- Я мог бы пообещать, что никогда не казню тебя, но ты не хуже меня знаешь - подобные клятвы еще никого не спасали.(6) Впрочем, не пойму, что тебя беспокоит: знаешь же – все, к чему я стремлюсь, всего лишь обеспечить жизнь себе и близким. Так уж распорядились высшие силы: я несу в себе кровь правителей и для подобных мне только два пути: упокоиться в земле, дабы сохранился мир в стране, или же получить престол. Разве можно меня винить в том, что я прилагаю все силы для того, чтобы оставаться властителем? Иди, Танзиль, думается, ты утомлен долгой дорогой и нашим разговором. Я ожидаю, что уже завтра получу от тебя несколько записок – начни разбираться с делами.
Танзиль глядит на меня с толикой обиды, но я утишаю**** его раздражение обещанием подарить ему десяток самых прекрасных наложниц. Женщины всегда привлекали моего дорогого друга и самое жестокое огорчение смягчалось наличием мягкого тела в пределах досягаемости. Подошедшая Хануф чуть ли не за руку уводит мечтательно улыбающегося Танзиля, дабы он смог выбрать из нескольких десятков наложниц. Сегодняшнюю ночь он проведет в моем дворце, а уже завтра переберется в свой собственный. Визирь, да еще главный – важная фигура и я не скуплюсь на подарки, чтобы все приближенные видели, как мил он моему сердцу.
Слуги несколько дней сбивались с ног, приводя в порядок богато убранные комнаты, перетряхивая ковры и циновки, выметая пыль из углов и пополняя припасы в кладовых. Надеюсь Танзилю понравится результат их трудов.
- Он испугался, - замечает Азиз, когда Танзиль нас покидает, - с виду смелый. Почему? Разве не о таком взлете мечтает всякий мужчина?
- Танзиль слишком хорошо знает, как недолговечна может быть приязнь султана. С вершины падать больно. Падение же с такой вершины – смерть. Никак иначе.
- Он тебя боится? – с некоторым изумлением вопрошает Азиз, я грустно улыбаюсь.
- Меня все боятся. Он. Ты. Сирхан. Все.
Азиз хмурится и качает головой:
- Прости, о великий, но я тебя не страшусь. Теперь – нет. В самом начале, конечно, был уверен, что мою голову выкинут за ворота, но сейчас я боюсь не этого, а того, что тебе прискучит общество глупого необразованного стража.
- Не прискучит.
- Буду в это верить.
Первое испытание Танзиля случается уже через пару дней – Диван. На Диван собираются все визири, включая, естественно, великого, сам султан, то есть я, разных секретарей без счету – на самом деле их определенное количество, но я никогда их не считал; начальник стражи, просители… в общем, кого только нет. Происходит сие действо четырежды в седьмицу, что, как по мне, слишком часто. Из-за времени, потраченного на бесконечные обсуждения, мне частенько приходится до ночи просиживать над записками, выпивая по несколько сосудов с кофе, чтобы не уснуть.
Зал Дивана разделен простенками на три помещения: в одном проходит само заседание, в другом секретари работают с документами и третье предназначено для великого визиря – там он будет составлять записки и переписывать их с помощью секретарей так, чтобы я смог с первого прочтения понять, о чем речь.
Торжественно появляюсь в зале, визири уже чинно сидят на расставленных вдоль стен диванах, на небольшом возвышении среди подушек со всеми удобствами располагается Танзиль, рядом с ним – секретарь-казначей. Я поднимаюсь на пару ступенек, на помост. За моей спиной устраивается Азиз, усаживаются на низенькие табуреточки несколько секретарей, готовых записывать мои мудрые решения.
Заседание обычно начинается после полудня - из небольшого помещения, расположенного по правую сторону от двери, по одному выходят просители, Диван рассматривает и решает их вопросы; как правило это прошения, жалобы, апелляции, а то и предложения от иностранных послов. В основном все, о чем говорится в стенах зала - весьма мелочные, частные проблемы и я изнемогаю, вынужденный по несколько часов в день раздумывать над подобным. Я не хочу принижать важность таких решений, но у меня на кону стоят судьбы целых городов, я бьюсь над решением глобальных вопросов, а тут какой-то купчик требует снизить ему пошлину, так как – далее следует туманный экскурс в историю его семьи, намек на некие заслуги перед прежним султаном… скучно. Очень скучно и тягостно. От гула голосов сжимает тупой болью виски, хочется закрыть уши ладонями, но я продолжаю сидеть с видом спокойным и внимательным. Небеса, еще несколько подобных разбирательств и я сойду с ума: отниму у Азиза ятаган и буду размахивать им, пока не наступит тишина! В какой-то момент, когда прислушиваться к занудным рассуждениям визиря, отвечающего за связи с иностранными купцами, не было уже никаких сил, мне подумалось – а что, если переложить этот утомительный труд на визирей? Вот полностью?
Конечно, не стоит делать этого слишком явно, лучше бы так, чтоб было похоже, что я некоторым образом слежу и контролирую. Эта мысль не дает мне покоя несколько дней, я даже делюсь ею с Азизом, и тот, к моему удивлению, ее горячо одобряет. Не думал, что для него есть разница где сидеть и скучать, но он, оказывается, беспокоится о моем настроении:
- У тебя иногда бывает такое лицо, как у Сирхана, когда он в свои владения направляется. Проще говоря, будто ты хочешь всех присутствующих если уж не замучить, то хотя бы просто и без затей убить, - поясняет он.
Что ж, решено! Через несколько дней по моему приказанию в стене зала, как раз над местом великого визиря, проделывают окно и забирают его золоченой решеткой. Око султана – назовем его так!(7) Визирям объявлено, что я иногда буду появляться в зале, в помещении за этим окном. Но они никогда не смогут знать точно – слежу ли я за обсуждением или нет. Танзиль бурно удивляется моей изобретательности, Азиз одобряет и ласково сжимает ладонь.
Несколько лун мы все сосредоточенно работаем – от Танзиля поступают многочисленные записки, бумажек так много, что я прошу Азиза их читать. Можно было бы и секретаря заставить, но Азизу, кажется, нравится принимать во всем этом участие - он прилежно проговаривает слова, подкладывает под мою руку листок, дожидается, пока я небрежно напишу «невозможно!», и переходит к следующей записке.
Воин, к моему удовольствию, почти постоянно рядом, но иногда приходится отпускать его от себя. Сам виноват – моими стараниями у Азиза есть и свои обязанности, так что он вынужден покидать меня на пару часов в день.
Наметившаяся между Азизом и Танзилем неприязнь достаточно быстро сходит на нет. Азиз успокаивается, убедившись в том, что Танзиль не претендует на место в моей постели, а друг, присмотревшись к воину, находит в нем много положительных черт.
В обязанности визиря входит радение о благоустройстве города: много внимания уделяется чистоте улиц, работе рынков и верфей. Проверять подобное визирь должен лично, и Танзиль с самого утра отправляется в путешествие по улицам столицы. Он едет по заранее утвержденному маршруту, по бокам – грозные янычары сурово сводят брови, невозмутимый казначей готов принять у проштрафившихся плату, многоцветная толпа важных сановников следует за визирем и все вместе они вселяют трепет в души ремесленников и торговцев.
Первым делом Танзиль осматривает крытый базар. За железными воротами массивного бедестана, под куполом крыши, скрываются от зноя десятки лавок и мастерских, торгующих золотыми украшениями, ароматными специями, переливающимися, тяжёлыми от вышивки тканями, легкими газовыми платками, яркой посудой и пахучими благовониями. Танзиль медленно шествует меж рядов, иногда берет в руки заинтересовавшие его вещи, спрашивает цену. Несколько лавочников оштрафованы за недостаточно чистый, на взгляд Танзиля, прилавок. Кое-кому выставлен на вид сам товар.
Я наблюдаю за дорогим другом со стороны – мы с Азизом, одетые в самые простые кафтаны, стоим поодаль. Азиз сначала с интересом вертит головой, а потом ему надоедает смотреть на неспешное действо и он утягивает меня прочь.
- Пойдем-ка лучше, кинем пару монет на содержание Птичьего дома!
У меня во дворце немного птиц – мне кажется кощунственным заключать этих прекрасных созданий в клетки. Что может быть более жестоким, чем отнять небо у того, кто только им и живет? В некоторых покоях сохранились большие золоченые клетки. Когда-то к ним были приставлены специальные люди, все обязанности которых заключались лишь в уходе за пернатыми обитателями. После того, как мой дорогой брат скончался, и я стал очередным властителем, всех крылатых узников выпустили на свободу, так что сейчас клетки пустуют. Надеюсь, молва не врет и в Судный день души отпущенных мною птиц будут свидетельствовать о совершенных мной добрых делах!***
Один из ближайших Птичьих домов расположен на площади прямо напротив бедестана. Сюда приносят покалеченных сов, аистов и голубей, чтобы несчастные пичуги могли немного передохнуть и оправиться. Старик в драной чалме с благодарной улыбкой принимает наше подношение – на него он купит своим подопечным корм.
У Азиза прекрасное настроение и мы некоторое время просто гуляем по улицам, выбирая, впрочем, наименее людные. Я, наплевав на свою обыкновенную осторожность, взял с собой только Азиза и теперь наслаждаюсь редкой непринужденностью – никто меня не узнает, никому я не интересен. Просто два небогато одетых мужчины идут по каким-то своим делам. Забавное такое ощущение. Кажется, я начинаю понимать тех халифов, из сказок, что рассказывала мне на ночь тата. В сказках великий государь всенепременно, хоть на пару дней, сбегает из дворца, чтобы посмотреть, как живут простые люди. Ну, ничего неожиданного для себя я не высмотрел, однако развлекся. Сегодня достаточно жарко и, утомленные зноем, мы поворачиваем обратно во дворец.
После душных улиц желается освежиться, я веду Азиза в купальню, а потом, наскоро смыв пот и пыль, сажусь за непросмотренные записки. Нынче меня заваливают сметами, почти на всем начертал «закупай» и только пару бумажек отложил в сторону.
Танзиль возвращается только к позднему вечеру. На красивом лице печать усталости, и я отсылаю его отдыхать. Завтра отчитается.
* Все гос чины в Осм. Империи назначались на определенный срок. А потом султан лично просматривал списки на назначение и продление, и либо продлевал службу, либо – нет.
** Небольшая справка: «Предложения великого визиря султану, называемые запиской или резюме, передавались правителю через канцелярию. Записки были различных видов: телхис, мюстакиль телхис. Составление этих документов было обязанностью реис уль-куттаба (должностного лица, ответственного за все отделы, действующие в Диване, и за всё делопроизводство). После составления записки, она переписывалась крупным насхом, простым слогом с чётко обозначенным смыслом (это делалось для того, чтобы не утомлять султана) и отсылалась во дворец. Ознакомившись с документом, правитель записывал сверху резолюции краткое послание, вроде «ознакомился», «пусть быть отдано», «отдал», «закупай», «не время», «счастья тебе», «невозможно», и записка возвращалась великому визирю, который отдавал распоряжение об исполнении воли султана. Все пожелания, письма и тому подобные документы от великого визиря передавались правителю в виде таких телхисов»
*** прочитала об этом в интернетах: вроде бы турки очень любят птиц, настолько, что даже в зданиях делают специальные места под крышей, чтобы пернатые вили там гнезда. А на могильных плитах можно увидеть выемку – во время дождя там скапливается вода и животные потом могут утолить жажду. Выходить больное животное считается богоугодным делом, а отпущенные птицы… ну, об этом в тексте сказано)
**** утишаю от слова тишь! Исправлять не надо!
***
Недавно наблюдал любопытную сценку: Танзиль выторговывал у Азиза одного из наложников.
- Да зачем Сулейману в серале этот пятнистый ушан? – Танзиль ткнул перстом в сторону неподвижно застывшего Захи.
На этом месте мне захотелось вмешаться – какой же Захи «пятнистый»? Он веснушчатый! И очень даже милые у него ушки… надо же, а ведь за всеми этими делами я про него совершенно забыл. Более того – те планы, что я лелеял ранее, ныне поменялись, ведь появился Азиз, быстро занявший все мои помыслы. В первое время я еще приглядывал за привлекшим меня парнем – так, вполглаза. Один из многочисленных слуг получил «секретное» задание и иногда заходил, рассказывал мне, как в беседах Захи вздыхает насчет прогулок. Ну, я и разрешил гаремным выходы в город. В конце концов ничего совсем уж странного в том нет – помню, в детстве, маменька иногда выезжала в паланкине и меня с собой прихватывала. Под ее руководством был построен госпиталь для бедняков, и мама приезжала туда проверить на месте, как идут дела. Конечно, с ней были и евнухи, и стражи, и служанки – целая толпа, а сама она особенно тщательно заворачивалась в платки, скрываясь от нескромных взглядов. Подготовка к этому событию занимала несколько дней, все волновались и говорили непривычно громкими голосами, а после гарем будто вымирал на несколько дней – утомленные женщины отлеживались в личных покоях. И происходили подобные выезды нечасто. Но все-таки совсем уж безвылазно в Доме Радости она не сидела, как и другие женщины с высоким положением.
Получив возможность выезжать за ворота сераля, Захи моментально успокоился, оживился и, как мне докладывали, начал почти каждый день после занятий совершать долгие прогулки за чертой города. Уж не знаю, что за удовольствие ковылять по каменистым склонам и сбивать ноги о твердую землю. Но Захи был рад, и я повелел не чинить ему препятствий. А янычарам, вынужденным ежедневно таскаться за парнем, выписал прибавку к жалованию – чтобы предупредить возможное недовольство. Устроив Захи вольготную жизнь, я переключился на другие вопросы и вот уже много лун не вспоминал о нем.
Так зачем же рыжий мальчик понадобился Танзилю? Любопытство заставило меня оставаться на месте, то есть, за плотным пологом. Азиз знал, что я присутствую в покоях, а вот Танзиль зашел сюда, когда я уже скрылся за узорчатой решеткой и занавесил проем тканью. Я сбежал в кабинет Азиза, желая немного полежать в полутьме на мягкой кушетке, дать отдых спине, а потом уж снова садиться за бумаги. В моем собственном кабинете подобное было невозможно – меня бы в два счета обнаружил секретарь, подсунул бы мне кофе и вежливо, но непреклонно погнал бы работать.
О моем секретаре нужно сказать особо: Садик расторопен и умен. Быстр и работоспособен. Но… вот уже не полагал, что буду когда-нибудь на это жаловаться! Садик совершенно не раболепен. Он бестрепетно пережидает мои вспышки раздражения, невозмутимо пожимает плечами на угрозы, с мнимой покорностью склоняя голову и… спокойно сообщает, что намеченное еще невыполнено. Садись-ка, султан, работай! Вот так-то. И я сажусь. А что еще делать? Иногда не выдерживаю и – султан я или нет? – тихо сбегаю. Вот, как сегодня. Прячусь у Сирхана или Азиза. К ним Садик не смеет соваться. Сирхана мой несгибаемый секретарь побаивается, а с Азизом они в некотором роде дружны – Азиз частенько помогает мне с бумагами, Садик смотрит на это благосклонно. Иногда они обсуждают что-то вполголоса, пока я читаю и ставлю резолюции. Видимо, Садик полагает невежливым вторгаться на территорию Азиза, потому я нахожу здесь временное прибежище.