Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== Пролог ==========
Чем примечательно детство? Открытым, неподдельным отсутствием лицемерия, бесхитростной чистотой и малосущественным вниманием к расе, цвету кожи и предпочтениям. В детстве нас не интересует уровень дохода родителей того мальчишки в коротком комбинезоне, что в непривычном подлинному ребяческому восприятию одиночестве копается в песочнице. Не имеет значимости, какой компанией заправляет его отец, какие вопросы встают перед главой и директором ежедневно, что предпочитает в списках меню самых дорогих ресторанов Америки, и почему он, в конце концов, пребывает не на Лонг-Айленде в Нью-Йорке, где и положено, а в богом забытом городке Маунт-Вернон, штат Вашингтон. Куда важнее фигура, столь конфронтационно восседающая на фоне шумной и задорной ребятни. Я с детства имела дурную особенность чувствовать себя белой вороной, не вписывающейся в атмосферу всеобщего веселья. Но, может быть, именно этот недостаток позволил мне обратить внимание на множество лопаток и машину с крупным кузовом, остававшиеся лежать в стороне нетронутыми.
В детстве мы воспринимаем жизнь такой, какой она нам открывается. Не совсем все понимая, но руководствуясь тем, что видим и чувствуем, еще не зная таких понятий, как ложь и фальшь. Мир перед ребенком, словно большая страна чудес на ладони, двери в кою отворила чья-то добрая рука и аккуратно положила ключ на коврик возле небрежно расстегнутых сандалий, дабы не беспокоить воодушевленное дитя. Мы никогда не задумаемся о мотивах собственных действий, если захотим подойти к странному мальчику в красной кепке. А он ни за что не спросит, с какой целью было произнесено неуверенное: «Привет, я Джинни», просто потому, что не увидит смысла.
Когда я впервые услышала отрывистое: «Тони», мне и в голову не пришло, что именно этот мальчишка перевернет буквально весь мой внутренний мир с прилагающимися убеждениями и образами мыслей с ног на голову.
Это было жаркое лето две тысячи третьего года, и лицо разодетого в дорогие рубашки Говарда Старка в самую последнюю очередь выражало радость относительно факта, что его единственный отпрыск возится с девчонкой в запачканных травой шортах и с растрепанными косичками. Но у нас была машина для перевозки песка, лопатки, ведро, растущие вблизи деревьев маленькие «дикие» цветочки и фантазия, благодаря которой мы с великим энтузиазмом принялись возводить Город Будущего. Тони отказался от обеда и попросился остаться играть, мистер Старк на первый взгляд выглядел непреклонным. А затем он узрел нашу «центральную башню», возымевшую форму полусферы, и, что-то пробубнив под нос на тему «главенства» и «сердец», со странным возбуждением схватился за трубку, делая очередной телефонный звонок.
Удивительно или нет, но мы с ним с завидной быстротой нашли общий язык. Тони без ненужных детям подробностей невозмутимым тоном рассказал, что у отца здесь намечается какое-то дело, поведал о купленном почти за чертой города доме, «не таком огромном, как наш, но тоже большом». Прощаясь, мы не задумывались о том, встретимся ли снова. Кто знает, может, всему способствовало необъяснимое детское чутье — прошло совсем немного времени, и мы повторно пересеклись, только уже на территории начальной школы, после обеда, покуда все дети располагали целым часом свободной беготни, играми или же незамысловатым ребяческим общением.
Мне не нравилось, что он придумал мне «второе имя» — Пеппер. Подчас это жутко злило, но детям свойственно увлекаться подобной чепухой. Что послужило причиной именования «перцем», я не знала, однако Тони с завидным нахальством прикипел к импровизированному «псевдониму», точно не было никакой Вирджинии Поттс — лишь девочка в белых гольфах по колено и клетчатой юбке, попавшая в общественную школу и мечтавшая быть такой, как все. Каждому ребенку трудно прочувствовать на себе роль полноценного члена социума, когда он смотрит на прочие счастливые семьи и сравнивает со своей, заключенной в овдовевшем отце и старом коте.
На самом деле, мне многие вещи не нравились в Тони, и чем старше он становился, тем круче разворачивался довольно сумасбродный нрав, приправленный папиным кошельком, но друзей, как говорится, не выбирают. Он был хорошим другом, право слово, хорошим. Когда спал. Молчал. Находился на расстоянии трехсот футов.
Нет, не подумайте, я ни в коем разе не жалуюсь. Просто мне, как человеку, привыкшему к тишине и спокойствию, было временами некомфортно находиться в обществе этого саботажника, под влиянием его практически сумасшедших идей. Или же лицезрея, как на чужих коленях сидит очередная блондинка, брюнетка, рыженькая или шатенка, нужное подчеркнуть.
Пожалуй, стоило сказать об этом с самого начала. Можно было терпеть бесконечные гулянки с так называемыми приятелями, вечеринки, на которые меня затаскивали силой, ибо больше некому следить за золотой филейной частью мистера Энтони Старка, его убийственные попойки и старый добрый рок-н-ролл на полную громкость, потому как «все, что записано после восьмидесятых — дерьмо!». Я могла перенести хриплое утреннее: «Пеп, пожалуйста», так как на самом деле еще с вечера заготовила два экземпляра домашнего сочинения, пока Тони носили колеса дорогого авто с чертями за рулем под мерцанием тусклых в силу географического расположения звезд. Да и, если честно, потворствовать без конца меняющимся «подружкам» на одну ночь я тоже была в силах. Просто обидно. Просто… гадко.
Он заслуживал многим большего, чем дешевых размалеванных девиц, хотя от природного упрямства категорически отвергал мои тонкие намеки на нечто «относительно постоянное». Но я бы на фоне отсутствия опыта и личной предвзятости никогда не рискнула лезть к нему с «задушевными» разговорами, по сути своей напоминающими нравоучения — Тони этого терпеть не мог, да и каким бы я после этого была другом? Нет, я не мешала его «постельным похождениям». Я только осторожно забирала у него бутылку из рук и тихо просила пойти домой, когда понимала, что еще пара глотков — и его действительно вырвет прямо на ближайший диван, ибо подняться с него он уже не в состоянии.
Нет лучшего способа испортить дружбу, чем заявить человеку, который тебе полностью доверяет, о своих чувствах. Даже не буду говорить, как Тони в принципе относился к этому слову; да и для меня куда приоритетней была наша крепкая, закрутившаяся в детстве связь, жертвовать коей и в мыслях не было. И все у нас, начистоту, шло ровно и гладко, мне удавалось глушить собственную очередную волну обиды, ежели приводилось увидеть его, лапающего девчоночий зад, на расстоянии вытянутой руки. Я привыкла с этим жить.
А он привык все рушить и опошлять.
Не знаю, может, все это было плодом моего воображения на фоне расшалившихся нервов, но в какой-то момент, будто обухом по голове, огрело осознание, что это тяжело. Тяжело, когда его гормоны выпрыгивают из штанов, тяжело, когда человек вроде бы и дает надежду, но затем широко улыбается и со словами: «Забей, Пеп» убирает руку с плеча, отстраняется корпусом и проходит вперед по коридору, словно и не было никакого горячего шепота с предложением очередного безумия после уроков у самого уха.
Если растущее влечение вовремя не остановить, оно может перерасти в манию. Я была слишком неопытной в плане чувств и взаимоотношений, чтобы определять, где «начало» этой немножечко больной симпатии, а где, собственно, «пик».
В каждом парке есть аттракцион-молоток, знаменательный необходимостью «выбить» деление, за которое ты получишь приз. Молотком меня ударили, а где тормозить — никто не проинструктировал.
Я просто плыла по течению. А о том, какие это может одним прекрасным днем возыметь последствия, ни в каких справочниках и статьях психологов не прочла.
========== 1. ==========
Утро каждого человека индивидуально, хотя начинается всегда непосредственно с одного — с пробуждения. Кто-то открывает глаза и морщится от головной боли с похмелья, кого-то кусают или лижут домашние любимцы, выпрашивающие если не прогулку, то завтрак уж точно. Наверное, нужно быть законченным жаворонком, чтобы иметь собаку. Не представляю, как можно жить, покуда твоя ежедневная рутина (особенно зимой) — ранний подъем и стабильный моцион, заключенный отнюдь не в отдыхе.
Мое прощание с остатками дремоты стартовало в седьмом часу, сопровождаясь стучащим, грохочущим звуком и затяжной дробью — стекло в оконной раме дрожало от порывов ветра, дополняемых дождем. Впрочем, ничего дивного в разыгравшейся стихии не было. Мерзопакостная погода есть одна из главенствующих специфик нашего города. Того самого, про который неосведомленный человек спросит: а где это?
Маунт-Вернон, округ Скаджит, штат Вашингтон. Население чуть больше, чем тридцать тысяч человек. Извечные холода, осадки и ветра, образующие в общей сложности унылый пейзаж улиц с магазинами и банками, увеселительными заведениями и службами городского хозяйства, плотно прижавшимися друг к другу — одноэтажными, неправдоподобно-игрушечными. Какие параметры используют по обыкновению, описывая место жительства? Я бы взялась обозначать главное для себя: море Селиш — с одной стороны, впадающее в Тихий океан; целая сеть гор и заповедников, в числе которых были наиболее примечательные Северные Каскадные — с другой. Возвышенности, покрытые изумрудно-зелеными шпилями елей, будоражившими воображение на период своебытных будней, когда улицы и дома окутывал молочно-белый туман, нешуточно манили. Лесная зона за чертой города, обрамленная серыми скалистыми утесами, казалось, всегда представала «диким» округом с редкими типичными, деревянными, охотничьими домиками и фермами — пережитками активно развивавшегося в 90-ые хозяйства.
Захватывала оборотная сторона, актуальная летом — море. И пусть песок не был таким же белым и мягким, как в тропиках, пусть вода по большей части имела температуру, непригодную для купания, а частые приливы с бушующими, пенящимися волнами мешали порой пройти вперед на пару метров, зрелище все равно оставалось прекрасным в своем стихийном необыкновении. А еще был «летний дом» Старков.
Строение в коричневых тонах с белыми окнами, большой верандой, опоясывающей дом, плетеными стульями-креслами на ней да маленьким столиком, на котором стоял радиоприемник. С тускло-желтоватой, островками — зеленой, выгоревшей на солнце травой, среди которой была протоптана тропинка к пляжу. Маленькому пляжу этого изумительного маленького мира, где все было светлым. Чистым. Бывало, сидели мы с Хэппи поздним утром, когда солнце еще не вошло в зенит, а Тони отсыпался после бессонной ночи в нашей скромной компании, состоявшей из трех человек; такие «летние посиделки» устраивались не часто, но господи боже, как это было чудесно! И Эдвин, просто Джарвис, исходя из постоянного обращения Тони, дворецкий Старков и своеобразная «нянька» младшего члена семьи, приносил нам чай с вафлями. Джарвис очень славный. Спокойный и рассудительный, пожилой, но не лишенный чувства сарказма. Особенно когда дело касалось Тони. Как правило, в моменты его добродушных смешков над подростковым безрассудством, выраженном в почти клинической степени у «мистера Старка», мне оставалось молча похрюкивать в кружку, тщетно пытаясь сдержать смех, ибо лицо Тони нельзя было описать никакими словами, а преисполненные льющимся через край возмущением взгляды своей комичностью стоили всех самых лучших вафлей «летнего дома».
Да, никто в здравом уме не назовет наш городок крупным промышленным центром или культурной столицей Америки, но я радовалась и тому, что имела. Здесь было… спокойно. Я слишком ценила умиротворенную тишину, чтобы задумываться о переезде в более «живые» местоположения. В тот же Нью-Йорк, например, куда с завидной периодичностью «уезжал на пару дней» Тони — это была истинно его родина, и это были бесконечные вечеринки в его настоящем доме, когда он обещал, что проведет в Лонг-Айленде только часть каникул, и когда слал полупьяные смс-ки неясного содержания мне с Хэппи на пару, смысл которых мы не смогли познать до самого начала учебного года. Мы часто оставались вдвоем, будто два лучших друга Капитана, чей корабль обещал вернуться к пристани, но в неведомый срок.
И нам, провинциалам, было, чем гордиться. К примеру — огромной плантацией с тюльпанами: розовыми, красными, оранжевыми, белыми, желтыми, даже синими, на которую возили всех старшеклассников ближе к апрелю, по программе уроков биологии. Здесь ежегодно проводился Тюльпановый фестиваль долины Скаджит. А еще совсем рядом располагался Ванкувер.
Мне повезло здесь родиться. Нет, я правда так считаю; как и невероятно повезло с людьми, которых я однажды повстречала. Или которые повстречали меня.
Наш дом располагался на Восток-Кинкейд-стрит 12. Совсем непримечательный, отделанный белым сайдингом двухэтажный домик с темно-серой черепицей. Ну, как двухэтажный — моя спальня больше напоминала ухоженный чердак под крышей с прилегающей комнатушкой-туалетом, куда архитекторы умудрились впихнуть ванну, унитаз, тумбочку с раковиной и небольшой шкафчик-зеркало. В тесноте да не в обиде, иначе не скажешь. Первому этажу были отведены гостиная, холл, кухня и спальня отца.
А говоря о людях, стоит добавить, что буквально в квартале от меня жил тот самый Хэппи — самый непосредственный парень из всех, кого мне приходилось знать, и, пожалуй, самый искренний и верный друг на свете. Правая рука Капитана.
…дробь за окном стихала. Я оторвалась от созерцания висящего на стене рисунка птицы в рамке, только осознав, что вот уже продолжительный промежуток времени бесцельно всматриваюсь в одну точку. Дурное занятие. Побуждающее ненужные мысли о маме.
В спальне вообще ничего не менялось с той поры, как мне было пять. Как последний раз она придумывала интерьер, выбирая бирюзовую краску для стен, комод и письменный стол ореховых оттенков, полочки, некогда казавшиеся неуместными, а после захламившиеся типичными девчоночьими мелочами (вроде книжек в тонком переплете, коробочек и открыток), которые и давно пора выкинуть, но жалко, так все и осталось на местах. Здесь были мои детские рисунки, бережно вставленные в рамочки ею и прибитые отцом к стенам, магнитофон, каких уже наверняка не производят, однако по-прежнему рабочий, японский керамический манэки-нэко — тот самый «Манящий кот» или «Кот удачи», машущий лапой. Его подарил Тони на Рождество взамен на разбитый им горшок. Один пылесборник на другой. Но, должна признаться, скульптурка смотрелась куда опрятней, нежели та пародия на вазу без цветов. Не все перемены к худшему.
Была также гирлянда, по аналогии пережившая не один год, с парой нерабочих лампочек, но упрямо сражавшаяся за жизнь. Я ее любила: с горящими колокольчиками вечерами становилось многим веселей и уютней. Была коробка со старыми кассетами под столом. Сидящий в углу кровати жираф Кристофер. Немного не соответствующий среднестатистическому состоянию погоды в нашем городе двухслойный светлый тюль, который летом имел особенность причудливо развеваться, если открыть окно. Самая обычная комната, какую можно встретить в каждом третьем доме. Но для меня это было такое же большее, как и летние поездки к Старкам.
Может, потому, что только здесь я чувствовала себя в безопасности. Комфортно. А, может, дело было в стоящем на одной из полок светлого книжного шкафа снимке годовой давности (хотя в этом хочется признаваться меньше всего).
Фотография, сделанная до очередного отъезда Тони в Нью-Йорк. Хэппи не смог в тот день пойти с нами гулять, и выяснилось это, увы, в милом кафе, стилизованном под шестидесятые: с красно-белой плиткой, маленькими белыми столиками и виниловыми пластинками на стенах. Увы, ибо долго находиться с Тони наедине было потенциально проблематично.
Июль за окном. Его косые в силу привычки взгляды, бесконечные вопросы: «почему бы тебе не носить майки постоянно?», «почему ты так редко надеваешь шорты?». Обыденные для него и страшно неловкие для меня.
Я любила это кафе — здесь делали самые невероятные молочные коктейли. Но, едва Тони «сбросил» вызов и, отправив в рот половину пончика, бубнящим тоном сообщил: «Хэппи соскочил», мне захотелось как можно скорей оказаться дома. Потому что все, что было хорошо для Тони, как правило, редко заканчивалось чем-то хорошим для других.
Мы просидели за столиком больше часа. Еле запихнув в себя пончики, с выпирающими животами отправились гулять под палящее солнце тихого дурманного зноя, когда без слез не взглянешь на окружающие низкие магазинчики и домики — слишком ярко, слишком режуще. Он безумолку трещал о бейсболе и каких-то девчонках — ни то, ни другое для меня интереса не представляло, но я, как порядочный друг, покорно кивала и поддакивала в нужные моменты. Он говорил об отце. Упомянул его извечную занятость, да как-то разом стушевался. Словно поздно осознал, что едва не проболтался о чем-то очень личном. В чем пока еще не мог признаться даже самому себе.