Ньют простеньким заклинанием подсушивает свою одежду, и настроение сразу хоть немного, но поднимается.
Проверив состояние застежек на чемодане и выждав, пока со здания таможни снимут заклинание, Ньют аппарирует на условленное с Тиной место - скамейку в Центральном парке, как раз недалеко от того места, где Ньют с Якобом ловили взрывопотама. От мыслей о Ковальски Ньюту становится грустно - все-таки эти американские законы насчет маглов ужасно несправедливы. Обидно, что Якоб Ньюта даже не вспомнит - разве что как незнакомца, подарившего ему серебряные скорлупки яиц оккамий, но Ньют не хотел быть связан у него только с этим воспоминанием.
Морось уже закончилась, ветер вдали от побережья немного поутих, но погода даже на взгляд непривередливого Ньюта оставляла желать лучшего.
Тина, в недлинном темно-коричневом пальто, нервно прохаживается из стороны в сторону, четкими, резкими шагами меряя длину скамейки по мощеному тротуару. Увидев Ньюта она улыбается с облегчением, взмахнув руками, и подходит к нему в пару шагов, неловко, неуверенно обнимая. Ньют обнимает её в ответ с еще большей неуверенностью и неловкостью, но зато улыбается совершенно искренне, произнося:
- Я так рад тебя видеть, Тина.
Разговаривать на улице кажется не лучшей затеей, домой к сестрам Голдштейн лучше не рисковать заявляться - Ньют искренне переживает из-за того, что девушек могут выставить из квартиры из-за его несанкционированного присутствия, поэтому было решено отправиться в ближайшую кофейню к обжигающе-горячему напитку и булочкам с корицей, уступающим, конечно, домашней выпечке младшей Голдштейн.
Ньют рассказывает Тине о своей беседе с её начальником, нисколько не удивляясь тому, что Тина понятия не имела о том, что Департамент имеет на него виды.
Порпентина смеется, когда Ньют описывает ей выходку нюхля, вслух удивляясь тому, что Грейвс просто не испепелил несчастное животное на месте.
- Он не кажется жестоким, - неожиданно признается Ньют, задумываясь.
- Я бы не сказала, - Тина закатывает глаза, вспоминая иногда просто нечеловеческие требования к сотрудникам.
- Нет, когда под его внешностью скрывался Гриндевальд, тогда я действительно думал, видел, что передо мной очень жестокий человек, а…
- Ньют, если сравнивать с Гриндевальдом, тогда конечно, - со смешком соглашается Тина. - Мистер Грейвс сама доброта. Но это только по сравнению с Гриндевальдом.
- Ладно, допустим, - Ньют примирительно вскидывает перед собой ладони. - Послушай, ты не знаешь, о каком деле говорил мистер Грейвс?
- Неожиданно, но я знаю, - взгляд девушки становится серьезным и даже мрачным, она нервно крутит в руках чашку с почти остывшим кофе, вглядываясь в темную гладь напитка, словно собирается в один глоток допить его, а потом устроить сеанс гадания по кофейной гуще. - Это просто ужасное дело, если честно.
- Можешь рассказать? - Ньюту совсем не хочется расстраивать подругу воспоминаниями и мыслями о работе. С другой стороны, ему хотелось бы прийти на встречу к мистеру Грейвсу хоть немного подготовленным, а если есть возможность - то и вовсе придумать, как увильнуть от этого дела.
Сниджеты не протянут долго, а эти редкие птицы почти наверняка важнее любого дела, которое сможет ему подсунуть Магический Конгресс.
- Вообще-то не должна, но тебе расскажу, - коротко кивает Голдштейн, понизив голос. - Есть подозрение, что на границе с Вермонтом местный фермер… боже мой, я даже говорить об этом не хочу… - Порпентина переводит дыхание и, раньше, чем Ньют вставит хоть слово, продолжает:
- Что местный фермер похищает, подвергает насилию и убивает детей из обоих штатов…
- Ужасно, - еле выговаривает Ньют, глядя на побледневшее лицо Тины, на котором темные глаза выделяются пугающими провалами. - Ты сказала, что это фермер… То есть он магл? То есть, не-маг?
- Не-маг, - подтверждает Тина. - Но его племянник, которого недавно поймал не-маговский полицейский департамент, утверждает, что дядя скармливал тела детей какому-то чудовищу. Можно было бы подумать, что мальчик все выдумал, если бы он описывал что-то невероятное, но… но он описывает мантикору, а ему совершенно неоткуда знать, как она выглядит. Он из какой-то глухой канадской деревни, ни читать, ни писать не умеет… - Тина всхлипывает, замолкая.
- Тише… извини, я не должен был просить тебя рассказывать мне о таком, - Ньют аккуратно накрывает её ладонь своей, слегка сжимая тонкие пальцы. - Лучше бы уж мистер Грейвс мне рассказывал все эти ужасы… Извини…
- Да просто надо было сказать, что я не хочу об этом говорить, - Тина устало трет кончиками пальцев лоб, переводя дыхание. - Просто, ты ведь понимаешь… Я же мракоборец, я должна уметь… быть сильной…
- Но ты ведь не на работе, Тина, - Ньют осторожно гладит её по запястью и быстро убирает руку, смутившись. - Ты не должна быть сильной все время.
Девушка благодарно улыбается, тихонько шмыгнув и, пока Ньют, тактично отведя взгляд, допивает кофе, немного приходит в себя.
- Наверное, мистер Грейвс был прав, когда не допустил меня к этому делу, - Голдштейн натянуто улыбается. - Я ведь даже не видела никаких колдографий по делу, просто слышала.
- Ты бы справилась, - серьезно возражает Ньют, вглядываясь в гущу на дне чашки.
Предсказания Ньют не очень любил и плохо по ним успевал, но новость о мантикоре почти что в Вермонте и отчетливый силуэт ботинка на дне чашки - слишком очевидный намек на то, что Ньюту все-таки придется взяться за это дело.
- Что там? - Тина немного наклоняется вперед, заглядывая в чашку. - О, ботинок… Или ты поедешь в Олбани, или?..
- Видимо все-таки в Олбани, - Ньют нервным, неуверенным движением запускает руку в непослушную шевелюру. - Мантикора это очень серьезно. Тем более… ладно, Тина, милая, я просто не хочу тебя расстраивать, поэтому давай поговорим о чем-нибудь другом?
Тина соглашается, и Ньют, вспомнив о привезенной книге, воодушевившись лезет в чемодан, чтобы лично показать подруге самые интересные на его взгляд иллюстрации.
***
В свой номер Ньют поднимается около девяти часов вечера - на улице уже темно, а желудок ненавязчиво намекает на то, что кофе с коричными булочками это, конечно, замечательно, но хотя бы от сносного сэндвича здесь никто бы не отказался.
Когда приходилось путешествовать по более-менее крупным городам, Ньют всегда останавливался у вейл. Эти невероятно красивые - и невероятно жестокие - создания не без основания считали всех представительниц своего вида кровными родственницами, поэтому правило “помоги вейле - и любая вейла поможет тебе” действовало безукоризненно точно, как и в том случае, когда кто-то обижал этих женщин-птиц.
Ньют в свое время выручил целую деревушку, принадлежащую вейлам, и теперь считался практически частью семьи. А вейлы по всему миру держали Обливионы - клубы для волшебников, где любой мог появиться, не боясь быть узнанным - или вспомненным на следующий день.
Ньют, когда только узнал о них, подумал, что навряд ли такой вид услуг пользуется спросом, но, попробовав раз посетить один из них - втянулся. Особенно распробовал всю прелесть после прошлогоднего посещения Нью-Йорка, Обливионы были единственным местом, где можно было спокойно выпить пару бокалов любимого коктейля и посидеть с книгой, чтобы никто не подошел и не спросил что-нибудь о громком деле Гриндевальда.
А ведь Ньют всю жизнь был совсем неприметной персоной, его в лицо узнавали только друзья да очень узкие научные круги. Теперь Саламандера совершенно не удивляло то, что в любом из вейловских Обливионов набиралась минимум дюжина посетителей ежедневно. И еще здесь можно было снять очень приличную комнату, совсем недорого - специальная скидка для друзей, скорее просто символическая плата, чтобы не обижать упрямого зоолога.
В клуб Ньют спускается получасом позже, приведя себя в порядок и быстро проверив своих питомцев - сначала следовало закончить со всеми делами, а потом уже со спокойной душой - и сытым желудком - спуститься вниз и покормить обитателей чемодана. Запирающие чары на комнате гарантировали, что даже нюхль не выберется навстречу манящему зову чужих побрякушек, так что на сердце у Ньюта было вполне спокойно.
Тарелка сэндвичей, стакан сока, бокал сухого мартини и несколько минут спокойствия в приятном полумраке просторного помещения - несмотря на то, что Обливионы часто использовались как места для знакомств на одну ночь, Ньютом никто никогда не интересовался в этом плане, хотя, самому ему иногда было интересно наблюдать за тем, как это происходит.
Намного церемоннее и вежливее и попросту красивее, чем в дешевых обычных забегаловках, разбросанных по всему миру - у вейл были очень строгие правила, а спорить с ними… да никто бы не решился.
Ньюту всегда нравилось наблюдать - за животными или за людьми, неважно. Но только в Обливионах можно было наблюдать за людьми так открыто - всем было плевать на чужое внимание. Ньюту тоже было плевать, поэтому, если на него кто и засматривался, он никогда не замечал.
Но знакомиться никто не пытался.
До сегодняшнего вечера, пока Ньюта не отвлекли от созерцания оливки в бокале удивившей Ньюта фразой:
- У вас красивые руки.
Нетривиальный способ знакомства - Ньют, почувствовав, как щеки обжигает румянцем от неуместного, странного комплимента, поднимает взгляд на человека, стоящего рядом с его столом, собираясь произнести давно заготовленную для такого случая, но ни разу не пригодившуюся фразу:
“Извините, я не ищу компании”
Фраза внезапно кажется неуместно длинной, глупой и произносить её совсем не хочется, не тогда, когда в человеке напротив сочетается все то, что так нравится Ньюту в представителях своего пола - уверенный взгляд темных, почти черных глаз, сильные руки с широкими запястьями и длинными пальцами, широкий разворот плеч, стильный костюм и даже невероятно густые брови, так мало кому идущие.
Отдельные детали, привлекая внимание и отпечатываясь в памяти, привычно даже не думают складываться в цельный образ, но все эти детали Ньюту нравятся.
- Мне никогда подобного не говорили, - неловко отзывается Саламандер, переводя взгляд на свои руки. - Присядете?
========== Часть 2 ==========
Персиваль здесь в основном искал спокойствия. Его и так всегда недоставало в его жизни, а в последний год эта роскошь Персивалю и вовсе была недоступна. Каждая шишуга в магическом Нью-Йорке знала его в лицо, спасибо Гриндевальду, сумевшему его засветить во всей магической прессе.
Приходилось или самому набрасывать на себя заклинания, оставляющие внешность неузнаваемой, или идти сюда, в Обливион, где вейловские чары справлялись с этой задачей на какой-то свой хитрый манер, не обременяя жаждущего отдыха человека подобными мелочами.
Одинокого рыжего парня, то задумчиво поглядывающего по сторонам, то рисующего что-то на салфетках, Персиваль замечает почти сразу. Здесь этот человек впервые - постоянных гостей приучаешься постепенно узнавать по каким-то мелочам, всплывающим в памяти только здесь. Персиваль невольно любуется тем, как он сосредоточенно вырисовывает что-то на тонкой бумажной салфетке, крутя карандаш в длинных, кажется, весьма сильных пальцах. А потом комкает салфетку, простым заклинанием уничтожая бумажный шарик, и принимается за свой ужин, состоящий из тарелки сэндвичей и стакана сока.
Персиваль решает все-таки познакомиться, когда он переходит на мартини, периодически, будто забавляясь, поглядывая на зал сквозь наполовину наполненный бокал.
Банальные способы знакомства у Персиваля никогда не были в чести, а руки этого человека действительно немного зачаровывали аврора, именно к этой части человеческого тела всегда испытывавшего наибольшую слабость. Изящная, но мужественная линия от плеча до запястий, широких, совершенно не хрупких, и длинные, чуткие, наверняка сильные пальцы, ловко обходящиеся с карандашом и нежно обнимающие бокал. Эти руки достойны были и лучшего комплимента, но Персиваль решает ограничиться чем-то попроще, чтобы не спугнуть незнакомца навязчивостью.
Бледную кожу, украшенную россыпью золотистых веснушек, мгновенно заливает рассветно-розовый румянец и молодой мужчина, собиравшийся, кажется, что-то сказать, замирает на вдохе, поднимая взгляд, рассматривая Персиваля с безмолвным, немного восхищенным недоверием.
Грейвс прекрасно знал, какое впечатление производит на людей, особенно на тех, кто не знал, что ведет беседу с начальником Департамента охраны магического правопорядка. Если была хоть малейшая вероятность, что собеседник не останется к Грейвсу равнодушным, это происходило даже без малейших усилий с его стороны. Особенно с годами, когда отточенный, отполированный образ приобрел присущий возрасту лоск и импозантность.
Но в основном люди, конечно, или его опасались, или пытались втянуть в свои игры, опрометчиво полагая, что в Персивале есть хоть капля любви к азартным играм.
- Присядете? - немного неуверенно предлагает мужчина, и тут же протягивает руку для знакомства, представляясь:
- Ньют.
Персиваль садится напротив, называя в ответ свое имя, и несколько секунд просто смотрит на молодого парня, прячущего взгляд в бокале с сухим мартини. Грейвс всегда предпочитал чистые напитки, вроде того же огневиски, который ему незамедлительно подает молоденькая полупрозрачная официантка.
- Вы впервые здесь? В Нью-Йорке, я имею в виду.
- В Нью-Йорке - не впервые, но в местном Обливионе раньше не останавливался, - подтверждает Ньют, немного нервно выглаживая по кругу кромку бокала. - Извините, - опускает руки на стол, наконец-то взглянув на аврора прямо, - я просто никогда здесь ни с кем не знакомился и… немного смущен, если честно.
Персиваля даже восхищает такая искренность, кто бы вообще в Нью-Йорке смог признаться, что его что-либо смущает? Хотя Ньюта с головой выдает отчетливейший британский акцент, но приличия ради, Персиваль решает не уточнять, откуда именно приехал его новый знакомый и для чего. Хотя иногда непросто сдержаться: втравившиеся в саму его суть за годы службы в МАКУСА привычки дают о себе знать.
Самый безопасный разговор для начала - о книгах. Британцы, конечно, любят поговорить о погоде - во всяком случае, так считается, но навряд ли у кого-то может быть настроение обсуждать всю ту мерзость, что сегодня творилась на улице.
Разговор с книг плавно перетекает на синематограф - Ньют, после второго бокала заметно расслабившийся, с живой, заинтересованной страстью убеждает Персиваля, что это почти что та же магия, только основанная исключительно на законах не-маговской - магловской, как он все время говорит - природы.
Об этом модном развлечении Персиваль, конечно, был и без того наслышан, но в подробности особо не вдавался - мало ли что могли придумать не-маги, за всем не уследишь. А конкретно это изобретение для магического мира не несло никакой опасности, равно как и никакой пользы.
Хотя Ньютон все равно настаивал на том, что колдографии с синема не сравнятся.
Слушать его приятно - говорит со знанием дела, забывает о смущении, постоянно сплетает пальцы в замок или напротив, раскрывает ладони, доверчиво подставляя чужому взгляду мягкую кожу, кое-где тронутую росчерками тонких, старых шрамов.
Как-то незаметно разговор идет дальше, и, все больше увлекаясь, Ньют благодарному слушателю - а Персиваль очень любит слушать, потому и превратил эту любовь едва ли не в лучшее свое оружие, всегда умея услышать то, что говорить ему не хотели, - рассказывает о своих многочисленных путешествиях, иногда замирая на середине предложения и подбирая слова, явно не желая раскрывать истинной причины своих странствий.
Персиваль его за это не винит; здесь, в Обливионе, никто и никому ничего не должен, только где-то у затылка скребется мыслишка: “кажется, Персиваль, ты связался с обаятельным, интересным и по своему даже привлекательным контрабандистом”.
Мерлин задери, этот парень слишком легко смущается для контрабандиста.
- Тебе правда интересно? - Ньют внезапно прерывает рассказ о Малайзии, задумчиво взглянув на Персиваля.
Обе ладони на столе, одна тыльной стороной вверх, другая - наоборот, будто дразнит или заигрывает не совсем естественной позой, но в голосе серьезная обеспокоенность. Хочет рассказывать еще, но опасается утомить слушателя неинтересной темой.