Незачем упоминать, что она была весьма очаровательной, удивительно остроумной и, порой, восхитительно дерзкой. Селеста была Само Совершенство, и Джон ненавидел себя за то, что едва мог выносить её общество и то, что она сидела напротив него и наливала ему чай редкого сорта и заоблачной стоимости из серебряного чайника в фарфоровую чашку такой тонкой работы, что Джону страшно было её коснуться из опасения раздавить в неловких уотсоновских руках. Он вспомнил руки Шерлока, изящно придерживающие полупрозрачную чашку и подносящие её к прекрасному лицу. Он вспомнил пальцы Шерлока, между которыми виднелся голубой с кремовым рисунком фарфор – и боль, охватившая ногу, быстро распространилась по телу и сдавила грудь так, что Джон не мог сделать ни единого вдоха от тоски по ненормальному психу, с которым вступил в брак несколько месяцев тому назад.
Всего лишь несколько месяцев, не лет, хотя он был готов отдать ему всю жизнь без остатка. И это было чудовищно несправедливо.
- То, как ты смотришь на мои руки, совершенно нелепо. Ты знаешь, что делаешь это прилюдно?
- Изумительные руки. Как бы я хотел, чтобы они касались меня всегда.
- Будь осторожен в своих желаниях, Джон Уотсон, они могут исполниться.
Вернись, вернись, вернись… - билась в его голове единственная мысль.
- Джон? – заговорила Селеста, глядя на него шерлоковыми глазами поверх столового серебра и протягивая блюдо, полное выпечки, уверенным спокойным жестом. Её пальцы не такие длинные, как у Шерлока, и Джон вырвался из плена иллюзии, заставив себя вновь начать дышать.
- Благодарю, - пробормотал он. Он прочёл в глазах свекрови сочувствие и жалость, но не мог их принять и тем более вернуть. Он сконцентрировался на завтраке и запретил себе думать о том, как глаза Шерлока смотрят на него с чьего-то другого лица.
- Дорогой мой, вы выглядите не очень хорошо. Это объяснимо, конечно, но мне бы хотелось, чтобы вы лучше питались.
Джон чуть склонил голову, давая понять, что благодарен за участие и не намерен предъявлять претензии по поводу насильственного водворения в родовое гнездо.
- Майкрофт позвонил мне вчера вечером. Он сказал, что обнаружил вас в бессознательном состоянии. Я полагаю, он привёз вас сюда, и естественно, мы предупредили об этом вашу сестру.
- О, - только и смог вымолвить Джон. Он пил чай, едва удерживая булочку с клубничным джемом дрожащей рукой. Он, как никогда, чувствовал себя истинным британцем, но не имел сил радоваться этому.
- Майкрофт также просил передать, что подъедет позже удостовериться, что с вами всё в порядке. Возникли проблемы с польскими газопроводами. Его часто привлекают для разрешения подобных ситуаций.
На лице Селесты появилась улыбка любящей матери, но взгляд остался совершенно холодным и расчётливым. Это были глаза солдата, учёного, убийцы, шпиона. Настолько неотличимые от глаз Шерлока, что на какое-то ужасное мгновение Джона обуяло желание выдрать их ногтями и затем съесть, чтобы они могли принадлежать ему безраздельно, но при этом чтобы ему больше никогда не пришлось подвергаться пытке видеть их.
- Мне следует вернуться в Лондон, - сказал он неуверенным тоном. Вряд ли они позволят уехать ему сейчас, но он должен был хотя бы попытаться вернуть себе свободу.
- И слышать об этом не хочу, Джон. Прежде мы вас немного откормим. Теперь вы стали частью нашей семьи, а мы заботимся о семье, - она одарила его ещё одной улыбкой, ясно говоря холодными глазами: «Не перечьте мне, Джон Уотсон – великий Майкрофт и единственный в мире Шерлок под моим взглядом становятся трясущимися от страха мальчишками; знайте своё место; зачехлите орудия и не создавайте ещё больше проблем».
Джон кивнул, признавая своё поражение, и заставил себя проглотить кусочек булочки.
Земельный участок, прилегающий к поместью, был обустроен, как показалось Джону, нарочито скромно и скорее соответствовал тайному убежищу, чем замку крупного помещика из романа Джейн Остин, по сравнению с которым Иствел Менор казался небольшим, хотя и респектабельным. Впрочем, то же можно сказать обо всей семье Холмсов. Фасад особняка был одновременно внушительным и очаровательным, увитым плющом, пестреющим в это время года всеми оттенками тёплых красок - от золотистого до нежно-алого - и резко контрастирующим со всё ещё зелёным газоном.
Джон почти весь день провёл, бродя по холмсовским угодьям, наткнулся на заброшенную сторожку и едва не сломал ногу, угодив в лунку на поле для игры в гольф.
Наступил октябрь. Прошло два месяца со смерти Шерлока*.
Джон это прекрасно знал, но отказывался верить и принять этот факт, пока вчера во время визита на Бейкер-стрит не обнаружил спрятанную в черепе записку.
«Мой дорогой Джон. Я оставляю здесь это послание на тот случай, если мой план провалится. Ты моё сердце, Джон, и я никому не позволю причинить тебе боль. Я не допущу, чтобы он сжёг тебя. Ты моя душа, и он не сможет тронуть тебя, пока я жив и могу остановить его.
Ты был невероятным. Мы были невероятными. Я буду любить тебя каждой частичкой своего существа, пока не обращусь в прах.
Я буду принадлежать тебе до конца и буду с тобой до твоего последнего вздоха,
Шерлок Холмс»
Джон прочёл и перечёл письмо дважды, трижды, пять раз и с размаху швырнул череп в стену. Но череп не раскололся, чтобы любезно дать выход эмоциям, а просто со стуком упал на пол и покатился восвояси, когда безутешный вдовец рухнул на колени и зарыдал так, будто слёзы могли омыть и успокоить его разрывающееся от невыносимой боли сердце.
Затем, не почувствовав облегчения, он отправился в пивной бар. Последнее, что он помнил – блеск обручального кольца на безымянном пальце левой руки, обхватившей стакан с виски, и добрую сочувствующую улыбку Грега.
Должно быть, Лестрейд позвонил Холмсу. Изворотливый мерзавец неустанно шпионил за ними. За ним… Теперь – только в единственном числе. Остался просто Джон Уотсон, опять совершенно один на всём белом свете. Этого просто не должно было случиться.
Нога заныла. Он прошагал уже немало миль, бродя по владениям Холмсов. За весь день он съел едва ли половинку булочки с джемом и выпил чашку чаю. Было около половины шестого, и начали сгущаться сумерки, теперь с каждым днём всё раньше и раньше, и Джон, поднимаясь на крыльцо особняка, с болью вспомнил, что осень – любимое время года его супруга.
Майкрофт ожидал его в комнатах Шерлока, расположившись в одном из мягких кресел. Ему хватило деликатности ничего не менять в обстановке этой части дома, оставив все вещи брата на своих местах.
- А, Джон! Мы уже подумывали, не вызвать ли поисково-спасательный отряд.
- Майкрофт, - кивнул деверю Джон, неловко опускаясь на диван у камина и осторожно вытягивая ноющую ногу. – Потрудитесь объяснить причину моего похищения.
- Инспектор Лестрейд и я пришли к общему мнению, что вам лучше некоторое время побыть здесь, около матушки, а не возвращаться к сестре. Мы подумали, что лучше ей не видеть своего младшего братишку валяющимся на полу и захлёбывающимся собственной рвотой.
Джон поморщился при этих словах, но не дал сбить себя с мысли.
- Вы не имели никакого права увозить меня, Майкрофт, - с раздражением прервал он речи деверя, не поднимая глаз.
- А вы не должны загонять себя в преждевременную могилу, напиваясь до бесчувствия, - уколол в ответ Майкрофт. – Я давным-давно пообещал Шерлоку, что присмотрю за вами, если с ним что-либо случится, и я не собираюсь это слово нарушать, спокойно созерцая, как вы губите своё здоровье пьянством.
- Идите к чёрту, - проворчал Джон, но настоящей злости в этих словах не было. Он был пойман и заперт в этом доме так же, как был заточён здесь Шерлок, когда был ребёнком. Вернись, вернись, вернись – стучит и бьётся в его голове. Он закрыл глаза, вкладывая всю свою энергию в эту мольбу.
- Джон, у меня для вас есть предложение.
- Даже знать не хочу, Майкрофт.
Холмс-старший воспользовался той самой улыбкой, которую демонстрировал на важнейших переговорах перед тем, как нанести сокрушительный удар по тщательно выверенным аргументам противника. Совершенно верно было однажды сказано, что Майкрофт Холмс – самый опасный человек во всей Британии. Джон тяжело вздохнул и опустил плечи, признавая поражение ещё до начала схватки.
- Просто выслушайте, - сказал его деверь, тяжело выбираясь из кресла. Джон подавил в себе желание отпустить язвительное замечание о чрезмерном потреблении пирожных. Подкалывать Майкрофта по поводу его избыточного веса всегда было прерогативой Шерлока, а Джон не был готов покуситься даже на самую незначительную из привилегий мужа.
Майкрофт подвёл зятя к задрапированной гобеленом потайной двери, находящейся в спальне младшего брата. Они попали в довольно большую библиотеку, из которой прошли ещё одним тайным ходом в помещение, более всего похожее на лабораторию из какого-нибудь научно-фантастического фильма.
- Старая лаборатория отца, - объяснил Майкрофт, заметив растерянность на лице Джона. – Матушка отдала её в полное распоряжение Шерлока после того, как он дважды едва не разрушил восточное крыло.
Джон только начал гадать, зачем они здесь, как вдруг обнаружил себя у огромного стального холодильника, опускающимся на предупредительно придвинутый лабораторный табурет.
Холмс многозначительно помолчал, прежде чем вновь заговорить. Оба брата не чурались театральных эффектов. Джон не прерывал его, поскольку хотел быстрее выбраться из этой комнаты, в которой будто витал дух покойного супруга. Он никогда не видел Шерлока здесь, но легко мог представить его в этой обстановке как ребёнком, так и тощим долговязым подростком, проводящим разные эксперименты на домашних мышах, бабочках или зверушках, попавших под колёса. Под холодным мертвенно-голубым светом лабораторных ламп он был бы похож на инопланетянина. Именно таким он показался Джону тогда в Бартсе в день их знакомства, когда Стэмфорд смотрел на них с довольной ухмылкой, не представляя, что он сделал для них обоих.
Джон почувствовал острую боль в груди.
- Превосходно. Приступим. Сначала я сделаю предложение, а затем дам объяснения. Я хочу, чтобы вы подумали над этим, Джон, и хорошенько подумали. Ни вы, ни я не придерживаемся общепринятых рамок морали, хотя я могу предположить, что ваша личная этика лучше моей. Но я надеюсь, вы не огорчите меня проявлениями излишней щепетильности и сумеете оставить в стороне общепринятые устои нравственности, совершенно необходимые для большинства представителей человеческого рода.
Уотсон поднял бровь и скрестил руки на груди. Он молчал, и Холмс продолжил.
- Вы остались в полном одиночестве и не знаете, на что опереться. Вам не о ком больше заботиться с тех пор, как место Шерлока опустело, и вы не надеетесь хотя бы частично восполнить эту утрату. Очень скоро вы не выдержите этой пустоты и погибнете. Я не могу равнодушно наблюдать за тем, как неотвратимо теряю последнего оставшегося у меня брата, а по закону мы братья, Джон. Итак, вот в чём состоит моё предложение.
Изящным движением руки он распахнул дверь холодильника, и доктор мимолётно обрадовался, что сидит, а не стоит.
Полки холодильника были забиты рядами пробирок и контейнеров. На каждой ёмкости была этикетка, подписанная стремительным небрежным почерком Шерлока: заметны попытки проводить исследования аккуратно и методично, но для скрупулёзности терпения не хватало. Здесь были кусочки птичьих клювов, слизь улиток, крылья бабочек и внутренности крыс. Но Джон догадался, что Майкрофт хотел показать ему нечто иное, и затаил дыхание.
В верхней части холодильника на маленькой отдельной полочке, едва умещаясь по высоте, стояло штук двадцать тщательно помеченных пробирок. На каждой стояло имя – Шерлок Холмс, затем возраст, дата, несколько цифр, в которых Джон с ужасом распознал уровень кислотности и количество белка, соответствующие показателям, характерным для спермы.
Две минуты ушло на осознание того, что именно ему предложил Майкрофт.
- Боже правый, - пробормотал Джон, прикрыв рукой сначала рот, а потом глаза. Не было сил смотреть на человека, который невозмутимо стоял перед ним и хладнокровно предлагал ему с непостижимыми целями и намерениями клонировать погибшего мужа. Вернее, это был бы не клон, а ребёнок Шерлока и кого-то ещё, какой-либо женщины. Но он был бы наполовину Шерлоком, ожившей частью Шерлока, которую можно было бы взять на руки и никуда не отпускать.
Дышать. Не забывать дышать. Дверца холодильника захлопнулась, Джон убрал руку с лица, подняв на деверя глаза, полные гнева.
- Как… Вы… Невозможно описать, как отвратительно то, что вы предлагаете. Вы… Господи, да вам лечиться нужно!
- Так ли уж это неприемлемо? – Холмс, казалось, получал удовольствие от самого процесса убеждения сопротивляющейся стороны. – Этические постулаты весьма условны, не правда ли, доктор Уотсон? Разве это ужасно – произвести на свет ребёнка для себя? Почему менее допустимо доверить ребенка вам – ответственному, заботливому и любящему человеку, чем 16-летней дурочке, пытающейся использовать материнство для приобретения выгодного супруга? Или, возможно, вы полагаете, что менее достойны завести ребёнка от человека, которого искренне любите, чем мать, которая не хотела появления на свет своих детей и будет считать их тяжким крестом, который придётся волочить на себе всю жизнь? – Майкрофт на мгновение прервался, чтобы перевести дух. – Я предвидел, что вы первоначально отвергнете эту идею, Джон, но я всей душой надеюсь, что вы пересмотрите своё отношение и примете верное решение.
У Джона перехватило дыхание. Мысли заметались.
- Я просто не могу… Я не могу создать заклинаниями и чудесными манипуляциями ребёнка лишь по той причине, что не способен справиться с горем после потери супруга. Или потому что чувствую себя одиноким. Я не смог бы… Это не… На кону жизнь, Майкрофт, жизнь человека!
- Прошу вас, Джон, не оскорбляйте меня такими предположениями. Я прекрасно понимаю, о чём идёт речь. Разумеется, мы говорим не об одной человеческой жизни, Джон, - о двух. Не только о жизни будущего ребёнка, но также и о вашей собственной, - в улыбке Холмса промелькнули снисходительность и терпимость, так что Уотсону захотелось сорвать с негодяя эту маску собственными руками.
Доктор помотал головой, не в состоянии вымолвить ни слова. Да и что тут можно было сказать? Ничего более абсурдного он в жизни не слышал. Может, это всё происходит не с ним? Может, ему снится кошмарный сон? Как же он может думать об этом так, будто считает подобное вполне осуществимым?
Майкрофт наблюдал за ним и ждал, позволяя своему предложению внедриться в сознание Джона. Затем он откашлялся и оторвал зятя от бушующей в его голове бури мыслей.
- Боюсь, матушка будет волноваться, куда мы пропали. Пойдёмте, Джон. Давайте выпьем чаю, а потом у вас будет достаточно времени на раздумья.
Уотсон кивнул и последовал за ним, ибо другого выбора у него просто не было.
Им подали чай в зимнем саду – очаровательном, словно сошедшем со страниц журнала «Дом и сад» помещении, стены которого были выкрашены в приятный для глаз солнечно-жёлтый цвет. Белая садовая мебель, глиняные горшки с редкими и наверняка очень дорогими растениями: цветами, папоротниками, даже небольшим апельсиновым деревцем. Солнце уже село, и комната освещалась подвесными стеклянными фонарями. В прежние времена к ним был подведён газ, но теперь тёплый электрический свет создавал полную иллюзию, будто комната наполнена солнечным светом, который пропитал её стены и не мог вырваться за их пределы.