Но сейчас — нет.
Потому что — кромсает.
Потому что — ломает.
— Хлоя Буржуа мертва, — постаралась как можно четче проговорить женщина. — Девочка не выжила после падения.
Адриан сильнее схватился за волосы, начиная почти биться головой об землю.
Он больше не кричал.
Только загибался.
Его рот был широко открыт, но вылетали из души только хриплые звуки.
— П-падения, — повторила хриплым голосом Маринетт.
Сабин снова глянула на дочь.
Только на мгновение.
А затем снова перевела взгляд на Молли.
— Её рука соскользнула с балки, когда ЛжеБаг приготовилась нанести ей последний удар. Камеры это зафиксировали. Наши люди даже не успели подняться. Все произошло за пару секунд.
Маринетт пошатнулась назад.
Присела на корточки, опустив локти на колени.
Запустила пальцы в так и не забранные в хвосты по бокам волосы.
Хлоя умерла.
Соскользнула.
Упала с мокрой балки.
И она вспомнила.
И Маринетт всё поняла.
Всё это время.
«… стена из мороси бьет в лицо, в глотке барабанит сердце…»
Каждый день.
«… она лежит на мокрой железной балке, не в силах пошевелиться…»
Каждую чертову ночь.
«… боль в ноге настолько сильная, словно по ней проехались катком, раздробив кость в щепки…»
Ей снился один и тот же сон.
«… волосы липнут к глазам, мешая видеть…»
О собственной кончине.
«… удары сердца перерастают в гул как по наковальне, мешая сосредоточиться…»
Который на деле оказался действительно вещим сном.
«… пара секунд, похожих на замедленную съемку, после чего она подлетает к ней, нависая сверху…»
Да только не о ней.
«… мокрая балка играет свою роль, когда она пытается привстать, и её рука соскальзывает вниз…»
Каждую чертову ночь она видела во сне смерть другого человека.
«… тело камнем мчится в сторону покрытого дождевой водой асфальта…»
Она видела смерть Хлои Буржуа.
И даже не догадывалась об этом.
Её сознание давало ей подсказки каждую ночь, но…
Она не смогла понять.
Не смогла предпринять хоть что-то.
Маринетт Дюпэн-Чэн допустила это.
Она не изменила то, что должна была.
Хлоя могла остаться в живых, если бы она вовремя поняла.
О, Господи…
— И это не все новости.
Голос Сабин вернул Маринетт в не менее блятскую реальность.
Молли напряглась.
— Сразу после того, как человеческая составляющая девушки умерла, — миссис Чен сделала паузу. — Тут же перестала существовать и её отделенная личность.
Миссис Хоуп шокировано открыла рот.
— Ло мертва.
И земля, кажется, остановилась.
Маринетт не смогла понять смысл слов до тех пор, пока Молли не задала свой главный вопрос.
— Это значит… Значит, что, несмотря на разделение личности, жизнь ЛжеБаг всё так же зависит от Маринетт?
Она не верила, что говорит это.
Она не смогла принять.
Адриан тут же поднял голову вверх, пытаясь подняться на негнущиеся ноги.
— Что вы сказали?
В голосе — сталь.
В глазах — осколки всех видов душевной боли, какие только могут существовать.
Его руки пробивала мелкая дробь.
Брюнетка перестала дышать.
— Они связаны, — выдохнула Сабин, глядя на едва стоящую на ногах дочь. — Эрис невозможно уничтожить, нельзя убить, — она сглотнула. — Нельзя до тех пор, пока жива Маринетт.
Адриан в неподдельной шоке распахнул рот.
Ноги сами понесли его к ней.
К той, что есть его жизнь.
К той, что есть его всё.
Он с силой прижимает её к себе, зарываясь пальцами в волосы.
Маринетт замерла.
Она не обняла его в ответ.
Она стояла.
Широко раскрыв глаза.
Глаза, которые не выражали ничего.
Засохшие и слегка потрескавшиеся губы девушки были плотно сжаты.
— ЛжеБаг не оставит Адриана в покое до тех пор, пока она жива, — негромко сказала Молли, обращаясь к Сабин.
— Она никого не оставит в покое, — уставившись в одну точку отозвалась она.
— Запереть её не удастся никому. Она бессмертна. Она — воплощение тьмы. Она владеет магией. Её не убить. Господи, миру просто пришел конец, — выдохнула Молли.
Сабин сделала два шага вперед к Маринетт, которая продолжала стоять на месте.
В объятиях Адриана — как в тисках.
— Маринетт, — прошептала она. — Несмотря на всё то, что мы узнали… Я не позволю ей сделать тебе больно. Я никогда больше не позволю никому сделать тебе больно. Девочка моя.
Сабин захлебывалась в собственных словах.
Они давались ей с невероятным трудом, потому что…
Потому что, блять.
Это выворачивало, выскребало.
Наизнанку.
Маринетт чисто механически поднимает руки и легонько отталкивает Адриана от себя.
Он поддается этим движениям, хотя не верит, что она это сделала.
Он отходит в сторону.
Брюнетка делает шаг вперед к матери.
Глаза-в-глаза.
Смотрит на неё так, что у Сабин внутри все переворачивается.
Плоть и кровь.
Родная дочь.
И такое выносит на собственной шкуре.
Сабин не знала, как ей принести свои извинения.
Но знала одно — сама она никогда в жизни себя не простит.
Маринетт сверлила пустым взглядом глаза мамы.
Запоминала каждую черту лица, каждую морщинку.
Каждую слезу, которая катилась по её щекам.
Девушка обвила ее шею и прижала к себе.
Женщина замерла.
Застыла, точно статуя.
Маринетт наклонилась к её уху.
— Я тебя прощаю, — тихо шепнула она одними губами.
Сабин впервые за все эти годы не сдержалась.
Никак не смогла.
Диафрагма женщины рвано затряслась.
И она заплакала.
Так, что это только сильнее разрывало на лоскуты грудную клетку Маринетт.
Поэтому она только сильнее прижала мать к себе, зажмурив глаза.
Она позволяла ей рыдать в собственное плечо так, словно они поменялись ролями.
Маринетт сжала пальцами белую форму.
Только на мгновение.
И затем она резко распахнула глаза и выпустила её из объятий.
Сделала шаг назад.
Сглотнула, снова стараясь принять всплывшую в голове мысль.
Которая была выходом.
Решением.
От всего. Всех проблем.
Проблем, которые она сама создала.
Она поворачивается в сторону входа в больницу.
— Маринетт…
Адриан обхватывает её запястье, разворачивая к себе.
Она смотрит на него.
Смотрит так, что та самая мысль на мгновение уходит.
Девушка закрывает на секунду глаза, закусывая губы.
И мысль возвращается снова.
— Мы что-нибудь придумаем, слышишь?
Слова застревают в горле.
Не вдохнуть, не выдохнуть.
Но-она-уже-всё-придумала.
Девушка кивает.
Проводит большим пальцем по его руке, но ничего не отвечает.
Кожа у Адриана стала сухой.
Грубоватой, но всё той же родной.
Она понимает, что если простоит с ним хотя бы на секунду дольше — передумает.
Она передумает, это точно.
Я-уже-по-тебе-скучаю.
Поэтому Дюпэн-Чэн отпускает его руку и идет в сторону больницы.
Молча поднимается по ступенькам, чувствуя на своей спине взгляды Молли, Адриана и собственной матери.
В груди больно ноет.
Я-так-сильно-тебя-люблю.
Маринетт трясет головой, направляясь в камеру, где находилась несколько недель.
Почти не дышит, потому что воздуха, кажется, в помещении не осталось вовсе.
Мысли путаются в голове.
Глаза застилают слезы.
Эрис не оставит Адриана в покое.
Не оставит никого в покое, пока…
Пока она жива.
Жители камер по обеим сторонам от неё начинают завывать свои песни.
Люди, не освобожденные от акум — призраки собственного прошлого — буквально читают её мысли.
Они знают, что она задумала.
— Девчонка, не смей! — шепчет скрипучий голос их одной камеры.
— Ты что тут задумала! — подхватывает другой.
— Маринетт, не делай этого! — вытягивает руку вперед через окошко в двери третьей камеры прозрачная рука, стараясь ухватиться за рукав девушки.
Камеры словно ожили.
Начали наперебой галдеть, словно отговаривали её.
Воздух будто стал накаливаться от этого.
— Молчать! — прорычала сквозь хлещущие потоком слезы Маринетт.
И камеры стихли.
Только её одинокие шаги отдавались гулом в пустом продуваемом пространстве больницы Святой Марии.
Девушка вошла к себе в камеру и крепко захлопнула дверь.
Она опустила ладони на вечно влажную проржавевшую дверь и прикоснулась к ней лбом.
Глаза щипало от горьких слез.
Грудная клетка рвано тряслась.
Она не может позволить Эрис победить.
Не может подвергать опасности жизнь Адриана снова.
Не может допустить ещё чьей-нибудь смерти из-за своего проступка.
Из-за своей слабости.
Которая привела к тому, что на свете теперь существует сам Дьявол.
Привела к смерти изменившейся в корне и теперь ни в чем не повинной Хлое.
К кончине почти четверти населения Парижа.
К потере памяти Плагга.
И вечному заточению Тикки в костюме ЛжеБаг.
Маринетт опускает ладони, поворачивается лицом к кровати.
В полутьме бредет знакомой дорогой по сырому каменному полу.
Опускается на смятый серый матрас.
Запускает под него руку, выуживая не найденный Молли пакет.
Она не знала о нем.
Не догадывалась даже, что Маринетт может так поступить.
Через прозрачный полиэтилен проглядываются все белые таблетки, которые Молли давала ей в течении месяца трижды в день.
Почти сотня белоснежных убийц была прямо в её руках.
Девушка высыпает их на ладонь.
Она не позволит больше Эрис играть в свои чертовы игры.
Теперь очередь Маринетт.
Никто больше не погибнет.
И он будет жить.
Адриан будет жить.
Один. Без неё.
Он научится.
Жилось же ему как-то без неё.
Вот именно. Как-то жилось.
Маринетт трясет головой, прогоняя мысли.
Надеюсь-ты-сможешь-меня-простить.
Девушка распахивает губы.
Глотает почти дюжину сразу, затем вторую.
И третью.
Проходит секунда две-три-минута.
Пакет почти пуст.
Маринетт улыбается.
Он будет жить. Плагг будет жить.
Мать будет в безопасности, как и Молли.
Как и всё население.
Ничтожна цена за спасение целого мира.
Смерть Хлои не станет напрасной.
Не станет.
Маринетт укладывается на бок, поджимая к груди ноги.
В глазах постепенно мутнеет.
Но в последнее мгновение посреди комнаты сияет фиолетовая дымка.
Красно-черный костюм мелькает в глазах мелкой рябью.
Черные омуты подлетают в мгновение ока.
— Что ты сделала, дрянная девчонка?! — рычит Эрис.
Но Маринетт улавливает только гулкие звуки.
Веки наливаются свинцом.
Она улыбается.
— Шах и мат, — шепчет она, закрывая глаза.
Всё исчезает. Все звуки. Все мысли.
И в пустой камере становится оглушающе тихо.
========== Сиквел. Still Marinette, still Ardien ==========
Туман был с самого утра.
Серое полотно затягивало небосвод с утра до вечера.
Девушка шла вдоль парковой аллеи, потирая руки, облаченные в перчатки.
Декабрь словно был теплее сентября.
Хотя.
Ей просто могло показаться.
Поскольку месяц заключения в четырех мокрых стенах явно портил все впечатление о погоде.
Не говоря уже о том, что было за пределами больницы Святой Марии для душевнобольных.
И не упоминая того факта, что Маринетт Дюпэн-Чэн выпала из этого мира на определенное время.
Маринетт кутается в куртку, сильнее вжимаясь носом в закрученный на шее шарф, и осторожно перехватывает букет в правой руке.
— Сегодня холоднее, чем обычно, да, Маринетт?
Тикки вылезла из сумочки, глядя на девушку большими глазами.
Дюпэн-Чэн улыбнулась.
Вспоминая.
Против воли вспоминая день, когда увидела её снова.
Это произошло в начале декабря в палате интенсивной терапии.
Почему декабря?
Маринетт тоже задала этот вопрос Адриану через пару часов после пробуждения.
Потому что было не до того.
Поскольку девушка пролежала в коме два месяца.
Она помнила момент, когда открыла глаза.
Помнила, как ворвались в палату врачи.
И ещё сотню смытых деталей.
Но она никогда — никогда, черт возьми — не сможет забыть ту секунду, когда в палату влетел Адриан.
Как упал возле её постели на колени и крепко сжал руку, больше не сдержавшись.
Он рыдал.
Рыдал, как маленький ребенок, который словно потерял что-то, что было дорого его сердцу.
А потом нашел.
— Ты сдурела?! — кричал он тогда. — Совсем из ума выжила, Маринетт?!
Он лупил ладонью по постели, и девушка то и дело вздрагивала от этого.
Но не отвечала.
Не могла говорить.
Молчала.
Смотрела ему прямо в глаза.
Проваливаясь.
Омут, затопленный омутом.
Я-так-перед-тобой-виновата.
— Ты меня до смерти напугала, — опустил он голову ей на живот, не в силах сдержать дрожи. — Глупая, я же чуть вслед за тобой не отправился.
И Маринетт вдруг снова заплакала.
Её выписали через неделю с небольшим под ответственность родителей.
Если честно, сначала она была безумно рада.
Но потом реальность недружелюбно поприветствовала её у выхода из больницы.
Адриан спросил ее тогда, хочет ли она отдохнуть или готова прогуляться и узнать, что произошло.
На что она ответила:
— Два месяца отдыхала. Идем, я всё равно рано или поздно узнаю. Лучше сразу.
И он рассказал ей.
Рассказал то, от чего ей пришлось отходить не один день.
Лежать на постели, поджав к груди ноги и крепко обнимая подушку.
Чувствуя успокаивающее тепло Адриана на своей спине.
После того, как Маринетт совершила непростительное действие с таблетками, — да, Агрест по-прежнему иногда на неё злится — случилось то, чего не ожидал никто.
Линия жизни Маринетт была почти на грани.
Молли, Сабин и Адриан обнаружили её буквально через пару минут и тут же поехали в больницу на промытие желудка.
Они чуть не опоздали.
Счет был на секунды.
Пульс девушки почти отсутствовал, она не реагировала.
— У тебя сердце не билось, — сказал ей однажды Адриан.
И от этого «не билось» ей хотелось кричать.
Кричать на себя. Обвинять.
Колотить.
Что позволила себе так сделать.
Поступить так. С ним.
Однако всё было сделано, и пути назад не было.
И в последние секунды перед тем, как девушка впала в кому, у неё отказали все системы жизнеобеспечения.
Короткая клиническая смерть.
Смерть, которая оказалась как нельзя на руку.
Потому что линия жизни, связывающая Эрис и Маринетт, была обрезана.
И ЛжеБаг умерла.
В то же мгновение из горстки сиреневого пепла вылезла измотанная до ужаса и истерзанная Тикки.
Она осталась жива, хотя тоже была на грани.
Молли ее выходила.
Память Плагга вырвалась из петли времени, и все упущенные события нескольких недель были ему возращены.
С одной стороны — новости были отличные.
И Маринетт даже облегченно выдохнула, когда Агрест ей об этом сказал.
Но она не знала, что плохие новости он заготовил напоследок.
Мысль о том, что смерть Хлои была реальностью, а не сном, была невыносима.
Ни дать, ни взять — лишала воздуха.
Выбивала из колеи, заставляла внутренние органы сжиматься до размеров спичечного коробка.
Сначала она всё равно не могла поверить.
Но осознание реальности обрушилось на неё цунами, когда Адриан привел Маринетт на могилу Буржуа.
И тогда эмоции скрывать было просто бесполезно.
Было больно. Чертовски.
Маринетт не могла понять, почему смерть самой несносной девчонки во всем мире стала для неё такой важной.
Быть может, потому что она была не она.
Или потому что Хлоя спасла жизнь человеку, без которого она не видит смысл жизни.
Или от того, что раскрыла секрет смерти олицетворения тьмы.
Отдав за эту тайну собственную жизнь.