<p>
День седьмой.
Рамси сидит во дворе, рядом с псарней, на подтащенной бочке, и стругает стрелу, давно уже ставшую пустой щепой. Мимо снуют люди, кто-то грузит оставшиеся бочки на телегу, поглядывая в сторону лордова сына, но никто и слова не говорит, чтобы тот поднял свой толстый зад. Правильно. Вонючка выгребает дерьмо за собаками, молча наполняет лопатой ведро и выносит его, потом возвращается – и снова, не поднимая глаз, не поправляя спутанных седых волос. И снова. И снова. Сколько же эти собаки срут, во имя всех богов?
– Вонючка, а Вонючка? – Рамси раздраженно выбрасывает обломившуюся щепу и, не зная, чем еще занять пальцы, со скуки начинает кидать нож в землю. – А сколько срут собаки?
– Вы… что имеете в виду, милорд? – остановился, вздрогнул, глаз не поднимает, ручку ведра в руках крепко жмет.
– Да ты никак оглох, что ли? Я ж тебя прямо спрашиваю: сколько срут собаки?
– Я… н-не знаю, милорд, – у него нет правильного ответа, как и на другие вопросы, – …м-много?
– Вот и я говорю, мы ж их столько не кормим, сколько они срут, верно, Вонючка? – нож так и входит мягко в землю, раз за разом, и Вонючка слабо-слабо вздрагивает всякий раз, как Рамси наклоняется за ним, и ходят мышцы на широкой спине. Тонкая струйка жидкого дерьма течет с края ведра, капает на землю. – Да не гадь ты тут, неси уже, – машет Рамси рукой с ножом, и мышца около вонючкиного рта дергается от облегчения. Снова ссутуливает плечи и спешит дальше унести ведро. Скучно.
Возвращается опять, проскальзывает в открытые воротца псарни, начинает скрести лопатой. Чавк-шлеп-чавк-шлеп-чавк-шлеп-скрр-скрр-чавк-шлеп.
– Чего там у тебя, до камня уже докопал, что ли? – скучающе спрашивает Рамси.
– Нет, милорд, – негромко, но послушно отвечает Вонючка.
– А что тогда? – спрашивает Рамси уже раздраженно, подождав, потому что дальше Вонючка не продолжает.
– Д-доска попалась, милорд.
И снова после короткого, пугливого перерыва – чавк-шлеп-чавк-шлеп. Как же раздражает. Рамси поднимается как раз тогда, когда Вонючка выходит из псарни. Рамси даже не смотрит на него, и Вонючка не ищет его взгляда. Проходят мимо друг друга, тычок под колени – Вонючка шлепается неловко, расплескивая дерьмо и увязая в нем руками.
– Ну под ноги же надо смотреть, – цокает языком Рамси.
– Да, милорд. Простите, милорд, – за собачьим дерьмом не видно, как подрагивают оставшиеся пальцы.
– Да ничего, ничего, Вонючка. Приберешь – и забудем, – Рамси свистит и поднимает лопату, прислоненную к стене псарни, перебрасывает через плечо. С лопатой и уходит. Настроение становится немного лучше.
День девятнадцатый.
Нетерпеливо ластятся, шумно дышат собаки, вязнут копытами лошади в болотистой земле. Парни Бастарда едут на охоту. Здоровые, шумные, потные под теплыми одеждами из шкур, они гогочут, обнажая горла.
– А какие титищи у этой бабы, я таких сроду не видал! – Желтый Хрен звучно ржет, отпуская поводья и облезшими руками показывая на себе.
– Ты б так не показывал, а то у самого еще титьки вырастут, как у бабы, – суеверно и серьезно осаживает его Кислый Алин, и все хохочут над ним.
– Это ж как же титьки у мужика-то вырастут? – Лутон вытирает выступившую от смеха слезу.
– А так. Что к себе примеришь – то с тобой и будет. Богами клянусь, мне так матушка говорила.
– А про зубы выбитые к близкой смерти тебе матушка не говорила? – с издевкой спрашивает Лутон.
– Как же, говорила-говорила… – с готовностью начинает Алин, но закончить не успевает – Лутон с размаху бьет его рукой в жесткой перчатке по зубам, слегка склонившись с коня. – Ах ты шукин шын! – орет Алин, зажимая закровавивший рот. – Ты што?! А вджуг вжапжавду выбьешь?!
Все опять смеются, обиженный Алин утирается рукавом. Деймон не хохочет со всеми, но и его губ касается улыбка, когда он слегка пришпоривает коня, подбираясь ближе к едущему впереди Рамси.
– Шутки шутками, а и вправду, что ты с нами вчера не пошел? – тихо спрашивает Деймон, ровно покачиваясь в седле. Рамси смотрит на него искоса. Он и любит Деймона, и не любит. С одного взгляда, тот верный товарищ, как и остальные, но с другого – больно умен и догадлив.
– Не пошел и не пошел, – своенравно отвечает Рамси. – Больно еще радости на ваши хрены смотреть.
– И то верно, – согласно кивает Деймон. – Ну, дело твое. Но титьки у той бабы и правда знатные, – он хохочет звонко, мелодично, во все горло, и шпорит коня. Пусть девки в лесу, пусть эти суки слышат, как едут Парни Бастарда.
Рамси тоже зажимает конские бока ногами, скорее направляясь вперед. Он не любит платить за хорошую еблю, хотя скорее, хорошая ебля на его вкус нигде не продается. Хотя еще скорее – его просто не пускают больше туда, где он убивает шлюх. В борделе нельзя купить убийство, а кой толк, если нет счастливой смерти в конце? Но другое дело здесь, на охоте – здесь и душу, и яйца греет то, как он собирается трахнуть сучьих прячущихся девок, когда загонит. Трахнет перед тем, как отдать их своим парням. Как говорят, и на других посмотреть, и себя показать. А потом они умрут. Хорошо охотится Болтонский бастард со своими ребятами, всем на диво! Рамси еще шпорит коня и первый раз за день улыбается.
День двадцать седьмой.
Библиотека темна и полна ужасов, так думает Рамси Сноу, когда по отцовскому наказу снова и снова читает одну и ту же строчку. Если быть честным с самим собой, отцовский наказ состоял в том, чтобы прочесть всю книгу – не стоило при нем путать одного Уолдера Фрея с другим Уолдером Фреем, – но Рамси, даже вдумчиво вчитываясь, едва половину имен может запомнить. Но если он хочет быть лордом, ему нужно много знать и читать. Лорды умеют читать. Рамси до приезда в Дредфорт ни читать, ни писать не умел, но быстро выучился, и теперь мог бы хвастаться тем, что разбирает книги не по слогам и обладает почти мейстерским почерком. Мог бы, но некому. Он в библиотеке один, да и вообще здесь, всегда один, и это именно так, как должно быть. Рамси перелистывает страницу, подпирая толстую щеку ладонью с кровавым перстнем, и его губы тихо шевелятся, пока он зазубривает имена, которые после стребует на память отец.
Дверь скрипит, кто-то шумно пробирается внутрь. Рамси поднимает и щурит глаза. Неожиданно Уолда. Теребит толстыми пальцами платок, оглядывается, ойкает, когда замечает пасынка.
– А я-то думала, здесь никого не будет, – простодушно говорит она, заправляя под платок выпавшую светлую кудряшку. Рамси молчит и утыкается обратно в книгу. Раз Фрей, два Фрей, три Фрей… – Я хотела побыть одна, – еще мнется чуток.
– Мне уйти… матушка? – спрашивает Рамси, забыв сперва добавить вежливости в голос: Уолда почти его ровесница, и Рамси часто забывает прибавлять все эти "матушка", "миледи" и прочую лордову хренотень. Да уж, хотя Рамси и нравится быть лордом, хочется быть лордом, есть неудобные вещи. Сотни вещей, о которых невозможно помнить. Особенно когда память занимают бесполезные имена.
– Нет-нет, – Уолда машет головой, и жидкая кудряшка опять выбивается из-под платка. – Ты мне совсем не мешаешь. Просто эти… – она хихикает, – девицы, которых взял твой отец мне в услужение… везде ходят за мной. "Леди Уолда, наденьте плащ", "леди Уолда, не запачкайте сапожек", "леди Уолда, не налегайте так на пирожные"… Нет, сначала мне это даже нравилось, я-то выросла среди стольких сестер да братьев, за мной никто с горшком и гребешком не бегал. Но потом… – она неловко мнет платок. – Не говори этого лорду Русе. Пожалуйста. Я знаю, он очень старается для меня, и это подарок, а я так его не ценю…
– Я не скажу, матушка, – губы Рамси трогает слабая улыбка. Оказывается, даже с этой жирной свиньей у него может быть что-то общее. Одиночество. Тяжкая жажда одиночества.
Уолда еще стоит, поглядывая по сторонам и, видимо, чувствуя себя неуютно. Потом вдруг садится на стул напротив.
– А что ты читаешь? – она спрашивает, расправляя юбки на коленях, и уже немного раздражает.
– Книгу, – коротко отвечает Рамси. Но вопросительный взгляд Уолды никак не дает сосредоточиться, и он отвечает подробнее: – Отец хочет, чтобы я знал всех наших вассалов и союзников поименно и чем они славны, – он не говорит, зачем Русе этого хочет, но все и так прозрачно. И хоть Уолда глупа сама по себе, все же у нее достаточно ума, чтобы тоже не касаться этой темы. Она еще теребит платок и потом несмело высказывается, показывая толстой рукой:
– Там на странице герб моей семьи… ты тоже не можешь запомнить их всех? – она снова глупо хихикает. Рамси поднимает на нее непонимающий взгляд. – Знаешь, даже сами Фреи путаются друг в друге, куда уж остальным, – поясняет Уолда. – Но я-то со всеми дядьями и тетками росла. И если хочешь, – она наклоняется ближе к Рамси, – могу помочь тебе их всех запомнить, и об этом лорду Русе мы тоже ничего не скажем, – ее водянистые глаза пусты, и от нее пахнет сладким пирогом. Рамси задумчиво оценивает предложение и кивает.
– Пожалуй, это звучит хорошо, матушка.
Уолда расцветает на глазах, и Рамси внимательно следит за меняющимся выражением ее лица. Он так и не решил, насколько она глупа. Глупее очень и очень многих, но где-то в глубине водянистых глаз есть маленькая хитринка, которой Рамси не понимает. Это не беспокоит его, но сейчас он осознает, что не может с уверенностью сказать, о чем думает Толстая Уолда.
"Неважно. Я все равно убью каждого жирненького порося, которым ты соберешься разродиться, раньше, чем он выберется из поросячьей колыбели".
Уолда садится ближе и придвигает к себе книгу с именами своей семьи. Она бросает короткий взгляд на Рамси, и тень неестественно приязненной улыбки застывает в ее пустых глазах.
"Я убью тебя, если ты хоть одним пальцем тронешь волосы на головке моего сына. Сына моего лорда. Я убью тебя".
Они читают родовую книгу Фреев, и Уолда часто высоко смеется, когда Рамси ругается сквозь зубы, путая одного ее дядьку с другим. В общем-то, они довольно неплохо проводят время.
День тридцать пятый.
– Ответишь мне после собрания, – походя говорит Русе за общим завтраком. – Неделя уже прошла, надеюсь, ты выучил все, что я тебе сказал.
– Да, отец, – кивает Рамси. Пальцы выпачканы мясным жиром и медом, он обгрызает куропаткину ногу и не проявляет никаких эмоций. Русе тоже больше ничего не говорит, разламывая кроличью лапку и вытягивая кровавый сок жестким ртом.
</p>
<p align="center" style="box-sizing: border-box; max-height: 1e+06px; margin: 0px; color: rgb(0, 0, 0); font-family: Verdana, "Open Sans", sans-serif; font-size: 16px; background-color: rgb(246, 236, 218);">
–</p>
<p>
Рамси, в одной рубахе и легких бриджах, сверяется с захваченной из библиотеки книгой последний раз. Он и так помнит имя каждого живого и мертвого северянина, каждого живого и мертвого железнорожденного, каждого человека Долины и Речных земель, даже Фреев, спасибо Уолде. Но одна ошибка перед отцом может перечеркнуть эти знания. Рамси не любит ошибаться.
Но когда Русе заходит, Рамси куда интереснее собачья цепь-удавка на его поясе, чем легкое осуждение в брошенном на убранную книгу взгляде.
– Начинай, – без предисловий говорит Русе и снимает удавку, кладет на стол.
Русе раздевается под внимательным взглядом Рамси, пока тот на память перечисляет имена, даты и события. Иногда Русе спрашивает что-то, и Рамси послушно и верно отвечает. Расходится стяжка грязно-розового плаща, и тот падает к маленьким ступням. Русе неспешно, смотря в никуда, расцепляет крючки на дублете из отделанной мехом черной кожи, с кольчужными рукавами и розовой шелковой подкладкой, развязывает шнурки. Снимает ремни и кинжальную перевязь, стягивает через голову рубаху, оставаясь в одних узких бриджах и сапогах. Садится на сыновнюю постель и слушает, по одному стягивая сапоги и развязывая шнуровку бриджей. Машинально проводит рукой по худой безволосой груди, сидя голым, смотря куда-то сквозь промороженное оконце, пока Рамси говорит и говорит, не сбиваясь.
Рамси смотрит на отца, и холодный сквозняк от оконца до двери перестает чувствоваться. Русе раздевается так спокойно и размеренно, что кажется, будто он собирается принять ванну, а не взять собственного сына в рот. Отец выглядит уставшим, даже немного изможденным, Рамси может увидеть пару проступающих под гладкой кожей ребер и еще больше идущей по лобку седины, паучьей сеткой вьющейся вокруг маленького члена. Кажется, Рамси сбивается от мысли об этой седине, потому что Русе смотрит на него искоса, с каким-то слабым-слабым недовольством. Потому что он должен, не сбиваясь и не совершая ошибок, перечислять семейства, а не думать о том, как собственный член натягивает штанину холщовых бриджей.