте выступить из юбки. Направляюсь в хозяйственное помещение, отмечаю, как Марта следует за мной. Как бы мне хотелось идти сейчас за ней, а не перед ней! Когда собираюсь закинуть юбочку Марты в стиральную машину, она меня останавливает:
- Куда-а? Ручками.
Хватаю средство для стирки, подхожу к раковине, перекрываю сифон и начинаю наполнять раковину тёплой водой. Пока набирается вода, добавляю стиральное средство, тщательно растворяю его, и когда раковина заполняется, опускаю в неё юбку. Тут же приступаю стирать её руками. Марта стоит рядом и смотрит. Это опять тот момент, когда она переживает внутреннюю щекотку оттого, что наблюдает за нежным обращением с её вещью.
- Застирал?
- Да, Госпожа.
- Прополощи, высуши и погладь в машинке, - проговаривает она.
Отправляю в стиральную машинку отстиранную юбочку Марты, заливаю средство для полоскания, устанавливаю соответствующую программу, запускаю машинку и поворачиваюсь к Марте.
- Надо идти туда, Моя Госпожа, - говорю, указывая жестом руки на выход из прачечной и примерное направление в сторону комнат.
- Я сама знаю, куда идти, - отвечает она, уставляясь мне в глаза, и я сразу опускаю взгляд вниз.
Марта разворачивается и покидает хозяйственное помещение (комнату, где у меня стоит большая стиральная машина, сушилка, шкаф со всякими моющими средствами и прочей химией, есть место для глажки; отсюда раз в неделю, с приходящей домработницы начинается идеальная чистота моей квартиры и одежды). Мы направляемся в комнату, теперь я следую за ней. Снова на секунду прикрываю глаза, чтобы в следующее мгновение открыть их и созерцать одну из самых красивых картинок в мире – идущую стройную женщину, одетую в тёмную полупрозрачную тунику, ниже которой красные трусики, впивающиеся узкой полосочкой ткани в её попку, тёмные чулки, натянутые на стройные красивые ножки и…о! - что делают с нижней половиной фигуры и спинкой женщины обувь на высоком каблуке, особенно, когда хозяйка этой обуви переставляет ножки!
Не знаю, есть ли противники женской обуви на высоком каблуке, - разве что неврологи, да хирурги, да и то, только когда в них говорят врачи, - но я счастлив, что женщины не могут спокойно жить без такой обуви. И хоть это бесспорно красиво, и даже не то слово, и хоть такая обувь не оставляет Марте ни шанса, чтобы не быть женственной, передвигаясь в ней по моей квартире, для меня важной составляющей на сессии с Мартой служит психологический эффект от такой обуви: надев обувь на высоком каблуке, женщина с трудом может думать о «бытовухе», а то и вовсе забывает о ней, и уж очевидно, не думает о ней так, как думает, прибывая на обуви с удобной плоской подошвой и в практичных джинсах. С удовольствием наблюдаю подтверждение этого в Марте.
Мы подходим к дивану, на котором я только что сидел. На его краю лежит чёрная, короткая, кожаная куртка с приталенной, по которой тянуться три тоненьких кожаных ремешка, удерживаемые по пояснице и на боках позолоченными металлическими шлёвками. Молния, тоже металлическая и позолоченная, начинается от самого безворотникового верха и заканчивается, немного не доходя до слегка распускающегося низа. Когда Марта в неё облачится, вернее, когда я её в неё облачу, куртка должна будет аккуратно прикрыть Марте попку наполовину, а сама попка будет в чёрных трусиках, которые лежат тут же, поверх куртки, вместе чёрным лифчиком. Каждый рукав куртки перехвачен дюжиной маленьких ремешков, похожих на поясные, с позолоченными застёжками, в некоторых местах между ремешками в материале сделаны поперечные разрезы. Внутренняя половина широкого манжета кожаная, внешняя – металлическая, позолоченная. К дивану прислонены чёрные сапоги на высоком каблуке. Сами сапоги высокие настолько, что они должны будут покрыть Марте колено. Весь сапог отделан небольшими, разных размеров, отполированными черными камушками, у лодыжки «гармошка», от неё к самому носку через союзку идёт грань. Здесь же, рядом с нарядом тонкая, чёрная резинка для волос и расчёска. Поверх всего - скрученный змейкой, плетённый из телячьей кожи, стодвадцатисантиметровый снейк. Внутри снейка тёмным бриллиантом флакончик туалетной воды - наш с Мартой выбор.
Марта останавливается у вещей и с красивым задумчивым видом начинает рассматривать свой «будущий арсенал», а потом поднимает на меня глаза. Я по её взгляду определяю желание, бросаюсь к шкафу и поворачиваюсь к ней с полотенцем в руке:
- Моя Госпожа?
Я чуть стоны не издаю, наслаждаясь произведённым на неё эффектом от подобранного мною для неё наряда на сегодняшнюю сессию, поэтому я даже гадать не принимаюсь, здесь всё становится ясно – она уже готова в душ. Марта продолжает стоять, смотря мне в глаза. Я опускаю глаза и стараюсь быстро сообразить, что же она захотела. Не понимаю, спрашиваю ещё раз, но тише, и уже с несколько другой интонацией:
- Госпожа?
Нет реакции.
Делаю шаг по направлению к ней, но останавливаюсь. Между нами диван, до Марты метра четыре. Полотенце держу на согнутых в локтях руках. Что такое? Может, она решила выразить мне благодарность за заботу? Что ж, лучший способ узнать это, и получить: объявиться в зоне её физической досягаемости. Направляюсь к ней, огибая диван, подхожу на полметра. Марта выбивает полотенце из моих рук, ударяя меня по рукам костяшками своих пальцев и украшениями на них. Становится очевидно, что теперь она вообще ничего не скажет, чтобы я сам догадывался, а она до того времени устроит «представление».
Это раньше мы «тыкались-мыкались» с ней наугад: то она отдавала команды, которые при внимательном взгляде нисколько не отражали её желаний, то пыталась физически истязать меня ради самого процесса, а я сам может и старался вести себя так, как это принято на таких сессиях, по сути же получалось, как у той обезьяны в зоопарке, которая носилась по клетке, с прижатой к уху одной ладонью. Теперь у нас намечался какой-то путь, мы оба что-то постепенно нащупывали, и продолжаем дальше открывать новое в себе через эту тему. Теперь у нас значительно больше психологических моментов, чем было раньше. Если мне удаётся угадать и исполнить её желание, мы оба переживаем приятный момент. Если удаётся проделать беспрерывно несколько таких актов, у нас у обоих начинает формироваться какое-то эйфорическое состояние, будто исчезает мир вместе с комнатой, в которой мы находимся.
С большей долей вероятности предполагаю, что её желание оформилось тут, в этой комнате. Так. Что сделала она первое, когда вошла в комнату? Смотрю на наряд Госпожи. Снейк будто «спит», но «дышит», свернувшись клубочком. Подхватываю его двумя руками и протягиваю Марте:
- Госпожа?
Ударит опять? Бросаю взгляд на её лицо, но тут же опускаю глаза. Она улыбается, принимая из моих рук плеть – очень завораживающую своим дизайном и назначением вещицу.
Наполняюсь радостью, но тут же под подбородком у меня оказывается скрученный в кольца дивайс, которым Марта приподнимает моё лицо, а сама, слегка наклонив голову и холодно улыбаясь, заглядывает мне в глаза.
- Ты улыбаешься? – спрашивает она.
Мотаю отрицательно задранной вверх снейком головой.
- Я видела, - продолжает допытываться она.
Снова мотаю головой.
Она откидывает голову чуть назад, продолжая смотреть мне в глаза, а затем, дав погаснуть своей улыбке, поворачивается ко мне спиной, и с интересом принимается рассматривать снейк, медленно идя в направлении стеклянной стены. Дойдя до стены, останавливается, щупает красивый и необычный кнут по всей длине; его конец, она уже это, скорей всего, поняла, благодаря своей особой структуре, захватывает при движении достаточно много воздуха, чтобы встретившись с кожей, не повредить её. Я подхожу и встаю так, чтобы лучше видеть её руки и ударный дивайс в них. Марта стоит лицом к стеклянной стене, но даже мельком не взглянула в сторону открывающегося с семидесятиметровой высоты вида вечерней безоблачной Риги. Снейк вдруг начинает извиваться, раскручиваясь, выпущенный Мартой из левой руки, но удерживаемый за рукоятку ею правой, медленно опустившейся вдоль тела. Его конец шлепком приходится на полированный тёмный пол, и напрочь завладевает и удерживает моё внимание, пока окончательно не замирает, найдя для себя самое подходящее место. Я вспоминаю что-то из детства, причём вспоминается что-то тоскливое, успеваю подумать о человеческом страдании, о попытках всевышнего максимально справедливо и гармонично устроить сожительство разумных существ, нет, о справедливом и гармоничном устройстве сожительства разумных существ, и всё не могу оторвать взгляд от кончика снейка: он кажется мне очень красивым и совершенным, а главное - живым. Спохватываюсь, что задумался, всматриваюсь в Марту. Она – чудо! Всё определила до иголочки, всё вычислила, с пониманием даёт мне секунду на то, чтобы я определил для себя перенос анализа своей реакции на потом, ещё секунду на восстановление, и уже в следующее мгновение я снова наблюдаю за ней, рассматривающей снейк. Как не тревоженная змея, на которую так похож снейк, который держит в руке эта красивая женщина, Марта медленно поворачивает лицо в мою сторону. Когда мы встречаемся взглядами, я поспешно опускаю глаза, но успеваю заметить, что у неё на губах вновь появляется улыбка. Достаточно иметь одну десятую от моей проницательности, чтобы определить, что улыбается Марта одним мыслям, а в глазах стоят совсем другие. Мгновение, и она делает шаг левой ногой назад, поворачивается корпусом ко мне, правая рука со снейком остаётся на прежнем месте, и таким образом она оказывается в ударной позиции. Снейк описывает траекторию чуть ниже моего пояса и с оттяжкой «облепляет» мои бёдра.
Я издаю шипящий звук, инстинктивно отскакиваю назад, хватаюсь за несколько сразу обхоженных мест, потираю их. Хочется рыкнуть в ответ, в случае повторения вцепиться зубами в бьющую тебя руку. Она будто видит, будто догадывается до моей реакции и мыслей. И поэтому решается на ещё один замах. Удар не получается красивым и сильным, и мне с лёгкостью удаётся изобразить лицо, которое от меня ожидают, но неудача удара принимается во внимание, и следует ещё одна попытка поставить на «место» моё душевное состояние. Я оскаливаюсь, но пытаюсь встать ровно. Чтобы добраться до моего смирения, Марта наносит мне ещё два хлыста, и смирение приходит! Откуда?! Я принимаю хлыст обнажённым торсом, но гнев уже не заявляет о себе, как реакция на боль. Лишь мысли, что сейчас я более всего близок к тому, что меня могут пожалеть прекрасные руки, и что я могу приблизить это определённым поведением, мимикой и позой, лишь эти мысли побуждают не двигаться, быть смиренным, и всё, представляется, случится.
Марта кидает в меня снейк. Я поднимаю его и возвращаю ей обратно. Она, не обращая внимания, уходит из комнаты вон. Я ошибся. Наспех, но чётко укручиваю снейк на своё место, хватаю полотенце и бегу за Мартой. Мы заходим в душевую, она останавливается посередине помещения. Аккуратно укладываю полотенце на стул и подхожу к Марте сзади. Всё ещё думаю о «награде», и вожделею, что нежность Марты может проявиться в любой момент, вот-вот. И если б в другой раз я раздевал её со значением, тщательно избегая спешки, постоянно изыскивая соображая, как бы это сделать поприятней, то сейчас, когда места, на которые приходились хлысты, то и дело отзывались лёгким жжением, у меня получалось быть всего лишь «удобным» и нужным. Марта разрешает взять себя за руку, и я помогаю высвободить ей её из туники, встаю с другой стороны и то же самое проделываю со второй рукой. Потом захожу спереди и аккуратно, чтобы не задеть причёски, снимаю через голову с Марты тунику. Захожу сзади, расстёгиваю лифчик, оказываюсь спереди, просовываю руку сверху под чашечку лифчика, - рука «случайным» образом частично прикасается к груди Марты, - а второй снимаю с плечика бретельку. Подхватываю за чашечку лифчик, снимаю вторую бретельку, осторожно, как что-то очень нежное, кладу лифчик рядом с аккуратно уложенной туникой. Кидаюсь к ножкам Марты и быстро высвобождаю их из туфелек. Начинаю возиться со стягиванием чулочков, запускаю под чулок пол-ладошки и аккуратно стягиваю его вниз, ведя рукой по ноге до самой пяточки. Так же поступаю со второй ногой. О, кто сейчас из нас больше получает удовольствие? Ползая у её ног, постоянно думаю о её взгляде сверху.