-Арман, боже мой, сколько мук я вам причинила! Но я люблю вас! - Она со страстью глядела в его лицо. – Простите меня!
-Я ждал и дольше, Изабелла!
-Мне было жаль его, но без вас я не могу жить! – шептала она пылко.
Де Силлек только повернул ее лицо к себе и вгляделся в широко распахнутые глаза жены.
-Я мог бы утешить вас, дорогая? Скажите мне все…
Его голос противоречил недоверчивому взгляду.
-Я не могу…
-Отчего же, радость моя?
-Я боюсь вас!
-Раньше этого не было, Изабелла.
-Раньше я не любила вас так сильно! - она обольстительно улыбнулась.- Я раньше не так относилась к вам, любимый. А теперь я без вас не могу…
Лицо де Силлек прояснилось.
-Вы прощаете мне, мой возлюбленный? - прошептала она со страстью, наполняя его сладким желанием победы.
-Как вам сказать…
-Мне было не по себе, - призналась Изабелла, поколебавшись. – Будто я убила его…
-Нежное сердечко! - с бесконечной нежностью шепнул он и коснулся губами ее белого плеча. - Изабелла, твоей вины в том, что ты - сама любовь, нет! Не мучай себя мыслями, которые изначально неверны. Ненавидеть себя за то, что вы есть - безумие, мой ангел. Вы есть, желанная, обольстительная, искушенная, добрая, храбрая, кокетливая! Вы считаете себя простодушным и откровенным человеком, но, когда вы прямо смотрите в глаза де Дромолю, а у него темнеет лицо, у меня сердце разрывается от ревности! Я молча стою в стороне и гадаю, что таится за вашей нежной улыбкой, предназначенной не мне!
-Вы счастливы со мной, Арман!? Но это так трудно, наверно, когда жена…такая безрассудная.
Де Силлек рассмеялся. Изабелла в восторге прижалась к его телу. Сердце ее прыгало от радости.
-Я провел дурные часы, не скрою. Даже очень дурные. Вы потрясли меня, дорогая.
Изабелла смутилась.
-Я хотела бы быть другой…
-Другой? Чересчур идеальной, наверно? Но, Изабелла, что бы я стал делать с женой, которая не хочет оплакивать тех, кого называет своими друзьями? Что бы я стал делать с женой, не умеющей быть благодарной, корыстной женщиной или равнодушной к чужим страданиям? Я не любил бы ее так!
Он опять рассмеялся, увидев ее изумленный взгляд.
-Вас это удивляет, дорогая?
-Да, признаюсь! Но, мой милый, простили ли вы меня? Пожалуйста, скажите, что да! Я сойду с ума от мысли, что заставила вас страдать!
-Дорогая моя супруга, вы -сама любовь и счастье! Ну а муки… Признаюсь, я изнываю в разлуке с вами, жажду каждую секунду дарить вам блаженство, плохо засыпаю вдали от вас…
-Но вы не пришли ко мне в ту ночь! Отправились к де Арамисец, а затем уехали к де Тревилю! А я ждала вас всю ночь!
-Я не мог бы глаз сомкнуть, гадая, кого из нас двоих –меня или дона Себастьяна - вы предпочтете! Это было выше моих сил - ждать! Особенно, когда меня переполняло мрачное желание целовать ваши губы, обнимать вашу тонкую талию, ваши плечи, самые красивые в Париже!
-Вы не должны были сомневаться во мне!
-А вы во мне! Вы вели себя так независимо, словно я чужой для вас человек, вы боялись меня! Отчего? Оттого, что меня не приводили в восторг ваши путешествия в лес?!
-О, мой дорогой! - благодарно прошептала она. – Я так счастлива с вами.
Больше разговоров об этом не было, только Изабелла порой украдкой вздыхала да сторонилась де Арамисец, пока он как- то прямо не заявил друзьям:
-Вы можете считать меня кровожадным, господа, но я рад, что эта эпопея с Людовиком, моим внезапно обретенным братом, закончилась. Я молюсь за его душу, но признаюсь, что порой он невыразимо стеснял меня!
-Да вы что? – удивился де Батц, скосив глаз на замершую Изабеллу.
-Конечно, г-да! Эти его возможные имущественные права… на мое поместье волновали меня чрезвычайно. И потом, - вы не замечали, нет? - меня нервировала его вечно измученная улыбка, будто я ему что - должен, будто в чем- то перед ним смертельно виноват… В чем, все удивлялся я. Только в том, что провел с матушкой все детство, а он нет? Но это не моя вина, а его беда. Так что все это время мне было чертовски неуютно с ним!
-И мне, - подала голос Изабелла.
-И мне!- отозвался де Силлек.
-Судьба оказалась достаточно любезной, чтоб вернуть все на круги своя. Восхвалим господа нашего, дорогая графиня, за внезапное избавление от наших мук и будем счастливо жить дальше…Так, а почему, собственно, моя собственная супруга так надолго задерживается у его Величества, а? Г-жа де Силлек, что она там делает, скажите на милость?
-Поет, мой друг!
-Опять поет любовные куплеты? Что ж это такое, г-да? Страсть короля Людовика к голосу моей супруги злит меня невообразимо! По вашему примеру, де Силлек, я скоро начну приходить к вам, чтоб вы, как друг, разделили со мной мою ярость и оскорбленное самолюбие!
-С удовольствием приму вас, мой дорогой друг!
========== Глава 12 В которой появляется поэт ==========
Королю вскоре наскучила война, и он решил вернуться в столицу. Париж обрадовано принял их величеств, зашумел и заблистал фейерверками. Праздновали еще и потому, что через некоторое время кардинал Ришелье прислал Его величеству приятное известие - 27 февраля 1628 года представители Ла-Рошель нижайше просили аудиенции у его Величества.
Джулия узнала об этом у гостях у Изабеллы и, движимая смутным предчувствием, помчалась домой, к де Арамисец.
-Что вы, ничего особенного не случилось!- успокоил он ее со сладкой улыбкой. – Война, слава господу нашему, закончилась. Жан Гитон - мэр Ла- Рошели - согласился капитулировать. Король справедливо посчитал, что милосердие такой же действенный инструмент власти, что и устрашение. Поэтому Его величество везет оставшемуся населению хлеб. Мы, ясно, сопровождаем его. Поездка займет только месяц, дорогая! Не беспокойтесь.
Он уехал. И сразу их дом приобрел сиротливый, унылый вид. Даже в роскошно обставленных комнатах стало неуютно и холодно, а огонь в камине никак не хотел разгораться. Джулия немного поплакала от досады и, может быть, от одиночества и, раздосадованная тишиной в доме, согласилась, ради исключения, принять какого- то посетителя, ссылающегося на дело к де Арамисец.
Слуга вернулся в сопровождении застенчивого красивого юноши, почти мальчика. Его внешность ласкала взор мягкой красотой итальянцев или жителей Тулузы: идеальный греческий профиль, очень смуглая, бархатная кожа, еще по- детски припухлые алые губы. Темные короткие волосы прекрасно гармонировали с глазами юноши - большими, синими, -которые мечтательно и задумчиво светились из- под длинных черных ресниц.
Одет он был бедно, но чисто. Вид не портила даже разорванная по шву на рукаве куртка из алого сукна, стоптанные сапоги и потрепанные штаны из черного бархата. Через плечо его висел тощий дорожный мешок, а за спину он задвинул поцарапанную старую лютню.
Оказавшись в богатых покоях, юноша, казалось, забыл, зачем пришел. Во всяком случае, в глазах его засияло искреннее, беспредельное восхищение прекрасной дамой, что стояла перед ним. Он был недалек до того, чтоб в изумлении протирать глаза. Восторженные чувства его были столь очевидны, что польщенная Джулия украдкой глянула на себя в большое зеркало над камином. И впрямь, дымно-розовое атласное платье с широким поясом с бахромой и серебряным шитьем по лифу и низу юбки необычайно шло ей, а локоны, уложенные по последней моде у висков, выгодно отделяли голубые ласковые глаза. Кружева на длинном воротнике были самые модные –из Санлиса. Совсем недавно Людовик XIII запретил использование кружев и безделушек иностранного производства, чтобы поощрять развитие французской индустрии роскоши. Шелк теперь ткали в Лионе, кружева изготовляли в Санлисе, тонкие ткани – в Руане. В Сен-Море, стали изготавливать узорчатый бархат. Джулия всю последнюю неделю пыталась выкупить хоть несколько ярдов красовой материи, но это оказалось невозможно - всю имеющуюся в наличии ткань приобрел брат короля Гастон Орлеанский.
И Джулия впервые за этот тоскливый день улыбнулась. И, так как юноша застыл, глядя на нее, растерянный и ослепленный, Джулии пришлось самой начать разговор.
-Я слушаю вас, - ласково произнесла она. Она села в высокое кресло с вышитыми на нем синими цветами, стараясь, чтоб платье легло вокруг красивыми складками, а тусклое солнце, заглядывающее в гостиную через окна, заиграло на ее золотых волосах.
-Я хотел бы видеть его светлость г-на де Арамисец, - пробормотал юноша и покраснел до ушей. Его смущение растрогало Джулию и она подарила ему одну из своих самых обворожительных улыбок.
-Г-н де Арамисец уехал ненадолго. Но вы можете рассказать мне, что привело вас к нему.
-Я должен был передать г-ну де Арамисец письмо от матушки,- пояснил юноша все так же робко, переминаясь с ноги на ногу. Джулия слушала его со смешанным чувством грусти и удовольствия. Юноша говорил с тем же незабываемым мягким акцентом, что и де Арамисец.
-Вы прибыли из Прованса, да? - спросила Джулия.
-Господин когда-то очень по-доброму предложил матушке устроить меня в Париже. Я - Франсуа Ларен.
-Ларен? Мне знакомо это имя, только не могу припомнить, в связи с чем я его слышала!
-Моя матушка была кормилицей господина!
-Ах, верно, - вспомнила Джулия.
-Мой старший брат был молочным братом его светлости г-на де Арамисец. Я сам никогда не видел молодого господина!
-Но, тем не менее, приехали в Париж?
-Да, ваша милость!
-Бежите от чего-то? Или хотите посмотреть огромный пленительный мир, и, наверно, как трубадур, играете на лютне?
Юноша улыбнулся. У него была очень хорошая, застенчивая и доверчивая улыбка.
-О, да!- прошептал он.
-Франсуа, вам, по- видимому, некуда идти?
-Да!
-Оставайтесь здесь, у меня, до приезда г-на де Арамисец! Не оставлять же мне вас на улице! Когда мой супруг вернется, он что- нибудь сделает для вас!
Джулия вызвала слугу и велела устроить Франсуа в комнатах внизу. И совсем забыла о нем. Вернувшись вечером из Лувра, она была весьма удивлена, когда управляющий, отчитываясь за день о покупках и финансах, задумчиво добавил:
-А у него талант, ваша милость, у этого мальчика!
-О ком вы?
-Об этом юноше, Франсуа! Он пел нам сегодня целый день.
-Да кто же?
-Мальчик, что пришел вчера к вашей милости!
-Ах да! - вспомнила Джулия.- Вы утверждаете, он превосходно поет?
-Божественно, ваша милость! Говорит, что столько времени слушал лес, пение зябликов, журчание ручья на старой мельнице, что запел!
-Что ты о нем думаешь, Оливье?
-Он - романтик, госпожа! Все мы такие в 16 лет. Добрые, веселые, неисправимые мечтатели! Жаль, что он сирота!
-Как?! - воскликнула пораженная Джулия.
-Он не сказал вашей милости? Мать его была уже при смерти, когда написала письмо нашему господину. Она только его и знала в Париже. Г-н однажды предложил ей устроить сыновей, но оба Ларена отказались. Они не хотели разлучаться. Но брат Франсуа утонул в прошлом месяце. Был страшный шторм, ваша милость! И мальчик остался один.
-Господи, - прошептала шокированная Джулия. – Милое дитя! Зови же его сюда скорее! Нет, пусть лучше приходит в музыкальную комнату. И пусть с собой возьмет лютню! Ах, да! Принесите нам вина!
Франсуа вошел очень напряженный, словно в этот час решалась его судьба. Но он держал себя в руках - его поклон был грациозен и легок, а обжигающий взгляд говорил больше всех слов. Джулия очень нежно улыбнулась ему, помня разговор с управляющим, и пригласила сесть на табурет, стоящий недалеко от ее кресла.
-Франсуа! - начала она ободряюще.- Мне сказали, что вы чудесно поете. Прошу вас, исполните что- нибудь для меня. Все инструменты к вашим услугам.
Юноша огляделся.
-Ваша милость, я никогда не брал в руки столь дорогие инструменты. Я возьму мою скромную лютню.
Он соскользнул на одно колено. Его длинные пальцы задумчиво тронули струны.
-Для дам у нас поют именно так, - краснея, пояснил он и начал исполнять старую провансальскую песню с характерными плавными напевами и резким окончанием.
-Вы - поэт, Франсуа! - воскликнула Джулия в восторге. – У вас удивительный голос.
Франсуа поднял на нее красноречивый взгляд.
-Я могу и лучше! - доверительно сказал он. – Я не хочу хвастаться, но я играю на всем, что имеет честь находится в этой комнате.
Для большей убедительности он прижал к груди лютню. Вид его- коленопреклоненного, юного, милого, в ожидании решения своей судьбы, тронул Джулию до слез.
-Хотите остаться у меня? Если да, я сделаю вас властителем музыки в этом доме, милый Франсуа.
-Да, - смущенно пробормотал он. – Обещаю, я стану служить вашей милости, как раб.
-Нет, Франсуа! Ты станешь служить мне, как паж! Да, паж! Как сказала бы Изабелла - я так романтична!
Вскоре Франсуа стал любимцем всего дома. Его добрый нрав, готовность помочь, а то и развеселить песней всех желающих подкупили весь дом. Он знал множество песен – задорных, шуточных, которые так нравятся простонародью, но лучше всего ему удавались романтические печальные баллады. Кухарки, служанки и горничные слушали его и тщательно вытирали передниками глаза –так проникновенно он пел.
Джулия обычно звала его к себе долгими осенними вечерами. Он застенчиво входил в музыкальную комнату, краснея, целовал руку хозяйке.
-Я не смею, не могу спросить! - как- то пробормотал он, поддерживая хозяйке ноты. Джулия разбирала новую песенку, которую собиралась исполнить для Его Величества на следующем приеме.
-Что такое, Франсуа?
-Мадам, вы, верно, сочтете меня дерзким, и я навсегда потеряю возможность находится рядом с вашей милостью!
-Я слушаю тебя! Неужели ты хочешь вернуться в Прованс? Я была бы очень огорчена!
-Нет! - воскликнул он столь поспешно, словно эта мысль привела его в ужас.
-Тогда смело говори, Франсуа.
-Я прошу дозволения приходить в музыкальную комнату, ваша милость, в те часы, когда ваша милость в королевском дворце Лувре. Я хочу сочинить гимн в честь вашей милости!
Он покраснел до корней волос. Джулия рассмеялась.
-Ну конечно, сочини, прошу тебя. И, если можешь, не один. Я скажу тебе больше –мне,увы, слишком давно не посвящали куплеты - мой супруг, уж не знаю как, отвадил всех моих поклонников.
-В честь вас уже сочиняли гимны?! – заметил он с каким- то странным дрожанием в голосе.
-Не совсем так, Франсуа!– помолчав, сказала Джулия, внезапно ощутив тяжесть в сердце. Юноша своим пением, наивными стихами, непосредственным смехом скрашивал ее одиночество, но не мог до конца избавить ее от тоски по мужу. Уже прошло три недели, а известий от де Арамисец не поступало. Джулия каждую ночь ворочалась в холодной постели без сна, испытывая давящую боль в груди. Ей было страшно, что былая беззаботная жизнь с Анри уже не повторится никогда. Предчувствия какой- то неотвратимой беды томили ее, лишали сна и покоя.
Кроме того, ей хотелось, чтоб де Арамисец разделил с ней радость от тайны, которую она носила в себе уже несколько месяцев. Она проклинала чрезвычайную самостоятельность мужчин и злилась на себя, что не может спокойно выслушивать вопросы о муже в Лувре или знакомые южные нотки в голосе Франсуа.
К юноше она испытывала искреннюю симпатию. Он ей нравился, и, возможно, она была даже в него чуточку влюблена. Влюблена в звонкий смех, в синие беззаботные глаза, в юность, в его мечты о наивном простом счастье. Но сама того не понимая, она любила в нем де Арамисец. Глубокий голос Франсуа напоминал о нем, живость движений, гибкость, музыкальность, да и просто тот факт, что он был из тех же мест, согревали ее сердце. Но все чаще слезы наворачивались ей на глаза, она поднималась в детскую к дочери, всматривалась в ее глазки и боялась спустить ее с рук, чтоб тревожные мысли вновь не налетели на нее ужасающим роем и не заставили плакать.
Вот и сегодня она не смогла сдержать слез и, бессильно опустив голову на руки, рыдала у столика с начатым вышиванием. И такими безутешными, разрывающими душу были эти слезы, что Франсуа, ищущий хозяйку, быстрее молнии бросился к ней. Бледный, испуганный, растерянный, он упал перед ней на колени.