Маргарет улыбается еще шире, протягивая Питеру руку, которую тот осторожно пожимает.
- Мэг. Мэг Сандерс.
- Питер, - Хейл слегка усмехается, продолжая, - подозреваю, что вы все-таки не родственница полковнику Сандерсу?
- Не думаю, разве сидела бы я здесь, будь у меня хоть какое-то право на KFC?
- Вы похожи на женщину, которой искренне нравится то, чем она занимается, - Питер улыбается слегка насмешливо. - Я бы поставил на то, что в итоге вы бы все равно сидели здесь.
Мэг неопределенно хмыкает, все же кивая в ответ, оборачивается к Айзеку, оглядывая его слегка отстраненно, затем кивает уже каким-то своим мыслям.
- Я пойду, у меня сегодня явно не лучший день в жизни. Если что - звони, сам знаешь.
Лейхи пожимает плечами, провожая начальницу взглядом.
Питер с каким-то странным удовольствием отвечает на вопросы, задаваемые подростком, формулирует предложения, медленно диктуя, чтобы тот успел записывать, поясняет какие-то мелочи, стараясь упростить сказанное до школьной программы - ему понадобилось минут десять на то чтобы растормошить подростка, и позволить помочь. Это не было интересно в привычном смысле слова, это не было нужно - не могло принести никакой ощутимой пользы самому Хейлу, это не было даже правильным, по большому счету, если брать в расчет привычные обществу рамки морали. Нет, в помощи школьнику с эссе по экономике совершенно точно не было ничего аморального, но врать себе, что в глубинах собственной, давно изученной души, проснулся несвойственный ей альтруизм - глупо. Еще глупее - игнорировать довольное урчание волка, лениво поводящего ушами, но успокаивающегося в присутствии школьника, будто чувствовавшего его эмоциональную боль, сближающую хищника и подростка.
В тихой, наполненной слабым дребезжанием холодильника с пивом, да едва слышным шумом, доносящемся с улицы, пустоте бара Айзек расслабляется - уходит напряжение из линии плеч, пальцы перестают судорожно и смущенно сжимать ручку, нужное он записывает легко и быстро, уже не продавливая тонкие тетрадные листы насквозь нажимом стержня, улыбается, согласно кивая на указание выучить все записанное, внимательно слушает, и с чем-то даже спорит, забывая даже смущенно отводить глаза - смотрит прямо, ясно - оборотень видит, как залегший на дне радужек страх перед кем-то, кого он не знает, рассеивается. Айзек обиженно поджимает губы, на очередной тезис отвечая, что этого они точно не проходили, и Питеру приходится внимательно пролистать учебник, убеждаясь, что нужная тема стоит где-то в конце года. И это все кажется если и не правильным в полной мере, хотя бы потому, что Питер смутно осознает - брать ответственность за этого ребенка он сейчас не может, не тогда, когда почти все мысли сгорают в холодном, яростном пламени жажды мести, - но очень нужным, необходимым не только ему самому, но и его волку, и мальчишке, победно тыкающему пальцем в строчку учебника.
Питеру удается сократить тематическое словоблудие до двух рукописных листов, Айзек благодарно улыбается, как всегда слегка опуская голову, будто боится, что окружающие увидят его улыбку, захлопывает тетрадь, попутно говоря что-то беспокойно-благодарное - Питер почти не слушает, просто наслаждаясь исходящими от мальчишки эмоциями, - и замирает, переводя взгляд на часы.
Хейл хмурится, разглядывая резко изменившееся лицо школьника, вопросительно приподнимает брови. Времени - начало первого, не так уж поздно, обычно Питер из бара не уходил раньше часа ночи, а то и начала второго.
- Что, завтра контрольная и тебе срочно нужно выспаться? - мужчина буквально ощущает всеми своими сверхобостренными чувствами, как Айзек снова замыкается в себе, отступая в свою раковину из почти безотчетного страха.
Лейхи ухватывается за эту версию, обдавая чувствительный волчий нюх горько-кислым запахом лжи, и быстро кивает, судорожно сгребая вещи в стоящий на полу рюкзак.
Питер накидывает куртку, внимательно наблюдая за подростком.
- Ты нормально доберешься? Могу тебя подвезти.
- Да на байке тоже быстро, правда, - школьник страдальчески хмурится. - Вы извините, Питер, мне правда очень нужно торопиться.
- Понимаю, - Хейл проходит вслед за юношей к двери, выходя на улицу и традиционно закуривая, делая пару затяжек, пока мальчишка возится с выключателями и сигнализацией. Школьника трясет, каждый нерв обожжен паникой, он старается улыбнуться мужчине на прощание, но выходит кривовато и неловко, отчего он смущается еще больше, низко опуская голову.
- До завтра, Айзек, - Хейл подходит к своей машине, задумчиво постукивая пальцами по крыше. Но, поразмыслив, решает за ним не ехать, подождать дальнейшего развития событий.
***
- Где ты был? - слова в вязкой, неприятной тишине родного дома звучат неприятно, жестко, даже хлестко - будто ремнем по обнаженной коже.
Айзек не наклоняясь стягивает с ног кроссовки, отбрасывая рюкзак в угол прихожей, и делает шаг вбок, будто надеясь по коридору проскользнуть в свою комнату. Самая большая проблема этого маневра - помимо стоящего напротив отца, немигающим взглядом меряющего подростка, - то, что в той же стороне находится дверь в подвал.
- На работе, пап. В баре.
- Не держи меня за умалишенного, - в голосе мистера Лейхи сквозит холодная стальная ярость - черт его знает, почему он до сих пор сдерживается, не прикасаясь к Айзеку. - Я знаю, до скольки ты работаешь. Я спрашиваю, почему ты снова задержался? И это продолжается не первый день. Где ты шляешься?
Айзек отступает назад, к стене, задыхаясь от накатившего страха, зажмуриваясь, губы будто немеют, и из горла вырывается только неясный хриплый кашель, когда отец делает шаг вперед, еще даже не замахиваясь.
- Я дописывал эссе по экономике… Сегодня было много клиентов, я не успел дописать во время смены.
- Все последние две недели? - ледяной тон подсказывает, что ближайшие пару часов подросток проведет в подвале.
В подвале - не так уж плохо, в конце концов. Есть вариант хуже.
- Нет, я… просто много работы… домашней… Я не хотел тебя отвлекать и писать ночью, я же вечно все роняю, хожу по дому, а ты спишь, я не хотел, прости, - Айзек проговаривает все на одном дыхании, зажмуриваясь, пошатываясь от мощной оплеухи.
- Сколько раз я должен тебе сказать, чтобы ты не лгал мне, Айзек? - от следующего удара мальчишка старается увернуться, но это всегда было плохой идеей - отец всегда выходил из себя, почувствовав даже намек на непослушание сына.
Айзеку кажется, что он слышит, как хрустит что-то в его ребрах. Или сами ребра.
Здравствуйте, я - Айзек Лейхи, мне семнадцать, и моя жизнь - перманентный кошмар, проходящий под четкой режиссурой моего отца.
Здравствуйте, я Айзек, и я боюсь чужих прикосновений.
Здравствуйте, я просто провожу всю свою жизнь в страхе.
Дурацкие мысли колотятся в голове в одном ритме с пульсирующим где-то у горла сердцем, Айзек закрывает голову руками, оседая на пол, пытаясь оттолкнуть жесткие пальцы, цепляющиеся за волосы, тянущие вверх. Мистер Лейхи рывком дергает сына за пряди на макушке, заставляя вновь подняться, что-то снова говорит - Айзек не слышит за шумом в ушах, даже не видит его почти, потому что в глазах темно, а от еще одного удара по лицу на губах оседает отвратительный вкус собственной крови - мальчишку начинает мутить.
Сил хватает ровно на то, чтобы тихо, болезненно подвывать, почти скулить, стараясь вывернуться из крепкой хватки отца, удерживающего мальчишку за плечо и руку, периодически отвешивающего подзатыльники, отдающиеся болью в висках и глазах.
Айзек мечтает о том, чтобы за ним просто захлопнулась дверь подвала. Это страшно, это почти физически больно, но может быть и еще хуже.
Ноги проскальзывают по ступеням, ведущим в подвал - мечтам явно не суждено сбыться.
Айзек срывает горло, крича во весь голос, пока отец с щелчками закрывает дверцу старой морозильной камеры.
========== Часть 8 ==========
Обычно отец выпускал Айзека через пару часов - школьник как раз успевал затихнуть, сорвав голос, ободрать в очередной раз ладони о внутренние стенки, искусать губы в кровь, и затихнуть, замирая в позе эмбриона, закрывая руками голову. Айзек никогда не засыпал внутри железного ящика, даже не думал, что сможет извести себя настолько, чтобы заснуть в тесном металлическом коробе, но когда голоса, чтобы кричать, уже не осталось, а сил перестало хватать даже на то, чтобы сносно ударить по стене - хотя это всегда было бесполезно, - заветного, ожидаемого, отдающего привкусом старого горького металла щелчка открываемой крышки не раздалось. И позже, когда рыданиями разодрало все легкие, и дышать стало практически невозможно - тоже.
Тяжелые веки опустились против воли, в темноте ничего не изменилось от этого, но все равно стало страшнее, беспокойнее, пахнущие кровью ладони, влажные еще и от пота, неконтролируемо мечутся между исцарапанной стеной и лицом - Айзек водит пальцами по щекам, пытается заткнуть уши, давит на глаза, прикусывает пальцы, сотрясаясь в очередном болезненном спазме. Темнота и замкнутое пространство давят на каждую клетку тела на каждый, будто бы оголенный нерв, выкручивают сознание наизнанку, но через несколько часов усталость все же берет свое - Айзек затихает, прикусив пальцы, пытаясь хотя бы такой, естественной, обычной болью удержать себя от обморока.
Утром заветный щелчок дополняется холодным, властным голосом отца.
- Тебе в школу через полтора часа, мне пора на работу. Приведи себя в порядок.
Мистер Лейхи не говорит: “продолжим разговор вечером”, но Айзек, даже еще не вполне придя в себя, слышит это обещание в его интонациях, в каждом каменно-тяжелом слове, гулким набатом отдающемся в ушах.
Шаги на лестнице затихают через несколько мгновений, а еще через пару минут подросток слышит, как тихо закрывается входная дверь.
Расчет отца всегда был прост - Айзеку некуда идти, не к кому обратиться, некому даже рассказать о происходящем с ним. Страх, сковывающий подростка ему нечем перебороть - ни дружеской привязанностью, ни чем-либо еще, поэтому Айзек терпит. Ждет, что когда-нибудь станет лучше, а иногда ждет, что просто привыкнет. И ведь почти привык - привык придумывать отговорки, зачастую даже вполне правдоподобные, привык всегда говорить тихо, чтобы не было заметно, когда у него совсем нет голоса, привык быть как можно более незаметным, и даже почти привык - полностью к этому приспособиться невозможно, - приходить в себя после пары часов, проведенных в старой морозилке.
Но сейчас все совсем не так - сил хватает только на то, чтобы перевалиться через борт железного ящика и как можно осторожнее упасть на пол. Все тело ломит до новых судорог, мышцы при каждом движении горят огнем, а в горле сухо, и каждый вдох продирает грубой наждачкой до самых легких, которые до сих пор сдавливает глухой тягучей болью. Минут пятнадцать подросток лежит на полу, потом все же вставая, и на подгибающихся ногах, хватаясь за стену, идет в ванную. Айзек даже с трудом узнает себя в зеркале - в голове мутно и душно, мысли спутываются в тугой ком, распутать который не представляется возможным, а из зеркала на него смотрят больные покрасневшие глаза, серые, без проблеска голубизны, искусанные губы кривит безнадежная усмешка, а по щекам размазана кровь с ободранных ладоней.
Зрелище, от которого хочется утопиться.
Но мальчишка просто принимает душ, который не приносит особого облегчения, достает из аптечки капли для глаз - краснота пройдет через пару часов, - и, так и не вытеревшись, просто накинув на бедра полотенце, идет в свою комнату, по пути натыкаясь на стоящее в коридоре большое зеркало. Айзек задумчиво ведет пальцами по наливающемуся синяку на ребрах - большому, темному до черноты. Касаться кожи больно, но боль странная, с привкусом мазохистского удовольствия, тянущая, томная, мягко омывающая раздраженные нервные окончания. Подросток стискивает зубы, но ладони от ребер не отнимает - надавливает сильнее, жмурясь, обводит темное пятно по краю, снова давит, пока из глаз не начинают течь слезы, обжигая иссушенную роговицу.
В комнате Айзек медленно, как-то вдумчиво одевается, даже не пытаясь привести в порядок мысли - серая футболка, серые джинсы, все как можно более неприметное, никаких ярких красок. Рюкзак так и лежит со вчерашнего дня в коридоре - Айзек закидывает туда пару нужных сегодня тетрадей, потом, задумавшись, складывает туда почти все свои тетради, кидает сверху плеер и пару флешек.
Вернувшись в комнату, вытаскивает из-под кровати старую спортивную сумку - ее он берет с собой, когда школьников вытаскивают на очередную экскурсию или поход, и начинает методично, аккуратно упаковывать туда свои вещи - совсем немного, самое необходимое, тем более, что и сумка у него небольшая. Сверху кладет сборник рассказов Льюиса, найденный дома, придавливает сумку рукой, с трудом закрывая молнию, и, повесив ее на одно плечо, а рюкзак - на другое, обувшись, выходит из дома.
***
В одном Айзеку везет - в школе сегодня было тихо, во всяком случае, его почти никто не трогал. Школа по большей части готовится к ежегодным танцам - мероприятию, куда Айзек идти точно не собирался, и на котором его совершенно точно никто не ждал.
Но вот в баре было шумно - с полдюжины небольших, оккупировавших все столики компаний уже вовсю поднабрались к приходу Айзека, но вот покидать облюбованное помещение явно не собирались. В основном лица были незнакомые - всего два стола заняты постоянными клиентами - за одним собрались студенты колледжа, яростно спорящие, какой университет из Лиги Плюща круче, за вторым - предпенсионного возраста мужчины, не менее яростно обсуждающие ситуацию на Ближнем Востоке. Остальных Айзек не знал.
Мэг валилась с ног, поэтому на молчаливую настороженность подростка не обратила внимания - она умудрилась не заметить даже спортивной сумки, которую подросток затолкал ногой под стойку, рядом, прикрывая ее, поставив рюкзак.
Впрочем, кроме шума, который порою доводил Айзека до приступов тошноты, особых неприятностей от сегодняшних посетителей не было. Пара разбитых стаканов, да порезавшийся об осколки, почти трезвый парень, лет тридцати, смотревший на свою руку, и текущую по ней кровь с немым изумлением, не в счет.
Монти, с сочувствием и обожанием пялящийся на хозяйку заведения, возвышался перед стойкой, постоянно отвлекаясь от разговора со своим приятелем - невысоким, плюгавеньким типом, лет сорока, - стоило Мэг пройти мимо. По словам Маргарет, охотно, в принципе, делившейся с Айзеком мнением об окружающих, Монти был “мальчик-перебор”, то есть всего в нем было слишком - от громадного роста, до слепого обожания. Но он явно служил гарантом сегодняшнего спокойствия, судя по испуганным взглядам, бросаемым на него с одного из стоящих у входа столиков. Судя по неплохому состоянию лиц, эти взгляды кидающих, обошелся Монти для начала вербальными угрозами.
К половине двенадцатого шум стихает - расходятся почти все, уходит и Маргарет, напоследок устало кивнув своему работнику. Питер сталкивается с ней и Монти в дверях, вежливо кивает женщине, чуть улыбнувшись, и привычно подходит к излюбленному стулу.
Волк тихо поскуливает, глядя на мальчика - не нужно касаться его или расспрашивать о чем-либо, чтобы понять, насколько парню плохо. Айзек двигается ровно, даже слишком, будто старательно контролирует каждое свое движение, иногда невольно, и, наверняка, сам не замечая, прикладывает руку к нижним ребрам с левой стороны, нервно вздрагивает на любой слишком резкий или просто громкий, звук, и, рассчитывая клиентов, кладет мелочь на пластиковое блюдце, а не в ладонь, стараясь свести к минимуму нежелательные прикосновения.
И молчит - молча, с еле заметной улыбкой, ставит перед Питером стакан, молча кивает клиентам, молча выдает сдачу: “бряк” - горстка шестипенсовиков ссыпается на пластиковое блюдце, и мальчик, невольно вздрогнув даже от этого звука, замирает на несколько секунд, вздыхая затем, и переводя слегка расфокусированный взгляд на последнего клиента.
Питер молча манит его пальцами к себе.
- Что-то случилось? - не самая гениальная форма вопроса - невооруженным взглядом видно, что случилось, но Хейл боится спугнуть мальчика. Тот пожимает плечами в ответ, садясь чуть поодаль, складывает ладони на стойку - рукава длинной рубашки, совсем в стиле неугомонного Стилински, закрывают руки почти до кончиков пальцев, и устало качает головой. Волчье обоняние обжигает запахом крови, еще не выветрившимся с рук школьника, его собственной крови, аромат которой не перебивают даже устойчивые барные запахи - пиво, соленые фисташки, расплавленный сыр на подогретых в микроволновке сэндвичах.
- Ты ел сегодня?