-Но брат говорил, что клирикам запрещено любое оружие, - удивилась Делия.
Амадео снова смешался, но мягко пояснил.
-Я не клирик, синьорина ди Романо, обетов я не давал. Мой отец - брат ректора Пармского университета, и дядя не настаивал на моем монашестве, только на достойном поведении. Среди двенадцати профессоров в Парме только девять - клирики.
Тут на пороге показался Энрико Крочиато. Он выспался и теперь лучился довольством. Увидев друзей, просиял, однако, увидев Делию, растерялся. Его растерянность заметил Раймондо, и, поняв, что друг созвал их на мальчишник, без обиняков обратился к сестрице.
-Тебе, Делия, лучше навестить синьорин Бьянку и Чечилию. Ты будешь нам помехой.
Мессир Амадео Лангирано был несколько шокирован грубой прямотой Раймондо, но сестрица, судя по всему, нисколько не обиделась на брата: Амадео с удивлением заметил, что глаза девицы теперь сияют, на лице проступил прелестнейший румянец, коралловые губки раздвинулись милейшей улыбкой. Она обняла Раймондо, пожелала всем веселого вечера и помощи Божьей, и легко впорхнула на ступени лестницы, ведущей на второй этаж в покои Чечилии. Мужчины же исчезли в комнатах Крочиато.
Тут Чечилия окликнула подругу. Делия стремительно обернулась, увидела Чечилию, бросилась к ней и, схватив за руки, закружила на площадке. Синьорина Чентурионе ничего не могла понять. Она рассчитывала, что Делия расскажет ей, что происходило в покоях Энрико, но теперь приходилось изыскивать другие способы проведать об этом. Причин же неожиданного ликования Делии, торопливо увлекшей её с замковый сад, Чечилия и вовсе не постигала.
А в апартаментах массария стол ломился от яств и напитков, главным блюдом была зажаренный целиком дикий кабанчик. Старые друзья расселись вокруг стола и тут мессир Энрико поведал всем, что хоть все они из уважения и любви к нему именовали его 'мессиром', и он был посвящен в рыцари доном Амброджо, с нынешнего дня он - мессир по праву рождения. Гаер выложил на стол пергаменты, заверенные в Неаполе и Флоренции, и удостоверяющие каждого, сунувшего в них нос, что их податель имел самых благородных предков - и не только деда Грациано Крочиато, но и прадеда Гавино Крочиато, который назван в обнаруженном в Неаполе документе 'потомственным рыцарем, сыном Бельтрамо Крочиато, вернувшегося со Святой земли, где воевал за гроб Господень'. Вот почему у него такая фамилия!8 Таким образом, он, Энрико, равен им всем.
Глаза Котяры сияли.
Мессир Раймондо ди Романо почесал в затылке, мессир Амадео, давно догадавшийся о цели поездки Энрико, любезно поздравил его с восстановлением былого величия своего рода, граф Феличиано двусмысленно улыбнулся, а мессир Северино Ормани бестактно вопросил: 'Так тебя, стало быть, теперь и дерьмом обозвать нельзя, что ли?' Энрико заверил его, что ему, Северино, все можно, и наполнил стаканы вином. Тост следовал за тостом, сновали слуги с закусками, Северино и Феличиано, если и недоумевали про себя, зачем ему потребовалось доказывать свое дворянство, ибо он был любим ими не за кровь, но за нрав, то помалкивали.
Между тем, в разгар трапезы, к удивлению Амадео, епископ Раймондо задумчиво обронил, глядя на него:
-Так ты, стало быть, не в монашестве...
Амадео грустно улыбнулся.
-Отец настаивает на браке, но дядя говорит, что для академической карьеры семья губительна и надо выбирать. Я бы и выбрал, но и мать против, а между тем, годы идут и надо решаться. Дядя прочит меня себе в преемники.
-Монашество - удел ангельский, но тягот нигде не избежать...- Глаза епископа странно блеснули, - тем более мать и отец не благословляют. Пути не будет.
Амадео удивился. Ему казалось, что Раймондо должен, напротив, поддержать его, убедить избрать монашеское поприще, и положил себе после вернуться к этому разговору, котором у сейчас препятствовали тосты друзей и общий хохот.
Дружеское застолье плавно перетекло в попойку, но незадолго до полуночи друзья обнаружили, что ряды их поредели: епископ Раймондо исчез. Все же остальные, кроме графа Феличиано, остались ночевать у Энрико. Сестрица же Чечилия подстерегла пошатывающегося братца при возвращении в свои покои, и легко выяснила, что было поводом для застолья: Чино не считал нужным скрывать его, да если бы считал, всё равно проболтался бы, ибо был пьян до положения риз...
Глава 11.
Мессир Амадео Лангирано всегда пил умеренно, и потому пришёл в себя на следующий день ещё на рассвете. Хозяин был уже на ногах и пригласил гостей в натопленную баню. Северино отказался и направился к себе, но Амадео воспользовался гостеприимством друга, чтобы все-таки вытащить из него правду. Нелепо думать, чтобы Энрико проделал тяжелый и многодневный путь в Неаполь, только затем, чтобы порадовать их застольем.
-Ну, а почему я должен чувствовать себя плебеем? - ответил мессир Крочиато на его прямой вопрос, выливая отвар мыльного корня на белокурую макушку.
-Разве мы тебя унижали? Разве хоть кто-то из нас...ну, кроме твоего же дружка Северино... позволял себе задеть твоё достоинство?
-Я этого не говорил.
-Так в чём же дело?
-Я же тебе уже говорил, что хочу восстановить свою родословную в чистоте.
-А я тебе уже ответил, что не понимаю, почему это раньше тебя не занимало, а нынче стало важным.
Энрико ухмыльнулся.
-Чего ты ко мне прицепился? Хочу быть потомственным рыцарем и буду. О детях беспокоюсь.
-У тебя нет детей.
Энрико рассмеялся, хоть и невесело.
-Это дело нехитрое. Когда-нибудь, может, и будут. Вот я и хочу, чтобы мои детишки перед твоими дерьмом себя не чувствовали.
-У меня нет детей, Энрико.
-Говорю же, дело нехитрое. Будут.
Амадео опустил глаза и вздохнул. Как же, будут...
Мысли его текли безмолвно и почти бесстрастно. Монашеский путь, путь совершенного отвержения мира... сие не от человека, но от Бога. Но есть ли на это воля Божия? Бог благословит намерение святое, укоренит его в сердце, и устранит препятствия, если путь Ему благоугоден. Амадео без самонадеянности помышлял, на что решается. Готов ли он на ежедневные лишения, на безропотное терпение обид, на умерщвление телесное, на отсечение своей воли? Он испытывал самого себя: чисто ли его намерение? Готов ли он? Странно. Он не слышал в себе гласа Господнего. Не слышал призыва, но и не ощущал той слабости, какая всегда переживалась им при отшествии Господнем. Бог был с ним, ему легко дышалось, и он, одаренный постижением истины, смиренный и разумный, понимал всё.
Кроме самого себя.
Амадео собрался вернуться к себе, но тут при выходе из покоев Энрико встретил Феличиано. Тот был с похмелья, но попросил его пройти к нему, и Лангирано, взволнованный и трепещущий, торопливо пошёл за другом. Что это - знак доверия? Просьба о помощи?
В спальне Феличиано, несмотря на теплый день, был жарко натоплен камин. Чино кутался в длинный плащ, подбитый мехом, снова выглядел бледным и больным. Амадео тихо опустился в кресло.
-Рад, что ты не ушёл. Я хотел... поговорить с тобой, - заговорил Феличиано тихо и размеренно, - в тебе есть что-то божественно спокойное, неколебимое суетой... - Феличиано наполнил бокал вином, и Амадео заметил, что руки Чино слегка дрожат, но речь отчетлива и ясна. - Сядь ближе. Помнишь, в Лаццано, мы ночевали с тобой, Северино и Энрико после сенокоса в стогу? - Амадео кивнул, - Энрико сказал тогда, что ему страшно в такие ночи наедине с Небом, звездами и Богом. Угнетает смертность. А ты ответил, что бессмертие - в каждом из нас. Я недавно это вспомнил до черточки. Как причудлива память...
Амадео поднялся и сел рядом с Чино, обнял его, и, не перебивая, внимательно слушал. Он знал друга в дни его возмужания, всегда восхищался его благородством и великодушием, глубокой образованностью и постоянством в дружбе. Он везде был первым - на охоте, на ристалище, в бою, предаваясь со страстью всему, что делал.
Теперь, за те дни, что Амадео бывал в замке, он заметил, что львиную долю времени Феличиано уделяет брату Челестино, неизменно присутствуя на уроках, которые давал юноше епископ Раймондо. Просил он и Амадео преподать подростку основы квадривиума. Лангирано изумлялся - в юности сам Феличиано был легкомысленным шалопаем, но сейчас полностью заменил брату отца, был строг и взыскателен. Сугубо же удивляли наставления самого Феличиано Челестино - граф учил брата азам управления, тонкостям политики. Зачем? Возникало странное ощущение, что граф подлинно готовит брата себе в преемники. Почему? Что происходит? Слова матери и жалобы друзей тоже изумили Амадео. Теперь он отчетливо видел, что Феличиано несчастен и удручен, подавлен непонятной тяготой.
Феличиано с тоской смотрел в каминное пламя и ронял обрывочные слова, чуть путаные и горькие, и Амадео не понимал, следствие ли они вчерашнего опьянения или просто тоски.
-В последнее время я часто стал вспоминать... те годы... тенистый пригорок ландышей... Помнишь, тогда на дальней запруде мы подглядывали за девчонками? Как это волновало, как спирало дыхание, как обмирала душа... Сумасшедшие сны, пробуждение плоти... Мне, глупцу, так хотелось скорее повзрослеть! Помнишь, мы тогда с Энрико на запруде сцепились, у кого длиннее жердина и просили тебя рассудить нас, а Ормани обозвал нас бесстыжими и убежал? - граф улыбнулся. - Мальчишество, вечные состязания, гон молодых самцов...
Амадео усмехнулся.
-Ну, да, помню. Я присудил победу тебе, и Крочиато обозвал меня раболепным лизоблюдом.
-А ты и вправду прогнулся передо мной?
-Нет, - грустно рассмеялся Амадео, - раболепие мне несвойственно, я присудил победу тебе, потому что та смазливая девчонка из Лаццано поцеловала его. Я ревновал, злился и завидовал. Вот и отплатил ему...
Феличиано расхохотался
-Ах, ты, шельма! А он, бедолага, до сих пор уверен в моем липовом преимуществе. Все эти годы страдал.
Тут, однако, Амадео заметил, что лицо графа снова помрачнело.
-Стало быть, и тут я дерьмо... Ну да ладно, к делу. То, что ты сказал о Реканелли. Ты умён и понимаешь, что и предвиденную опасность не предотвратить. Помни о Челестино. Он - надежда рода. Случись что со мной... Он куда чище меня и я верю... Позаботься о нём. Ты, Северино, Энрико, Раймондо - не оставляйте его.
Амадео не понял, почему тридцатилетний Феличиано считает Челестино надеждой рода. Он сам больше не намерен вступать в брак? Но почему? Энрико сказал, что он совсем не любил Анджелину. И мать говорила ему, что семейная жизнь Феличиано не радовала его. А Энрико уверенно сказал, что и первую жену граф тоже не любил...
Неожиданно он услышал:
-Я благодарен тебе, Амадео, и прежде всего за молчание. Я помню, как пугали меня твои внезапные прозрения, и знаю, сколь много ты способен уловить, заметить, прочувствовать. Я уверен, что ты рано или поздно поймешь бремя моей скорби. Я уповаю, что ты пощадишь меня, и твое понимание умрет в тебе. Я не жалею, что встретился с тобой.
Амадео почувствовал, что его сковало почти летаргическое оцепенение. Феличиано не скрыл от него, что несчастен, но отказывался говорить начистоту. Амадео безмолвно смотрел на друга, которого запомнил, как воплощение благородства. Теперь он портит деревенских девок, пьёт, после кается в... в чём? Слова Энрико проступили новой гранью, рассказ матери... Понимание чего-то сумрачного медленно подползало к Амадео и уже проступало где-то на кромке сознания.
-Могу я спросить?
-Я боялся этого. - Феличиано поднял глаза на Амадео. - Спроси.
-Есть непроговариваемое, но ... ты сможешь в этом испытании не утратить благородства?
Феличиано ответил не сразу.
-... Да... Наверное. Теперь да. Я выдержу. Худшее я пережил.
- Имея четверых преданных друзей, ты все равно не готов довериться никому?
Феличиано покачал головой и вздохнул.
-С бедами мы все один на один, Амадео.
У Амадео сжалось сердце.
-Ты готов выслушать меня?
Феличиано выпрямился и осторожно кивнул.
-Мужчина остаётся мужчиной, пока он не утратил мощь духа, благородство и веру в Господа. Господь милостив, и порой наказывая нас, он скорбями лишь очищает нас от налипшей на нас грязи греха. Ты можешь выдержать всё, что тебе послано. Молись.
Феличиано бросил на него пристальный взгляд и кивнул. На прощание крепко обнял друга.
Лангирано направился домой. На сердце было мутно и тревожно, что-то томило и отягощало, царапало душу до крови, но причины томящей муки он не постигал. Объяснение с Феличиано, на которое тот пошёл сам, прояснило только одно - боль друга была подлинной и пожирала его.
Амадео поморщился. Как все было легко и просто в те зеленые года, и сколько тягостей и мук принесла им зрелость. У Амадео болела душа за друга, но тут он понял, что что-то гнетет его самого, гложет, как червь. Неожиданно догадался. Это были застрявшие в памяти сказанные поутру слова Энрико о детях. Стало быть, тот все же надеется... на что? Энрико - гаер, но никто никогда не отказывал ему в благородстве, он не сможет сделать Чечилию своей подружкой - и из любви к Феличиано, да и соображений чести. Но жениться на Чечилии? Глупо и мечтать об этом. Но он всё же мечтает... Он влюблен, и похоже, проделал утомительный путь в Неаполь только ради... ради неё? Энрико никогда не осмелится попросить у Феличиано руки Чечилии, даже с дворянскими грамотами он для нее - плебей.
Но нет, вовсе не дела Энрико, понял Амадео, угнетали его. Сердце его ныло от своих забот, и пора было принять решение. Хватит искушений, хватит блудных снов. Надо посвятить душу и тело Господу и уповать на Его помощь. И у него никогда не будет детей, его ждал путь горний. Но почему Раймондо говорил за столом столь странные вещи? Нужно повидать его...
На восток наползала грозовая туча. Амадео миновал окраинную улицу и остановился - вокруг него неожиданно закружил белый голубь, слетел на землю, запрыгал у ног, и ошарашенный Амадео вдруг увидел на булыжной мостовой старую подкову.
На сердце его потеплело. Две хорошие приметы...
Едва переступив порог собственного дома, Амадео Лангирано замер в изумлении. Господь услышал его желание поговорить с епископом о монашестве - и исполнил его. Возле камина на стуле с высокой спинкой как Римский Наместник Христа на земле восседал Раймондо ди Романо. Но рядом с ним сидела Делия ди Романо в алом платье. Девица была сегодня особенно прелестна и впервые роскошно одета. Вырез платья обнажал лилейную шею и ложбинку белоснежной груди, Амадео смутился и опустил глаза, почувствовав волну жара, охватившего его. Господи, как же суета мира всё ещё отзывается в его некрепком сердце... На коленях у Делии пристроился кот Кармелит и музыкально мурлыкал, а донна Лоренца угощала гостей. Кармелит увидел его первым и тихо чихнул. Амадео смущенно улыбнулся. Добрые предзнаменования множились...
Едва заметив его на пороге, его преосвященство порывисто поднялся.
-Амадео! Ты мне друг? - безапелляционность и явная риторичность вопроса рассмешила Амадео, но он знал, что подобные вопросы обычно предваряли просьбы тяжелые и обременительные, и осторожно заметил.
-Я тебе друг, разумеется, Раймондо.
-Во-о-от! - восторженно отозвался тот, словно только этого и ждал, - а друзьям что предписано? 'Носить бремена друг друга!'
Мессир Лангирано улыбнулся.
-Но надеюсь, ты не фарисей и не возложишь на меня бремя столь неудобоносимое, что свалит меня?
-Ну, что ты?! Я всё обдумал. Всё хорошо получится: возьмёшь бремя моё с плеч моих - я и в Рим осенью на диспуты съезжу, и в Болонье зиму проведу, а то сижу ведь с марта как привязанный. А сил моих с ней, уж ты поверь, нет. Третьего дня в храме какой-то потаскун так на неё пялился, что я едва службу не остановил, да по рылу посохом ему не заехал, а по городу с ней пройти немыслимо - молодые кобеля так и прыгают, не ровен час, не устерегу, опрокинет кто - отец проклянет с того света. А зачем мне эти сложности?