Телохранитель носил звучное имя Сандор, но Джоффри за глаза, а иной раз и в лицо называл его именем еще более звучным: «мой цепной Пес». Однажды во время вечернего конвоирования Санса осмелилась раскрыть рот и спросить, как он относится к подобному прозвищу. Телохранитель ответствовал на диво спокойно, что лучше собаки, чем люди, что нет ничего на свете гаже и подлей людей. Посему кличка Пес для него ничуть не оскорбительна.
Вдруг он остановился. «Смотри сюда, цыплёнок. Ты думаешь, это собаки сделали? — и он откинул волосы от лица. — Люди. Такое только от людей и получишь. Что, красиво? Не опускай глазки долу, смотри, на что способны люди…» И Санса смотрела. Открыв рот, чувствуя, как по спине струйкой течет холодный пот, кляня себя за дурость и болтливость. «Лишь бы пронесло».
И такого человека тетка наняла охранять звездного мальчика Джоффа? Да от него самого надо охраняться.
На следующий день Санса попыталась промямлить свои измышления Джоффри и отказаться от вечернего провожания. Брат заржал и сообщил матери, что Пес напугал Сансу. Тетка снисходительно пояснила Сансе, что злость такого человека, взятая под контроль деньгами, способна удержать других, ему подобных, от покушений на Джоффа. «Пойми, дорогая, что зависть и злость кругом безграничны. Кто-то должен оберегать нас. А этот человек свое дело знает…» — улыбнулась тетка.
Джоффри как-то по пьяни, когда матери не было дома (уехала с визитом к местному «бонзе», прихватив с собой и Пса), сообщил с гаденьким блеском в глазах: «Да она его еще и не только так использует». Санса внутренне содрогнулась, поняв намек, но углубляться в тему не стала. С одной стороны, было нехорошо о таком говорить, а с другой — не хотелось доставлять удовольствие Джоффри и выдавать свои чувства, показывая, что она ему поверила. Санса стала внимательнее вести свои наблюдения и делала соответствующие выводы, увы, отчасти подтверждающие намек Джоффа. Тетка ее ровно и свысока общалась с любой прислугой, будь то шофер, гувернантка или телохранитель, но в ее указаниях Псу порой скользило что-то совершенно инородное. Использовать, но по-другому.
Вблизи этого семейства начинали приоткрываться премерзкие тайны, про которые знать-то не надо, взгляды, которые хочется «развидеть», речи, которые хочется забыть. Упорядоченный, внешне благополучный мир состоятельного семейства в приближении оказался странной буффонадой, разыгрывающейся на фоне стильных декораций. И Сансе не было тут места, и не было ни сил, ни желания это место себе завоевывать.
Поехать на такого рода каникулы была, конечно, идея тетки Серсеи и дяди Роберта, а мать робко предложила это Сансе. Санса, для порядка с денек поразмыслив, решила, что матери нужен отдых. В душе обе они понимали, что мать так и не оправилась после внезапной смерти отца, которая произошла около года назад, когда он уехал в столицу по делам. Все проблемы, что мать взвалила на себя после этого, вся работа, которую она выискивала, что дома, что вне дома, были нужны не только для того, чтобы удержать на плаву обширный семейный бюджет, но и служили матери нишей, в которую та могла спрятаться от жестокой правды. Внешне спокойная, сосредоточенная на своем внутреннем мирке Санса в свои пятнадцать не способна была правильно поддержать мать и попросту боялась, что если они вдвоем начнут говорить об этом, то утонут в слезах или умрут от обезвоживания, не в силах остановиться.
Поездка на море на встречу с теткой и ее семейством стала и для Сансы своеобразным побегом — от молчания, висящего как топор в комнатах, где прежде они счастливо обитали всемером, а теперь остались вдвоем. Старший брат был в университете на другом конце света и жил своей жизнью. Трех младших детей забрала на время семья другой тетки — сестры отца. А с матерью осталась Санса под предлогом желания закончить школу, в душе боясь, что мать может не выдержать одиночества. Позднее Санса начала понимать, что, возможно, ее нежелание покидать мать было ошибкой. Мать продолжала цепляться за обломки семьи, по сути уже переставшей существовать. Этот факт нужно было принять, пропустить через себя и жить дальше, как матери, так и самой Сансе.
И вот, в неосознанном желании сбежать от всего этого немыслимого клубка переживаний и недоговорённостей Санса собрала рюкзак (мать поджала губы, увидев это) и старый отцовский Samsonite, который он брал в дальние поездки, и уехала. Улетела на море, чтобы встретиться с незнакомой прежде теткой и неведомыми братьями и сестрой. В конце концов ей, наверное, тоже нужен был отдых.
Брат, эстрадный певчик, в свои семнадцать за недолгий срок своей звездной карьеры успел влюбить в себя половину страны и теперь купался в лучах славы на берегу моря в курортном городке, что его мать выбрала базой для его «приморских гастролей». Пару раз в неделю он на лимузине (вызывающем у Сансы странное чувство неадекватности пространства) ездил на разные курортные базы и давал запланированные концерты. Временами это были выступления в узком элитарном кругу, вроде частных клубов, и пару раз в местных залах или общественных центрах. Влюбленные девочки находились всегда и во всех кругах, — от низов до верхов залы были переполнены: все же какая-никакая, а столичная знаменитость посетила, такое тут случалось не каждый день. Так что суммы, на которые рассчитывала тетя (Санса краем уха слышала ее «деловые» разговоры с организаторами), были собраны и даже с лихвой.
Не занятое работой время Джоффри проводил с семьей или с разными приятелями из местной элиты. Эти набегали как тараканы, отчасти, чтобы погреться в лучах чужой славы, отчасти — себя показать, и, к слову, некоторые из местных были куда менее испорчены, чем Джоффри. С кем-то из них Санса порой разговаривала, за другими наблюдала и пришла к выводу, что хуже Джоффри трудно было себе кого-то представить.
Отец семейства остался в столице: дела не давали ему возможности отлучиться и отдохнуть с семьей. Так, по крайней мере, сказала тетка. Джоффри пренебрежительно фыркнул на вопрос Сансы о том, неужели и вправду дела так неотложны, что отец не может вырваться к семье хотя бы на несколько дней. «Ага, занят он, ну да. Кабаки и бабы. Бабы и кабаки. Так, по-хорошему, мы от него отдыхаем». Санса благоразумно промолчала в ответ: за любые намеки на критику в адрес своего семейства Джофф мог и взвиться, несмотря на то, что сам допускал крайне непочтительные замечания, и с большим удовольствием. Но что позволено Юпитеру, не позволено быку. В своих собственных глазах Джоффри, бесспорно, видел себя Юпитером, а уж какое место в иерархии отводилось Сансе, было страшно себе представить.
Санса хорошо помнила мужа тетки, толстяка-жизнелюба, периодически наведывавшегося в гости к отцу, с которым они были старыми друзьями. Дядя вносил в их дом приятную суматоху и непривычный шум, подтрунивая над девочками и травя часто неприличные байки о далекой молодости, во время которой, судя по повествованиям, они с отцом неплохо повеселились. Мать поджимала губы от этих россказней, а сама Санса ничего против дяди не имела, если только он не дышал на нее неистребимым перегаром.
Сейчас, пожалуй, ей было бы даже приятно с ним повидаться. Впрочем, на похороны отца он не прилетел, и по разговорам матери с другими родственниками Санса поняла, что страшная и неожиданная новость вогнала его в тяжелейший и долгий запой. После он звонил матери, говорил с ней долго, то разражаясь проклятьями и сетуя, то обещая любую поддержку, только стоит ему намекнуть — и все будет. С тех пор вестей от него не было, — до этого приглашения для Сансы на море — но от кого оно последовало, было все так же непонятно. Хотя Сансе все больше казалось, что ее визит был инициирован теткой, и оставалось лишь гадать, что за мотивы заставили ее это сделать. В любом случае, в сложившейся ситуации друзей у нее здесь не было.
Похоже, с наименьшей враждебностью к Сансе относился обожженный телохранитель. Бонна младших детей шпыняла ее, чувствуя скрытую неприязнь хозяйки к племяннице, а ее подопечные, хоть и не походившие по характеру на «звездного» братца, были милы, но погоды не делали. Вот и оставалось сидеть в позе лотоса и ждать, когда же пройдет эта напасть. Если вообще пройдет. Подсознательно Санса чувствовала, что вся эта затея с отпуском нужна для того, чтобы семейство тетки с ней познакомилось и, возможно, впоследствии взяло ее к себе. Было ли это «благотворительностью» со стороны этой семьи или тайным сговором с матерью — неизвестно, но в любом случае радости от такого предположения Сансе не было никакой. Были досада, горечь, унизительное ощущение зависимости и несвободы.
На долю Сансы приходилась часть наследства от отца: его капитал и вложения были в руках посредников, управлялись адвокатами и ждали своего часа — момента, когда дети войдут в возраст и приобретут профессию. Таковы были условия завещания. Так что кажущаяся «благотворительность» могла быть обычной ширмой, прикрывающей корысть. Все это было до тошноты противно, думать об этом не хотелось. Но до решения вопросов подобного рода была еще уйма времени…
А пока — вот она тут, в море, в трусах стоит, красная как помидор. Санса чувствовала, как от мысли о том, что ее купание наблюдал здоровенный, страшенный мужик, горит влажное лицо, и даже ветерок был не в силах его охладить. А она даже не знает, когда он уйдет с берега (если вообще уйдет) и не сделает ли он чего. А если вдруг захочет сделать, то нет человека на земле, что смог бы за нее заступиться.
К тому же, единственным в этом доме, кто за нее вообще заступался, был именно он, Пес. Он не дал одним приятным вечерком обкуренному Джоффу прижечь ей плечо окурком самокрутки. Дотащил ее до гостиницы в тот единственный раз, когда она напилась с компанией Джоффри.
На следующий день после сабантуя тетка обдала ее презрением и намекнула, что отошлет ее домой, если она будет так дурно себя вести и — о, боги! — совращать Джоффа с пути истинного. Сансу напоила компания избранных «золотых дружков» Джоффри и, дойдя до кондиции, эти товарищи всерьез собрались «проверить все ее плоскости» и «так ли рыже у нее в трусах» — это она смутно помнила.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, не оставь тетка тогда телохранителя дома. Сама Серсея ушла на благотворительный вечер местных пожилых дам-попечительниц. Этот выход в свет показался ей неопасным, и она взяла с собой младших детей, гувернантку и шофера. Телохранитель Пес остался дома.
«С такой рожей нельзя к благотворительницам, — люди тебя увидят и расхотят жертвовать деньги… — прокомментировал Джофф. — Разве только что жалость поборет отвращение». Пес никак не отреагировал на это заявление, а Сансе стало мучительно стыдно такое слушать, — она не знала, какое надо в таких случаях делать лицо и как себя вести. Защищать Пса было глупо, но при его общей брутальности Сансе почему-то он казался странно уязвимым. Тем паче, ответить он не мог, не потеряв при этом место. Где же она, граница терпения, силой удерживаемая доводами рассудка и расчетом?
Воспользовавшись отсутствием матери, Джофф обзвонил приятелей и организовал оргию на пляже. Обстановку слегка подпортило то, что обещавшиеся девочки не пришли, а новых выискивать было поздно, поэтому взоры мальчишек обратились на Сансу. Поначалу все шло гладко, и глупенькая Санса не заподозрила подвоха. Пить она не умела, делала это крайне редко. Впрочем, одно дело было распить бутылку вина за шоколадкой в компании подружек, а совсем другое — пить крепкое, пить быстро и почти не закусывая. Едой Джоффри не озаботился — ему важно было догнаться, иначе было слишком скучно и чинно, как на званых вечерах в стиле Серсеи. Хотелось шума, хотелось запрещенного, неизведанного прежде, с каждой рюмкой барьеры недозволенности кренились все больше, пока вовсе не рухнули.
С того момента атмосфера начала накаляться, и Санса, пьяненькая, уже с трудом понимающая диспозицию, но все же, как животное, издалека чующее грозу, смутно ощутила, что шутки и намеки приобретают иной характер и становятся все менее завуалированными. На нее одну приходилось восемь пьяных мальчишек… уже не мальчишек, в общем-то, а юношей, здоровых и высоких. И все они, как один, были пьяны, обкурены, а глумление над ее фигурой и повадками, идущее, по большей части, от Джоффа, распаляло их еще больше. Джофф уже накушался и ему хотелось зрелищ. Потом Сансе пришло в голову, что он и не стал бы участвовать в чем бы то ни было. Ему больше нравилась роль демиурга, кукловода, — нравилось вершить мерзости чужими руками и наблюдать за этим.
Как-то на прогулке эти же товарищи поймали бродячую собаку и, подманив ее, запинали до смерти. Но Джофф не участвовал. И тогда, и потом он лишь смотрел и подначивал, пачкаться ему претило.
Только теперь собакой была она. Бежать было некуда: впереди пустой дом, отрезанный столом и компанией, — прислуга на ночь уходила — позади море. Только плыть в темноту. Она тогда почти решилась, почти выбрала море. Лучше уж в соленую тьму, как там в песне пелось «Лучше лежать во мгле |В синей прохладной мгле| Чем мучиться на суровой, |Жестокой проклятой земле…» Да, это было лучше, чем смотреть в эти оскалившиеся рожи, ползущие к ней кошмарными видениями из детских страшных снов.
Санса уже пятилась к воде, когда вдруг ее подхватила и потащила с берега неведомая сила, непонятно откуда взявшаяся, — по кустам, мимо дома и на дорогу. Силой оказался Пес, смоливший свои бесконечные сигареты на задней веранде, во тьме, и заметивший, что детские развлечения переходят допустимые границы.
Когда до Сансы дошло, что опасность миновала, адреналин, подпитывающий ее, схлынул, и она обмякла, рыдая в дерево у дороги, — несмотря на затуманенные мозги, утыкаться в Пса она не посмела — а ее еще более, чем обычно, сумрачный спаситель смолил цигарку, сплевывая на обочину и сверкая глазами в сторону ярко освещенного дома.
— Ну что, повеселилась, птаха? Не умеешь пить — не берись, седьмое пекло, нашла, тоже мне, подходящую компанию! Лучше бы заперлась в своем номере и пила бы одна, коли приспичило. И то веселее бы получилось…
— Я не хотела пить. Так вышло случайно. Мне и алкоголь-то не нравится.
— Оно и видно. Ты, похоже, алкоголю тоже не шибко-то нравишься. Я, знаешь ли, тебя спасать не нанимался. Я вот его, — Пес кивнул на дом, — спасать должен. Ну, будем считать и спас. От искушения изнасиловать малолетку.
Он в который раз сплюнул в сторону, словно пытаясь избавиться от горечи во рту, кривя лицо в еще более неприятную гримасу.
— Всё, кончай реветь, пошли. А то ненароком твои друзья-собутыльники сюда доберутся. А мне как-то неохота бить морду своему подзащитному. Еще работу потеряю — из-за ваших развлекух. Ты, цыпленок, больше уж с ними не пей, а то в другой раз я сам тебе сверну шею. Ради порядка.
Санса всхлипнула и содрогнулась. И все же ему было до нее дело. Ну хоть кому-то.
— Вытри сопли, они тебе завтра понадобятся. Перед хозяйкой. Хотя, на твоем месте я бы подробности оставил при себе. Лучше все равно не станет, а не стало бы хуже. Засранца она приструнить не сможет, да и не захочет, а в виноватых сама окажешься, знаешь же. Так что топай, прогуляйся, алкоголь заодно выветрится. Волочить я тебя не стану, сама иди. Быстрее протрезвеешь. Или быстрее проблюёшься…
С того вечера между Псом и Сансой установилось некое молчаливое согласие, так что даже его появление на берегу ее не сильно испугало. Пугало другое. Сколько он видел (если видел) и случайно ли пришел сюда? А если не случайно, то зачем?
Мысль, что она может привлекать его как женщина, промелькнула и скрылась, вытесненная смущением и желанием отдалить от себя такую перспективу как можно дальше. Но след эта мысль все же оставила.
Пес нарочито смотрел в другую сторону, пока Санса вылезала из воды. Впрочем, не знающая куда скрыть глаза Санса заметила, что его сигарета почти погасла, а рука, что ее держала, дрожит.
Санса неловко проскакала к своей майке и шортам, кое-как натянула их на мокрое тело, начала было влезать в кеды, которые упорно не желали надеваться на облепленные песком ступни. Проиграв сражение с кедами, Санса закинула их на плечо и кашлянула. В горле пересохло, а шансы достать воды были никакими — разве что из моря напиться. Все также не глядя на нее, Пес просипел: «Хозяйка велела тебя сопроводить в гостиницу. Идем».
Санса покорно потащилась за ним. Ноги не шли и спотыкались о камешки на тропинке. Но она не смела задерживаться и брела следом. Они вышли за калитку на дорогу, ведущую к гостинице. Пес шагал молча, периодически откашливаясь, словно и у него першило в горле. Санса тащилась за ним, как телок на заклание, и чувствовала, как мокрые от купания трусы промочили еще и шорты. Досадуя, она вспомнила, что позабыла надеть лифчик, и он так и остался валяться на берегу, -значит, завтра его обнаружит садовник, скажет тете, и Сансе придется объясняться. Углубленная во все эти важные переживания, она продолжала идти босая, не глядя под ноги, и вдруг наступила на что-то острое и, вскрикнув, остановилась.