========== 01 ==========
Комментарий к 01
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
Кто бы мог подумать, что чужие вопли могут быть приятны для моих ушей? Антониус был прав: при правильном подходе любого человека можно превратить в животное, для которого существует только один инстинкт – выживание.
При всем желании я не мог бы сказать, сколько дней нахожусь в своей темнице. Минуты, часы, дни, недели – все давно слилось в болезненную бесконечность, прерываемую лишь кратковременными передышками, когда моему телу позволяют восстановить силы.
Я в аду. Я в тюрьме, где даже стены давно оглохли от нечеловеческих криков тех, кому не суждено выбраться отсюда.
Шесть камер, расположенных по кругу. Шесть клеток, в которых нам суждено мучительно умирать, стеная и задыхаясь в луже своей крови. В охране несколько человек, и все они - озабоченные садисты, которых заводит причинять людям боль. Главный над всеми – Антониус, высокий жилистый мужчина с почти благородной внешностью; сразу и не скажешь, насколько прогнила его душа.
Это он когда-то первым придумал воплощать с заключенными свои самые больные фантазии, а остальные с воодушевлением подхватили эту идею. После первой же недели «под присмотром» Антониуса я, корчась от боли сломанных ребер, назвал его Люцифером и не ошибся – где ад, там и все его приспешники. Рвут, травят, ломают.
Морщусь, когда секундную случайную тишину разрывает новый вопль Джоанны Мэйсон: ее клетка через одну от моей, и, если прижаться к толстому стеклу, ограничивающему камеру, то можно увидеть край ее темницы. Мы – подопытные крысы, брошенные на растерзание душевнобольным охранникам.
Я бы и рад заткнуть уши, чтобы отгородиться от ее криков, только это не слишком помогает. Стенания и плач – излюбленные звуки на вкус нашей охраны, и они щедро делятся ими с теми, кто ждет своей очереди на расправу. У Люцифера железное правило – «часы всегда показывают полночь»: пытки движутся только по часовой стрелке от первой камеры, в которой заточили рыжеволосую Победительницу из Четвертого, и по кругу ко мне – последнему и любимому «мясу» Антониуса.
Вынужден признать, что Джоанна самая стойкая из нас: несмотря на всю боль, она не молит о пощаде, а раз за разом сыпет проклятиями на головы мучителей. К сожалению, они смешиваются с ее беспомощными вскриками, со стонами оргазмов охранников и ударами плетей об ее поруганное тело.
Вероятно, было бы лучше, если бы Джоанна плакала, как Энни – вот кто никогда не сопротивляется. Покорно принимая все, что ей уготовано, Креста похожа на безумную куклу, которая давно отрешилась от бренного мира. Антониусу не нравится покорность, ему подавай погорячей, и именно поэтому чокнутую девушку обычно избивают и уходят, а Джоанне приходится еще и выносить домогательства со стороны мужчин.
– Что б ты сдох, сука! – не сдается измученная Джоанна, а я различаю поворот ключа в замке ее камеры.
Невольно сжимаюсь всем телом, а изнутри, из затравленной души, поднимается волна противной дрожи.
Животный страх.
Я отлично знаю, что камера между мной и Джоанной пустует: прошлый жилец не выдержал пыток и на днях преставился. Для меня это означает только одно – я следующий.
Антониус выходит в центр круга, на обозримое всеми пленниками пространство, и, заправляя рубаху в штаны, поворачивается ко мне, плотоядно улыбаясь:
– Радуйся, Мелларк. Сегодня эта сучка отработала за вас двоих, тебя я трахать не буду, отдыхай.
Остатки былой гордости требуют послать его к черту, но сильно обострившийся в камерах инстинкт самосохранения не дает словам сорваться с губ: сглотнув слюну, которая мешает дышать, я благодарно киваю.
На самом деле к сексуальным контактам Антониус принуждает только женщин, меня и еще одного парня, имени которого я не знаю, он не трогает. Иногда я даже удивляюсь, почему: мы все для него не люди, а лишь куски живой плоти. Тела, ломая которые, он получает удовлетворение.
Отворачиваюсь к стене, прикрывая глаза, и думаю о том, что надо поспать. Тишина вокруг слишком редкая штука, а спать под оглушительные вопли просто невозможно. Однако Антониус еще не ушел: он гремит чем-то металлическим, и я снова смотрю в его сторону. Там, где он стоит, находится нечто вроде склада инструментов для пыток: несколько столов и металлических стеллажей, заваленных щипцами, шприцами, ножами, тисками… Перечислять можно до бесконечности, но от этого только хуже. С большинства орудий даже не смыта кровь предыдущих жертв, они валяются на всеобщем обозрении, безмолвно напоминая о своей опасности.
В руках у Люцифера кандалы – четыре крупных обруча с колечком на каждом. Эти штуки смыкают на руках и ногах заключенных и закрепляют на цепи, которая есть в каждой камере. Человек оказывается на привязи, почти без движения, скованный и беспомощный.
Удостоверившись, что я наблюдаю за ним, Антониус произносит:
– А ведь сегодня у нас с тобой юбилей, Мелларк.
Я напрягаюсь, не решаясь даже предположить, что это может быть за праздник и как мы его отметим.
– Ты гниешь в этой камере уже два месяца, а до сих пор жив…
У меня возникает недоброе предчувствие – уже проверено, что почти за каждым словом мучителя есть скрытый смысл. Что это будет? Новая извращенная пытка? Меня будут резать? Или срывать кожу с пальцев ног? Располосуют спину причудливым узором, сплетенным кончиком кнута?
– Я пригласил гостей, – громко говорит мой враг и взмахом руки указывает в сторону узкого коридора – прохода, который ведет к свободе… или приводит сюда: в последний приют для тех, кто стал неугоден президенту Сноу.
Два охранника выходят из тени, волоча худое женское тело.
«Еще одна игрушка для похотливого урода», – думаю я, но внутренний голос неприятно урчит. Что-то не так.
Голова девушки опущена вниз, темные волосы грязными сальными прядями рассыпались по плечам, а по ее рукам размазана едва подсохшая кровь. Я выпрямляю спину, стараясь рассмотреть пленницу получше, – она кажется отдаленно знакомой, но я отказываюсь ее узнавать. Не хочу в это верить.
– Куколка, открой личико, – командует Антониус, обращаясь к девушке, но та никак не реагирует на его игривый приказ.
Нахмурившись, он кивает своим подчиненным, и один из них, с силой дернув девушку за волосы, поднимает ее голову вверх. Стон застревает у меня в горле: Китнисс выглядит полубезумной и, кажется, даже не осознает, где находится.
Я соскакиваю со своего места и бросаюсь вперед, с разбега врезаясь в толстое стекло, разделяющее нас. Бью кулаками по прозрачной поверхности, выкрикиваю ее имя, но Китнисс реагирует заторможено: она медленно обводит взглядом камеры и даже не останавливается на мне.
Стоит охраннику разжать руку и выпустить ее волосы из своих пальцев, она снова роняет голову.
– Пустите ее! – кричу я, но мое внезапное отчаянье вызывает у Люцифера только приступ смеха. Гнусного, не обещающего ничего хорошего смеха.
– Кажется, куколка плохо стоит на ногах? Мы ведь не дадим ей упасть?– ехидничает он, поднимая выше кандалы, которые все еще держит в руках.
Он вертит их, демонстрируя мне, наслаждаясь моей растерянностью и вспышкой непокорности, но я не смотрю на мучителя – только на Китнисс, похудевшую, избитую. Но еще живую.
Антониус отдаляется от стола с инструментами для пыток и подходит к камере, которую я вижу лучше всего, – она точно напротив моей. Щелкнув выключателем, он зажигает лампу, расположенную в темнице. Это тоже часть игры: все камеры обычно погружены во мрак, кроме одной – той, в которой в данный момент кого-то пытают.
Он открывает клетку, и его помощники втаскивают в нее Китнисс. Ее бросают, как тряпичную куклу, прямо на пол возле дальней стены. Различаю слабый стон, вырвавшийся у нее, а охранники уже поднимают вверх ее тонкие руки, соединяя их кандалами с цепями. Ноги Китнисс тоже оказываются зафиксированными – в случае опасности она беспомощна.
Я наблюдаю за происходящим, затихнув и затаив дыхание, а сердце мучительно сжимается, боясь увидеть продолжение.
К счастью, в которое я не решаюсь поверить, мучители не причиняют Китнисс боли, а выходят из камеры и закрывают дверь на замок. Свет в темнице Китнисс гаснет.
– Неинтересно играть с бабой в отключке, – словно читая мои мысли, говорит Антониус. – Подождем, пока она оклемается.
Он кивает помощникам и разворачивается, чтобы уйти.
– Спокойной ночи, Мелларк. Выспись как следует, другого раза уже может и не быть.
Я все еще упираюсь головой в стекло, с ужасом погружаясь в отвратительную реальность: если раньше мои пытки были чисто физическими, теперь я отлично понимаю – меня будут пытать куда изощренней. Я не верю в случайности; два месяца в темнице, пропитавшейся моей кровью, заставили меня перестать верить в чудеса: Китнисс здесь по моей вине.
– Последуй его совету, попробуй уснуть, – говорит мне Джоанна, и я поднимаю на нее глаза.
Девушка вжимается в угол своей камеры, который я могу видеть с этого ракурса, и сочувственно смотрит на меня. Видимо, что-то еще осталось от моего чувства сострадания к людям, потому что вид лысого черепа Победительницы в купе с огромным кровоподтеком почти на все ее, некогда миловидное, лицо, заставляет меня отвести взгляд.
Разговоры запрещены, но Джоанна рискует ради меня.
– Не хочу давить, – произносит девушка, – но ты хотя бы откупорил свою Сойку?
Качаю головой. К чему врать? Сказки про несчастных влюбленных давно канули в лету, но Джоанна прекрасно слышала мои вопли, стоило Люциферу заглянуть ко мне на огонек. Я знаю, что постоянно зову Китнисс, ничего не могу с этим поделать. Она моя слабость и, вероятно, самая сильная боль.
– Что ж, считай, что не успел, – вздыхает Джоанна.
Я отворачиваюсь.
– Постарайся не смотреть, когда он… – она не находит слов. – Просто не смотри, Пит, не надо.
Я отхожу от стекла, не дослушав слова Победительницы. Я не смогу отвернуться. Я вообще не знаю, как переживу завтрашний и последующие дни. Надежды на то, что Антониус не тронет Китнисс, практически нет. В том, что он будет ее избивать, сомнений никаких, но еще и его похоть…
Усаживаюсь на пол зеркально тому, как в нескольких метрах от меня в своей камере сидит Китнисс. К моей стене тоже прикреплены цепи, и они позвякивают кольцами, когда я случайно касаюсь их.
Вглядываюсь в темноту напротив: Китнисс пришла в себя? Как она оказалась здесь? Почему ее не уберегли? Бьюсь затылком о каменную стенку позади – беспомощные слезы жгут глаза.
Ночь проходит беспокойно. Я не сплю ни минуты, вслушиваюсь в звуки, надеясь и одновременно страшась понять, что Китнисс пришла в себя.
Ближе к утру она начинает стонать, что-то бессвязно бормочет, кого-то зовет. Я снова оказываюсь возле стекла и, нарушая правила, пытаюсь разговаривать с ней, как-то успокоить. Вероятно, Китнисс не слышит меня, потому что молчит.
– Мелларк, тебя давно током не шарахало? – рявкает охранник, выглядывая из прохода. – Правила еще никто не отменял – разговоры запрещены, так что заткнись и сиди тихо!
Я невольно морщусь, отступая на шаг, потому что мое тело помнит, как больно, когда через тебя пропускают ток. Ты корчишься и дергаешься, как цыпленок, живьем насаженный на вертел. А если в это время у охранников плохое настроение, то мощность тока становится такой сильной, что потом еще долго пахнет мясом. Твоим собственным паленым мясом.
Бросаю на помощника Люцифера затравленный взгляд и все-таки выполняю приказ: отхожу к своей койке и забираюсь на нее с ногами. Это довольно широкий лежак, у меня даже есть подушка и старое, местами дырявое одеяло – роскошь, учитывая, что на мне давно уже стоит клеймо «труп».
Много часов после этого я наблюдаю за Китнисс: она пытается встать, дергает руками и ногами, вижу, что плачет, но я ничем не могу ей помочь. Не свожу с нее глаз, будто если посмотрю в сторону, то в эту же секунду ее заберут, украдут, обидят.
Нас кормят раз в сутки; совершенно безвкусная, но хоть какая-то еда. Сегодня это пресное подобие каши – вязкая масса серого цвета, – но я с жадностью поглощаю ее, потому что завтра кормежки может и не быть – Антониус уже несколько раз «забывал» покормить своих зверюшек.
Китнисс, едва попробовав кашу, морщит нос и отшвыривает тарелку в сторону. Та с грохотом катится по каменному полу и замирает возле стеклянной стены. Китнисс следит за тарелкой и только теперь задерживается взглядом на стекле. Наши взгляды встречаются. На ее лице отражается удивление, смятение и… радость?
– Пит!.. – она выкрикивает мое имя и с силой подается вперед, но цепи не пускают.
Охранник в мгновение оказывается возле ее камеры и, угрожая палкой со сверкающим электрическим зарядом на конце, велит заткнуться. Китнисс подчиняется, затихая, но все равно не сводит с меня глаз. Я отвечаю тем же: пытаюсь передать ей хоть каплю своего тепла, пусть не боится, пусть верит, что отсюда можно выбраться. Надежда сильнее страха. Китнисс должна верить, что есть путь на свободу.
К сожалению, мой внешний вид вряд ли ее утешит: волосы отросли и давно не мылись, торс обнажен и почти весь грязно-фиолетового цвета. Мой мучитель любит освежать краски побоев, а я – его полотно. На левом предплечье несколько незаживающих язв – еще в первые дни моего пребывания в камере Антониус оставил на мне отметины раскаленным железом и периодически раздирает раны, не давая коже восстановиться. И все равно пересохшими губами я шепчу Китнисс ласковые слова, моля бога, чтобы она их поняла.
Я с ужасом осознаю, что близится вечер: Люцифер всегда приходит примерно в одно и то же время. И сегодня он верен себе: гогоча над собственными шутками, Антониус и двое охранников – его любимчики – выходят в центр зала. Они долго и громко спорят, какие из инструментов выбрать на этот раз. Нас в темницах пятеро, и мы все реагируем на приближение боли по-разному. Энни громко всхлипывает в своей камере – ей всегда достается первой. За ней безымянный и уже беззубый парень – зубы ему вырвали две недели назад. Он всегда причитает и жалобно молит о пощаде, которую все равно не получает. Джоанна материт своих насильников, предрекая им скорую и мучительную смерть, а Китнисс испуганно молчит. В ее лице снова появляются какие-то безумные черты: глаза бегают из стороны в сторону, ни на чем не задерживаясь, а губы шепчут что-то короткое. Мне мерещится, что это мое имя.
Порывшись в горе орудий для пыток, Антониус выбирает две длинные и достаточно толстые палки. Перекладывает их из руки в руку, примеряется и наконец поворачивает голову в сторону Энни, которую я не вижу из-за того, что у наших клеток общая стена. Улыбнувшись, Люцифер говорит:
– Нравится, детка?
Девушка начинает всхлипывать сильнее.
– Ну, ну, милая, – ухмыляется мерзавец, перемещаясь в ее сторону, – тебе ведь доставалось и побольше, ничего – переживешь и это…
И снова время замирает, пронизанное криками рыжеволосой Победительницы, а позже и парня без имени. Его стегают розгами. Он хрипит и давится своей кровью, но мне кажется, что их пытки заканчиваются быстрее, чем обычно. Я уверен, что не ошибся, потому что глаза Антониуса горят азартом: ему не терпится поиграть с новой зверюшкой – Китнисс.
Я оказываюсь возле своего стекла быстрее, чем охранники доходят до ее камеры. Колочу кулаками по прозрачной стене.
– Не трогайте ее! Антониус!
Мучители только посмеиваются, распахивая двери в клетку Китнисс. Ее глаза широко распахнуты от страха, а сама она, что есть сил, вжимается в стенку – убежать невозможно, она прикована цепями.
– Давай договоримся, – кричу я Люциферу, – возьми меня! Слышишь? Делай со мной что хочешь – не трогай ее!
Реакции никакой. Антониус склоняется над своей жертвой и, стискивая ее подбородок тонкими пальцами, заставляет посмотреть на него.
– Куколка, а ты сегодня бодрее, чем вчера, мне это нравится, – он говорит негромко, но я весь превратился в слух, и меня передергивает от его слов. – Согласись, было бы неинтересно отыметь тебя, символ долбанной революции, а ты бы даже не вспомнила этого?