Кастиэль пытается смотреть на него без зубового скрежета, но выходит чёрта с два. Это потому, что он знает таких, как Натаниэль: хороших и мелочных. Приличных и подлых. Нежных и отвратительных.
Ненастоящих до самого последнего жеста.
Сам Кастиэль, конечно, считает себя выше. Мол, вот, я искренний, хотя и посылаю всех нахуй. Честно-непорядочный, по-настоящему самолюбивый. Слушать из вежливости, не уходить посреди разговора, если аж дёргает от скуки, задавать наводящие вопросы – это не по него.
И другим не вру, ухмыляется он широко, и уж тем более самому себе.
Натаниэль в ответ может только промолчать.
***
Натаниэль – выглаженные рубашки и сдержанные улыбки, аккуратно завязанные галстуки и блестящие ботинки. В руке папочка, в глазах вежливое и где-то ледяное, в башке – чёрт знает что.
Чёрт знает, и он, Кастиэль, наверное, тоже догадывается.
Натаниэль – черти в тихом омуте, Натаниэль – синяки по всему телу, Натаниэль упрямее его самого в сотню раз. Кас не подписывался на эту хуйню ни тогда, ни сейчас, и когда Линн просит «помоги ему», он только поджимает губы.
– Как он жить потом с этим будет, ты подумала? – жевать фильтр сигареты – плохая привычка, но он делает так только тогда, когда нервничает. – С тем, что я оказался прав? Или с тем, что я помог ему?
Он даже не говорит – нахуй надо.
Он даже не говорит – как с этим буду я.
К Натаниэлю не подходить и не дышать с ним одним воздухом, потому что даже это вызывает отторжение.
Линн шепчет одними губами: «тогда помоги мне».
На это больше ответить нечего.
***
Конечно, Натаниэль не станет его слушать. Конечно, его не тронут даже слёзы Линн. Он лучше всех знает, он и без остальных справится. Это – его дело.
Кастиэль проговаривает всё, что может сказать ему староста, всё, чтобы быть к этому готовым, чтобы руки не затряслись и самого не начало трясти от злости. От Кастиэля несёт сигаретами за версту, мог бы – набухался, правда, школьникам алкоголь не продают. Кастиэль проговаривает всё про себя, Кастиэль знает, что ему скажут, Кастиэль готов к конструктивному диалогу (на самом деле, он умеет держать себя в руках),
но когда староста говорит вслух всё то, что звучало в его голове раньше, Кас каменеет от ярости.
Может быть, всё дело в том, насколько у старосты упрямые глаза.
Может быть, в презрении, в нежелании принимать помощь именно от него, может быть, в уверенности, что он сам со всем справится и в том, что у него всё в порядке.
Но Натаниэль говорит: это не твоё дело, отвали от меня, не делай вид, что тебе не плевать. Натаниэль говорит: пошёл к чёрту, мне не нужна твоя помощь,
а запястье, выглядывающее из-под рукава, синее.
Кастиэль впечатывает его в стену головой, чтобы спровоцировать, рассчитывая силу, чтобы не слишком сильно ударить.
Впечатывает – и замирает.
– Сначала врежь мне, – шипит, – а потом выслушай.
Получается без второго.
***
Кастиэлю настолько не всё равно, что с ним происходит, что ему хочется сдохнуть. В плане – столько времени он думал, что Натаниэль увёл у него девушку, Н а т а н и э л ь, этот хороший правильный пай-мальчик, был он таким или казался, неважно.
А потом оказалось, что Дебра сука, а сам Кастиэль не умеет разбираться в людях.
А потом оказалось, что весь этот лёд и всё это двойное дно в раньше таком идеальном старосте – не галлюцинация.
Натаниэль оказывается единственным человеком, в котором Кастиэль не ошибается,
но по отношению к которому делает ошибку сам.
***
Жалеть о прошлом – дело гиблое. Корить себя за то, что не выслушал – тоже.
Линн дёргает за рукав: ты поговорил с ним, Кас, поговорил, что он сказал? – а Кас чиркает зажигалкой и смотрит на огонь.
– Скажи, – фыркает, – ты действительно думала, что он меня послушает?
Это логичный и предсказуемый поворот. С чего Натаниэлю слушать того, кто в очень важный момент сам его не послушал?
– Знаешь, – Линн мечтательно улыбается, и эта улыбка выглядит странной на её измученном сером лице. – Только тебя он и послушает, Кастиэль.
Кастиэль не знает, что на это ответить, и, если честно, ему не хочется отвечать.
А вот смеяться – хрипло и нервно, как он не может себе позволить давным-давно – очень.
***
– Я, – говорит Натаниэль как-то зло. – Я переехал.
Кастиэль даже оборачивается – в смысле, чувак, ты что, со мной разговариваешь? – но рядом никого нет. Виолетт вышла из класса последней, а он что-то совсем затупил.
– А?
– От родителей, – старосте слова даются с трудом. – Я переехал. На съёмную.
– О, – на большее Кастиэля не хватает. Запястье Натаниэля отливает неприятной желтизной, но это значит, что синяк начинает сходить. А значит, так скоро будет со всеми синяками на его теле. А значит, это хорошо.
– Заведу кота, – лицо Натаниэля немного смягчается. – Назову Ангелом.
Кастиэль фыркает, словно оживает немного, словно его отпускает.
– Тогда белого покупай, – говорит насмешливо. – Ненавижу котов.
– А я – тебя, – это признание даётся Натаниэлю очень легко. И он улыбается, когда это говорит, много ли людей вообще улыбаются, произнося что-то подобное? Уголок губ Кастиэля дёргается вверх, когда староста продолжает говорить: – Но ты был прав.
Скорее луна упадёт на землю, скорее Амбер перестанет быть такой непроходимой дурой, скорее Армин бросит приставку и пойдёт в спортзал,
скорее Кастиэль шагнёт к нему, возьмёт за ещё болящее запястье, чтобы впечататься губами в губы просто потому, что это сиюминутное желание кажется настолько сильным, что он вот-вот сойдёт с ума,
скорее это случится сразу и в один момент, чем староста признает его правоту.
Но он смотрит на Кастиэля со спокойным выражением лица – и больше не улыбается.
Но он смотрит на Кастиэля – и может говорить и делать то, что чувствует.
Но он смотрит на Кастиэля,
и Кастиэль краснеет пятнами.
– Конечно, – голос слегка срывается. – Я всегда прав, – он отворачивается, и ему почему-то хочется умереть.
Но больше – убить этого, этого, этого, который знает всё лучше всех.
Этого, который признал, что он прав.
Этого, который,
о господи.
– Вряд ли, – Натаниэль почти смеётся, а потом – выходит, оставляя Кастиэля одного.
На стенах класса, в самых уголках под потолком собираются тени. Весь класс из-за закатного солнца кажется оранжевым.
Кастиэлю хочется, чтобы в его жизни никогда не появлялось этого старосты,
чтобы он не чувствовал себя таким идиотом,
таким безобразно и по-дебильному счастливым просто потому, что кто-то признал и поблагодарил его.
***
Кастиэль пытается смотреть на него без зубового скрежета, но это чёрта с два.
Кастиэль пытается не смотреть на него, но это получается ещё хуже.