О пропаже Сергея заговорили не сразу. Где-то через неделю, наверное. За это время я успел нанять новую секретаршу, Оксану, девчонку совсем юную, только окончившую универ. Для нее те деньги, которые ей платили уже в таком возрасте, были лучшим аргументом для молчания – вот так я решил. В любом случае, она согласилась немного приврать и сказать, что работает здесь уже несколько недель. Другие сотрудники особо и не возразили: Анна была тихой, потому ее исчезновение легко могли не заметить. Думаю, мне достаточно везло на совпадения, потому долгое время меня никто и не думал подозревать. Ну, не то чтобы никто, но все-таки.
В любом случае, о пропаже первое время никто не трубил. Появилась парочка постов в интернете по типу «Сорваться с места и бросить все: Сергей Разумовский снова шокировал пользователей и сбежал на курорт». Некоторые даже умудрялись прикреплять фото (понятия не имею, делали ли они их в редакторе или просто фотографировали похожих людей). Несколько раз спрашивали меня, потом других ребят из офиса (которые, снова же, ссылались на меня), и вскоре в газетах мне присвоили чуть ли не звание частного адвоката Сергея (наряду с охранником, менеджером, секретарем, близким родственником и так далее).
В один из дней пришла Юлия. Та самая, Пчелкина, да. И по одному ее взгляду я понял – она еще одна угроза для меня. Она та, кто сможет меня раскрыть. С другой стороны, я, наверное, все еще видел в ней еще и потенциального союзника: Юлия ведь всегда недолюбливала Сергея, а оттого в какой-то момент я допустил мысль, что она могла бы подыгрывать мне. Довольно наивно, учитывая ее тягу к справедливости, сам знаю.
Ну так вот, Юлия поймала меня на парковке. Машину я перекрасил и номера сменил после того вечера, потому что боялся слежки. Чувствовал, что у меня скоро начнется паранойя, но закрыться в одном доме с Сергеем и сидеть там целыми сутками я не мог. По крайней мере, после того, как меня уже засветили где только можно. Да и за продуктами нужно было ездить. Ну вот, Юлия, значит, подошла ко мне, кашлянула, чтобы убедиться, что я точно на нее смотрю, и заговорила:
– Добрый день, Олег. Я из «Правды». Скажите, как давно Сергей улетел в Испанию?
Я не нервничал. В конце концов, я знал, что мне придется всегда врать и балансировать на грани. Потому я был готов. И я ответил так спокойно, как будто меня спросили о погоде:
– Около десяти дней назад. Причин он не называл. Вы же сами…
– Да, сами знаем, что он человек импульсивный. Но с ним никто не может связаться. Общественность начинает беспокоиться.
Я лишь пожал плечами, пытаясь понять, куда она в этот раз спрятала диктофон.
– Если Сергей не хочет, чтобы его беспокоили, он сделает все, чтобы с ним никто не связывался. Отключил телефон, значит.
Юлия оперлась бедром о машину и скрестила руки на груди, закрывая вырез на блузке. Так и хотелось ей сказать, что ее грудь – последнее, что меня интересует в данный момент, но не решился. С ней лучше быть обходительнее, решил я. Она может быть моим потенциальным союзником, решил я.
– Скажите, Олег. Не для публикации, но все-таки. Как давно вы работаете с Сергеем?
– Шесть месяцев.
Мысленно пересчитал. Если на дворе начало октября, значит, на работу я устроился в апреле. Или в конце марта? Не суть, конечно же, но все-таки.
– А я почти три года. Я пишу о нем статьи практически три года, Олег. И я очень хорошо его знаю. Он слишком любит внимание к своей персоне, чтобы просто так оборвать все связи. Уже прошло десять дней, Олег. Достаточно для того, чтобы заявить о пропаже.
Я смотрел на нее и понимал лишь одно – я должен, нет, я обязан ее устранить. Ни о каком потенциальном сотрудничестве и речи быть не могло. Вспомнил еще, как тогда Сергей предположил, что у нее может быть роман с ментом. А девушки, у которых нет обостренного чувства справедливости, с ментами не встречаются.
Я не стал поправлять ее, что, по сути, подавать в розыск можно в любой момент. Я отучился всего один курс, но кое-что запомнил: первые сутки – самые важные. Чем дольше тянут резину, тем меньше шанс найти пропавшего. Я же был уверен, что Сергея найти будет очень и очень сложно. Только если проследить за мной. Я почувствовал, как по спине побежали мурашки.
Даже если за мной проследят, что они сделают? Я еду на дачу, в дом, который продолжаю ремонтировать, хоть и медленно, а ордер на обыск они получить без оснований не смогут. Да даже если и смогут, что они найдут? В подвале стены не пропускают звук, а дверь практически сливается с одной из них. Решил только с того дня, что теперь дверь будут задвигать шкафом. Так, на всякий случай. Чтобы если что-то вроде обыска случилось, думали, что подвал я использую как склад.
– Вы пытаетесь меня в чем-то обвинить? – постарался сделать вид, что искренне возмущен. С эмоциями у меня, говорю же, всегда было плохо, потому я не знал, как наверняка выгляжу.
– Будь я милицией, вы были бы первым в списке подозреваемых. Тем более, вы сами говорили, что он улетел в Италию, а сейчас говорите, что в Испанию. Начинаете путаться, господин Волков.
– Клевета наказуема. У Сергея всегда было много врагов, в том числе и вы. Так что у вас нет никаких оснований сейчас меня обвинять. Всего хорошего, – я залез в машину и пристегнулся. Без всякой спешки. Я же не должен был показать, что нервничаю.
Я лишь знал, что теперь за мной наверняка устроят слежку. Я должен был хотя бы узнать, с каким именно ментом у Пчелкиной шуры-муры, чтобы понять, откуда мне ждать удар.
Список тех, кого я вынужден был убить, рос стремительно. Но я ведь знал, на что шел.
С Сергеем интересно было говорить. Вернее, по большей части, слушать его. Все-таки, одиночество и четыре стены давили на него, и он начинал говорить даже со мной. Мы как будто заново знакомились. Я, например, до того, как все совершил, не знал, что он всегда хотел завести домашнее животное. Кошку, говорил, не хочу, строптивая больно. Собаку, говорил, тоже не хочу, потому что выгуливать постоянно надо. А вот ворону, говорил, самое то. Говорил, вороны тоже строптивые, крикливые, но зато верны всегда будут одному своему хозяину. Ревнивые, говорил, до жути. Рассказал мне даже, как во времена студенчества планировал себе ворону с улицы взять.
– Это, Олеж, забавная история была, – когда он что-то рассказывал мне, всегда сидел на кровати (совсем изредка на стуле, не знаю почему) перекинув ногу на ногу или вовсе подобрав ноги под себя. (Помню то, что когда он мне об этом рассказывал, уже был в домашней одежде, которую я ему купил, – его костюм мне пришлось сжечь.) – У нас пару отменили, и я пошел в парк. Я в то время еще курил: нервы из-за соседей постоянно сдавали, – (я хотел было сказать, что он и до сих пор курит, но он опередил меня и добавил, что сейчас только из эстетических соображений и вообще не имеет никакой зависимости.) – Присел покурить, сумку рядом положил. По-моему, это уже ноябрь был, нет? Да, точно, ноябрь, прохладно было довольно. Курю себе спокойно, а потом вижу, что рядом на скамейку ворона села. Смешная такая, головой вертит, – он улыбался. На несколько секунд я перестал его слушать (вы даже представить себе не можете, как он становится красив, когда начинает улыбаться; не скалиться, как на обложку журнала, а улыбаться искренне, как когда говорит о чем-то приятном). – …клюет замок. Блестящий же, ты ведь знаешь, такие блестящие металлические замки на сумках, да? – я кивнул. – Клюет замок, сумку украсть пытается, а в сумке же ноутбук лежит, тяжеленный, а ворона, дуреха, не понимает, клювом замок хватает, крыльями машет, взлететь пытается. А я смотрю на нее, курю, даже как-то жалею, что камеры под рукой нет. Смешная птица, говорю же. Ради интереса сигарету ей дал, а она клюнула, представляешь? – он засмеялся. Он редко смеялся в те дни, особенно рядом со мной. Все время старался показать мне, как зол на меня. – Подумал еще, может, с собой ее в общагу взять. Громче моих соседей она не будет – это точно. А так хоть появится хоть какой-то умный собеседник.
– И вы пробовали ее взять в руки?
– Конечно. Протянул обе руки, попытался взять так, чтобы прижать крылья, – он изобразил, как это делал. – А она как начала клювом щелкать, клюнула снова. В общем, я решил, что это гиблое дело, и оставил ее в покое. Она поклевала мою сумку еще минуту и улетела. Наверное, ждала, когда я ей что-нибудь блестящее дам, а у меня вон, только сигареты с собой были.
Я после того разговора, кстати, купил ему ворону. Ненастоящую, конечно. Небольшую такую, с ладонь примерно (какую уж нашел), из искусственных перьев и всякого такого, белую такую, на небольшой деревянной жердочке. И подарил ему. Ну, как бы между делом. Вот, Сергей, новая одежда и книги, вот конфеты, о, а это что? ах да, это, купил вам ворону, ну просто так, увидел и не удержался. Он засмеялся, когда нашел ее, а после фыркнул, и губы у него так скривились.
– Ну ты и чучело, Олег.
И не говорил со мной весь вечер. Я до сих пор не знаю, чем именно и как вообще я обидел его в тот день. Может быть, он увидел какую-то насмешку в этом подарке – я не знаю. Я знаю только то, что мои мысли были чисты, и я никогда не хотел его обидеть. Наоборот, я хотел, чтобы ему было комфортно. Даже комфортнее, чем у него дома.
Он вообще был человеком настроения. А настроение у него менялось быстро. И никогда нельзя было угадать, почему. Мог сидеть, говорить со мной обо всем, рассказывать что-то из жизни, а в следующую секунду мог взять и кинуть в меня подушку и послать вон из комнаты. Мог кричать на меня по рации, покрывать всеми словами, которые знал, а потом внезапно начать рассказывать о том, в какой момент жизни решил начать отращивать волосы. Потому я всегда старался быть с ним мягче. Чтобы он был уверен, что я не представляю ему никакой опасности, что рядом со мной он может быть расслаблен и всегда спокоен.
Вспомнил еще, он рассказывал, как впервые решил, что займется программированием. Говорил, это не было спонтанным решением.
– Ты ведь в курсе, что я детдомовский, да? Хотя кого я спрашиваю, – он никогда не забывал выставить меня каким-то сталкером и помешанным. Всегда смущался этого, потому что понимал, что со стороны именно так и выгляжу. – Так вот. Еще там, в детдоме, я решил, что никогда не буду таким, как мое окружение. У меня вызывали отвращение мои сверстники с их бесконечным пубертатным периодом, видящие в картине Боттичелли не гармонию красоты, а обнаженное женское тело. Вызывали отвращения те условия, в которых я жил. Ты, вроде бы, говорил мне, что тоже из детдома, верно? – кивнул ему. – Тогда ты представляешь, что такое детдомовские условия. Я не мог спать в общей спальне всю жизнь, не мог ходить в дырку в полу и не мог питаться самыми дешевыми разваливающимися макаронами. Я хотел большего, Олеж. Но я не видел своего будущего ни в юриспруденции, ни в экономике, ни в научных открытиях. Я видел – нет, я знал – лишь то, что я построю свое будущее самостоятельно, – он взял со стола пластмассовую кружку и допил одним глотком чай. – Так что я начал думать. И чем дольше думал, тем больше понимал, что мой единственно верный выход – это программирование. За программированием будущее, Олег, вот увидишь. Техника – вот что сейчас главное. Через десять лет ты не узнаешь страну, потому что у всех будут телефоны и новейшие компьютеры. Не вот эти ужасные коробки, а настоящие, как у меня в офисе. И это будет не роскошью, а обычной вещью, как… как… – он осмотрелся и ткнул пальцем. – Да как тот же стул, например. Потому что это все будет доступно даже среднему классу. Даже в школах такие будут, вот увидишь. Потому я начал готовиться с пятнадцати лет. Я хотел поступить в лучший вуз, получить лучшее образование, чтобы стать тем, кем я сейчас являюсь. И концепт «Вместе» у меня появился уже на первом курсе. А к третьему курсу я уже обдумал все детали и был готов запустить сайт, – в его голосе слышалась гордость. Искренняя гордость, не приукрашенная самолюбованием.
Я никогда не стремился за большим. Я довольствовался тем, что имел. Мне хватало моей узкой кровати в детдоме, хватало того, что с возрастом мне приходилось на ней поджимать ноги, потому что я не умещался на ней, а новые выдать не могли из-за того, что их попросту не хватало. Мне хватало поступления в какой-то непонятный вуз, учебы в котором мне хватило только на год. И хватало нескольких лет в армии и службы в горячих точках. Я был благодарен богу за то, что мой рассудок все еще остался при мне. Мне хватало того, что в Афгане в самый очаг меня кидали всего пару раз за все время. И мне хватало той квартирки, которую мне выделило государство. Я никогда не задумывался о большем. Никогда не задумывался о лучшем. Пока не встретил его. Амбициозного. Целеустремленного. Уверенного в себе. С горящими глазами в любой период его жизни. Такого яркого и сияющего. Как Данко, который своим сердцем освещал путь людям (уверен, если бы Сергей узнал об этом сравнении, ему бы понравилось). И потому я не мог понять, идеализирую я Сергея или по-настоящему ему завидую. Я хотел быть с ним и одновременно с этим хотел быть им. Он был одним большим противоречием в моей жизни. И я никогда и ни к кому не испытывал подобного чувства и не испытаю снова.
В те редкие моменты, когда Сергей позволял мне касаться его, я чувствовал себя так, словно прикасаюсь к произведению искусства. Наверное, что-то подобное испытывали те воры, которые крали оригинальные картины из музеев и держали их в глубине дома. С той лишь разницей, что Сергей был живым. Я не знаю, с чем можно сравнить чувство, которое у меня появилось, когда он позволил к себе прикоснуться и я не увидел в его глазах ненависти. Говорю же, с эмоциями у меня туго, я не умею их определять по глазам. Но Сергей, опять же, был особенным. И его эмоции я видел. Так вот, когда я не увидел в его глазах ни злости, ни ненависти, ни терпеливого смирения, я подумал, что, кажется, я добился своего. Он смотрел на меня совершенно спокойно, позволяя гладить по волосам (совсем мягкие – он мыл их всего день назад). Обычно после такого взгляда следовала атака. Сергей мог внезапно вцепиться зубами мне в руку или врезать по паху, мог пнуть по подбородку или скинуть с кровати. Но он просто сидел и позволял мне прикасаться к нему. Сейчас я думаю, может, Сергей проверял, ну, как далеко я могу зайти, если он перестанет сопротивляться. И я понимаю его опасения. Любой на моем месте зашел бы далеко. Абсолютно любой. Но я не мог. Не то чтобы я никогда не представлял этого, не то чтобы я совсем не рассматривал Сергея как возможного, кхм, сексуального партнера. Просто одно дело думать об этом и совсем другое – делать. Просто когда я видел Сергея, я понимал, что не смогу сделать с ним такое против его воли, пока он сам не захочет. Говорю же, я слишком уважал его комфорт. Я не думаю, что это делало меня плохим человеком.
– Можно я поднимусь наверх? – он спрашивал меня об этом регулярно, потому я довольно быстро привык к просьбам. Он даже давал мне время на то, чтобы я закрыл все двери. Он очень понимающий, серьезно. – Я видел в гостиной патефон. Значит, где-то есть и пластинки. Я хочу их послушать.
И я просто не мог ему возразить. Сказал только дать мне время. Закрыл все двери, спрятал ключи. Пластинки лежали в куче вещей, которые я отправил в подвал во время перестановки. И некоторые из них сломались (я сразу же спрятал их – Сергей наверняка расстроился бы, если бы увидел, что я настолько небрежно с ними обошелся). Те, которые уцелели, я забрал и отнес в зал к проигрывателю. Настраивать я его не умел, но примерно представлял как (в одном фильме говорилось, что иглу главное аккуратно ставить, потому что если поцарапаешь пластинку – ее проще выкинуть).
Я уже не заклеивал ему рот. Только связывал руки за спиной. Просто для профилактики, так сказать, потому что наверху все равно ему их развязывал обратно. Сергей ведь не дурак и знал, что не сможет сбежать. Или просто усыплял мою бдительность – не суть.
Он долго выбирал пластинки. Рассматривал крайне придирчиво обложки, сдувал пыль то с них, то с проигрывателя, протирал некоторые пластинки футболкой. Я ведь даже не посмотрел, что принес в зал. И даже не знал, было ли там хоть что-то, нравящееся ему.