- Столько лун… почти год, если я не ошибаюсь? А ты все меня не прогоняешь. Терпишь.
Азиз отвечает невпопад и задумчиво притрагивается к отметине на моей коже, которую сам и оставил.
- Дурак ты, Азиз, ой, дурак! Знал ли ты, что раньше великий султан частенько просыпался с криком посреди ночи? Не помню, случалось ли подобное в твою смену… Ну, да ладно, не о том речь – теперь кошмары обходят меня стороной.
- Дай догадаюсь – я отпугиваю их своей страшной рожей?
- Не думаю. Полагаю, что они сгорают на подлете, ведь от тебя всегда светло и жарко, как от светила.
- Так я исполняю функции факела?
- И факела. И еще много-много других важных функций. Азиз, посмотри на меня! Ты мне нужен. И будешь нужен всегда.
- Как ты можешь быть так уверен? – голос Азиза непривычно просителен, а взгляд лихорадочно блестит, но мне легко ответить на его напряженный вопрос:
- Я султан. Не стоит сомневаться в моих словах. Ты ведь знаешь – нельзя сказать, будто плотское затмевает для меня саму суть вещей. Ты молод и силен, ты красив, не кривись, я вижу твои шрамы, но мы ведь не только на лицо обращаем внимание, да? Так, о чем это я? В целом мире всего несколько людей, на которых я могу опереться. И один из них – ты. Этого могло и не произойти – постель не породнит души, как не породнили меня радости плоти ни с одной из дев, но все-таки каким-то образом ты стал близок мне. И я не променяю эту связь душ ни на минутное удовольствие, ни на фальшивую страсть. Просто стой за моей спиной. Что бы ни происходило – стой, хорошо?
- Хорошо.
Я знаю, что это не просто согласие с моими словами, это – клятва, и Азиз ее не преступит, он слишком серьезно относится к подобным вещам.
Ночи идут, но синяков нет, хотя мне не кажется, что взгляд Азиза стал менее жадным. Просто его пальцы и губы уже не пытаются вжаться в плоть, отпечататься, поставить свою метку. Теперь меня нежат и выглаживают, а я с восторгом принимаю эту ласку так же, как ранее принимал яростную страсть. Мне кажется, что каждый прошедший день, каждая ночь все крепче связывают нас тончайшими нитями. Заботы и дела занимают мое время, но, что бы ни происходило во дворце, внутренне я спокоен – Азиз стоит за спиной, а значит, все хорошо. Единственное, что может поколебать мое умиротворение – ссора или размолвка с Азизом. А они случаются, несмотря на то, что воин невероятно терпеливый человек.
Терпеливый. И спокойный. Однако и у него есть свои слабые места. Он не любит, когда я наведываюсь в Дом радости. Отчего-то наложницы его раздражают и вызывают ревность, что, в общем-то, понятно и объяснимо, изумляет лишь тот факт, что мужчины, даже очень красивые, даже те, которых я одариваю, не будят в Азизе отрицательных эмоций.
- Азиз, радость моя, султан должен хоть изредка навещать женщин, иначе пойдут слухи, - объясняю я ему раз за разом.
Он кивает, но взгляд его темнеет и ночь, следующая за той, что я провел в серале – одинока. Так происходит несколько раз. Я с трепетом жду очередной ночи, а потом, едва увидев личико небрежно выбранной девы, срываюсь с места, оставляя наложницу одну в покоях. Азиз обнаруживается в оружейной – несмотря на темное время суток, он мерно начищает ятаган, пусть при свете тусклого факела мало что видно.
- Ты доводишь меня до неистовства своим отношением! – сообщаю я невозмутимо глядящему воину.
- А ты - меня, - честно отвечает он.
- И что же по-твоему я должен сделать?
Факел чадит, потрескивает, отсветы пламени неровно высвечивают неподвижное лицо, я стою и жду, словно Азиз – мой судья, и он выносит мне приговор.
- Я не знаю, - произносит Азиз после долгого изматывающего молчания.
- А кто знает, шайтан тебя побери? – мой заполошный крик пронзает тишину ночи и мне почти стыдно за несдержанность, и лихорадочный блеск глаз, и дрожь пальцев.
Почти. Но не стыдно. Гораздо важнее вырвать ответ.
- Ты дрожишь. Уж не заболел ли? – Азиз приобнимает за плечи, а я ежусь – и впрямь трусит как в лихорадке.
- Это все ты. Ты делаешь меня больным. Султан должен сходиться с женщинами, иначе заговорят о моем бессилии. Начнутся интриги, кто-то попытается на этом сыграть, потянутся во дворец шарлатаны со всякими взварами… А только все немного успокоилось!
- Прости, - Азиз нежно целует меня в висок, - прости, прости, повелитель, но я просто не могу ни с кем тебя делить. Это так… больно. Я знаю, что не должен жаловаться, знаю, что получил много больше, чем то, о чем осмеливался мечтать. Я счастливчик. Но когда к тебе в покои семенит эта… какая-то… я еле удерживаю руку – так и бы и провел ей по горлу кинжалом.
Его шепот становится торопливым и бессвязным. Он просит прощения, обвиняет, жалеет меня, себя… снова просит прощения за то, что слаб.
- И что же нам с этим всем делать? – прерываю я его. - Мне что – сбрасывать в мешке всякую несчастную, разделившую со мной ложе?* Я могу отдать такой приказ. Хочешь?
- Нет. Нет. Это жестоко. Сулейман… ты… не уверен хочу ли знать ответ, но все же спрошу – тебе с ними так же хорошо, как со мной?
- С ума спрыгнул, что ли? Нет, конечно. Ты разве не видел?
- Старался не глядеть…
- А хочешь, пойдем со мной – посмотришь? Все равно кто-то должен следить за факелом, - мне приходит в голову, что если Азиз убедится, что я не горю энтузиазмом, то немного успокоится.
- Сулейман, отчего ты не… заменишь себя на кого-то? – Азиз смотрит требовательно, я вздыхаю.
- О, я думал об этом. Если дама увидит кого-то другого – поднимет крик. Или разболтает всем и каждому. Они там знаешь, как? Очень подробно все друг дружке пересказывают! Поэтому и повязка на глаза не сработает – рассматривал я и такой вариант.
- А если лицом в матрас? Не заметит подмену.
- Нельзя. Пророк не велит сходиться в позе, приличествующей только диким зверям.**
- Да? Я не знал!
- Твое счастье.
Мы молчим, Азиз прижимает меня к себе, наглаживает плечо так же бездумно, как до того тер металл лезвия. А я понимаю, что не так уж и важно, в сущности, что там решат женщины, заточенные в серале. Если я расщедрюсь на поблажки, вероятнее всего они забудут обо мне на время. Приняв решение, я возвращаюсь в спальню. Вместе с Азизом. Дева танцует для нас, а поутру получает щедрые подарки. Не знаю, что там она сообщает об этой ночи товаркам, да меня это и не волнует, главное, что взгляд Азиза не замутнен ревностью и горечью.
Проходит много дней, и Азиз ловит мою ладонь:
- Вчера лекарь интересовался твоим здоровьем. К тебе подойти с этим вопросом он не решился, но у меня долго пытался вызнать все подробности про крепость древа жизни великолепного султана.
- И что же ты ему ответил? – спрашиваю с усмешкой.
- Что ты великолепен, конечно же. Как иначе? Но… ты был прав. Уже начинаются вопросы, дальше их станет только больше.
- Знаю. Что ж, не хотел так делать, но видимо придется… пущу слух, что султан не желает более становиться отцом и посему благоразумно избегает женского общества. Правда, после подобного некоторые отцы попытаются пропихнуть в сераль своих сыновей. Думаю, будет справедливым, если именно ты займешься приемом и сортировкой юношей, у Фарука и без того достаточно забот.
- Наши с тобой вкусы сильно различаются, - невозмутимо замечает Азиз, окидывая меня внимательным взором, - во всяком случае, мне так показалось.
- Возможно, - я согласно киваю головой, - но тут не очень важен мой вкус. Главное, чтобы мой второй гарем не превратился в рассадник заговорщиков. Подбери лояльных юношей. Таких, которые будут рады возможности пожить во дворце и чему-нибудь научиться. Знаешь, такие, кому пребывание в серале будет в радость. Смышленые. Или сильные, чтобы потом – в охрану.
- В общем - полезные?
- Да. Ты верно сформулировал.
- Ну а как же основное предназначение наложника? Не уверен, что смогу предугадать, кто угодит мудрейшему султану.
- Все ты уверен. Сам в себе сомневаешься? Не приметил, что великий султан с некоторого времени все свои ночи да и дни, между прочим, проводит только с тобой?
Азиз качает головой и немного виновато улыбается:
- Все никак поверить не смею.
- А ты посмей. Разрешаю.
* провинившихся наложниц зашивали в мешок (иногда в соседстве с дикими зверями или змеями, но это за серьезные преступления) и скидывали по специальному желобу в воду. Еще вариант – евнух отвозил на лодке на глубину и сбрасывал несчастных.
** если верить интернетам, в исламе есть некие ограничения на позы – вроде бы по-собачьи не правильно. Твердой уверенности в этом факте нет, но в фик вставила)
***
Сегодня Азиз выглядит несколько озабоченным. Он молчит и во время завтрака, и в то время, что я работаю с записками, но все кидает на меня задумчивые взгляды, а потом все-таки не выдерживает.
- Недавно я узнал, что великий визирь утоп в собственной купальне. Мне казалось, он довольно приятный человек? Или я что-то неверно понял?
- Мы редко говорили о визире… - я задумчиво касаюсь пальцами губ и с интересом рассматриваю замершего Азиза – раньше он не проявлял и малейшей заинтересованности в политике.
- Я простой воин и многого не понимаю, - рассудительно произносит Азиз, - когда ты с Сирханом обсуждаешь государственные дела, не очень прислушиваюсь. Наверное, не мое дело…
- Нет, нет. Мне приятно, что ты обратил на это внимание, я с удовольствием расскажу, почему нас постигло такое несчастье. Видишь ли, Халил Чайрандыл был жаден сверх меры. Он пользовался каждой возможностью для побора, даже во время инспекции рынков ему несли подношения, и он закрывал глаза на плохой товар, а на верфи спускал с рук затягивание сроков. Я намекал ему, и не раз, что прекрасно осведомлен о его поведении, но визирь отчего-то полагал, что я не решусь сместить его раньше срока.* В этом он был, несомненно, прав – многие видные горожане были бы недовольны таким решением: очень уж удобно иметь с таким визирем дело. А вот со смертью никто не станет спорить.
- Понятно. И что теперь – нужен новый хранитель печати?
- У меня уже есть один человек на примете. Визири полагают, что я возвышу одного из них, но я планирую вывести на сцену новое лицо. Завтра он по моему приказу прибудет во дворец. Это человек из моего детства. Мы не виделись несколько лет, он вынужден был покинуть город, но регулярно переписывались. Я в нем уверен. Надеюсь, он и тебе придется по сердцу.
Азиз щурится с подозрением. Оглядывает меня, и только один вопрос слетает с его губ:
- По сердцу? И мне?.. Ты был с ним близок, как со мной?
- Нет! Какой шайтан нашептал тебе подобную мерзость? Он мне как брат. Дорог и люб, но совсем не как ты. Для ревности нет причины. Какой же ты, Азиз! Чуть что – сверкаешь глазами и кривишь губы.
- Прости, - повинился Азиз, - сердце печет, как помыслю, что вытворял ты ночами с другими, пока не было меня.
- Азиз, радость моей души, каким же безумным ревнивцем надо быть, чтобы не заметить, что твой султан не интересовался мужчинами до твоего появления! Да, я создал сераль, но, чтобы ты знал, не успел никого попробовать, а потом стало нельзя.
- Нельзя? – от моих слов глаза воина загораются радостью и он, чтобы продлить миг удовольствия, якобы удивляется этому «нельзя». - Кто же смеет запрещать великому правителю?
- Ты и запрещаешь, недостойный! Ишь, еще смеется! – я притворно гневаюсь, Азиз столь же притворно кается и целует как бы в искупление.
А на следующий день приезжает Танзиль. Я радостно раскрываю ему свои объятия, Азиз темнеет лицом – мой друг высок и широкоплеч. Если поставить их рядом с Азизом, по фигуре - не отличишь. Только лицо Танзиля не уродуют шрамы, оно весьма мужественно и, вместе с тем, непостижимым образом миловидно. При нем глаза женщин всегда мечтательно туманятся, а движения становятся плавно-соблазнительными, но сам я никогда не глядел на него со страстью, хотя и не мог отрицать: все при нем – и красота, и стать, и горячий, проникающий в саму душу, взор.
Я откровенно любуюсь другом, забыв обо всем – так давно не видел. Рад до одури. Соскучился. Но вскоре понимаю некоторую неправильность происходящего: Азиз затихает, его почти не слышно, ни одно неловкое движение не выдает присутствия. Еще немного беседую с Танзилем, а потом веду его в свои личные покои. Шагов за спиной не слышно – Азиз приотстал на одном из поворотов. Я мог бы сделать вид, что не заметил, мог бы чуть позже послать за ревнивцем стражника, но вместо этого извиняюсь перед Танзилем и спешу вылавливать своего воина.
- Отчего я все время за тобой бегаю? – даже и не пытаюсь скрыть раздражение. - Мне неловко перед давним другом, что он подумает, будто бы мой фаворит со мной против воли? Ты ведешь себя как юнец, едва вступивший в пору взросления! Чуть не по нраву – сбегаешь!
Азиз молчит, опустив голову, я не вижу выражения его лица и это начинает здорово нервировать, но вот он распрямляется, глаза глядят спокойно и смело, ни капли злого раздражения.
- Показалось – мешаю. Зачем я сейчас тебе?
- Чтобы был. Просто посиди рядом. Ты же сидишь, когда я разговариваю с Сирханом? Тоже скучаешь, но сидишь.
И Азиз сидит рядом. Танзиль косится на него с насмешкой и не упускает возможности поддеть – я знаю, друг не терпит «вывертов», как он это называет, и потому Азиз у него теперь записан в дурачки. Но воин лишь невозмутимо глядит в ответ, игнорируя выпады, я не вмешиваюсь – думаю, что на подобное противостояние лучше смотреть со стороны, вовлеченность же грозит мне обидой одного из «противников». Поэтому я тщательно слежу за языком, чтобы ни один, ни другой не заподозрили меня в том, что я кого-то из них поддерживаю или, упаси небо, потешаюсь над кем-то. И за что мне это наказание? Впрочем, в жизни не бывает ничего слишком простого.
Танзиль явно раздосадован моим нейтралитетом. И, очевидно, не понимает статуса Азиза. В своих письмах я о нем не упоминал. Это слишком интимно, чтобы доверить бумаге и гонцу.
- Танзиль, ты уже очень подробно пересказал Азизу, как мы в детстве дразнили стражников… кстати, теперь мне это уже не кажется великолепным развлечением… Может быть, перейдем к тому, зачем я тебя вызвал?
- Так зачем же? – Танзиль небрежно закидывает в рот виноградинку, но за тщательно удерживаемой маской сквозит напряжение.
- Наш город постигла великая трагедия – от несчастного случая скончался хранитель печати султана, достойнейший из достойных. Назначение я уже подписал. Поздравляю, тебя, Танзиль, теперь ты - новый великий визирь.
- Я? Нет, нет! Сулейман, ты что? Я столько лет не был в городе, как я смогу?.. – Танзиль приходит в неподдельный ужас, я весело смеюсь:
- Так тебе и надо! Бросил меня тут одного. Пришло время расплаты. Кое-кому придется поработать.
- Сулейман, но отчего я-то? Вот, например, у тебя такой прекрасный воин, он наверняка справится лучше меня! – Танзиль в отчаянье тычет пальцем в Азиза, тот вежливо скалится:
- Я всего лишь стражник. Даже читаю с трудом, где уж мне толковую записку составить!**
- Хорошо, но неужели среди вельмож не нашелся достойный? – снова вопрошает Танзиль. - Сулейман, великие визири зачастую весьма печально заканчивают свой жизненный путь! Зависть и страх влекут наговоры и доносы, я не хочу умирать со шнурком на горле!