Проснулся он еще более подавленным, чем когда засыпал, и осмотрев то место, где оказался — а оно было похоже на желудок гигантского растительного чудовища, собирающегося растворить пришельца своим зеленым желудочным соком — пришел к выводу, что нужно немедленно покинуть джунгли и выйти на открытую местность, иначе он окончательно сойдет с ума в этом тесном пространстве, где одно дерево походило на другое, один лист был идентичен другому, а каждая лиана цеплялась аналогично другой. Сьенфуэгос знал, что, сколько бы он не шел вперед, пейзаж не изменится, и это, без сомнения, было слишком серьезным испытанием для такого свободолюбивого человека.
Он собрался с силами, с силой сжал шпагу и с ее помощью проделал проход в поисках выхода из лабиринта, откуда, казалось, в испуге сбежали даже обезьяны и попугаи.
Так прошло много времени, и вот, наконец, когда он уже готов был сдаться и рухнуть без сил, его глазам неожиданно предстало широкое озеро. В сущности, это была все та же сельва, только затопленная водой. Тут и там вздымались высокие и толстые стволы деревьев, вырвать их из родной стихии оказалась не в силах даже вода.
А вот иным деревьям не повезло, и теперь они плавали на поверхности озера; их было много, десятки темных осклизлых стволов, медленно дрейфующих туда-сюда, видимо, по воле подводного течения. Сьенфуэгос медленно вошел в воду, надеясь, что здесь достаточно мелко. Он, конечно, хорошо плавал, но оружие, запас провизии и коробка с шахматами непременно потянули бы его ко дну.
Он был уже в нескольких сотнях метрах от противоположного берега, когда вдруг с изумлением обнаружил, что несколько плавающих бревен медленно, но неотвратимо двинулись прямо к нему; приглядевшись к ближайшему, он заметил два горящих глаза и вытянутое рыло, а чуть ниже — огромные острые зубы.
— Вот черт! — воскликнул он в изумлении. — Ни хрена себе ящерки!
Когда же одна из этих «ящерок», добрых три метра в длину, с раздутым животом, прибавила ходу, одновременно разевая огромную пасть, полную желтых зубов, бедный канарец в полной мере осознал, что ему грозит.
— Боже мой! — ахнул он в ужасе. — Что за черт?
Он мигом бросился к ближайшему дереву и забрался на первую попавшуюся ветку, вцепился в ствол и попытался сдержать непобедимую дрожь, от которой в любую секунду мог свалиться в воду.
И посмотрел вниз.
Внизу разевали чудовищные пасти уже три десятка гигантских ящериц. Не было сомнений: одно неловкое движение — и он тут же будет разорван на сотню кровавых ошметков.
— Ну и местечко! — со злостью пробормотал Сьенфуэгос. — Если не люди, то рептилии — все хотят сожрать! Тут тоже явно нет никакого проку в том, чтобы быть христианином.
Он дрожал всем телом. Сьенфуэгос устроился на самой толстой ветке, чтобы немного успокоиться и поискать выход из трудного положения, в котором очутился.
Но никак не находил.
Шли часы, но ни одна из омерзительных тварей с остекленевшими глазами не сдвинулась от дерева, природа явно наградила их бесконечным терпением, как и способностью плыть вдогонку за обедом на пятьдесят метров.
Не дрогнул ни единый листик или цветок, это похожее на преисподнюю место застыло в полнейшей неподвижности, напоминая скорее лишенную жизни картину, словно сохранилось в том первозданном виде, как и было сотворено миллион лет назад.
С наступлением сумерек несчастного канарца обуял ужас, а когда тени над безмолвным озером сгустились окончательно, он понял, что как только погрузится в сон, то упадет, словно перезревший плод, прямо в пасть зверюгам, и потому он привязал себя широким поясом к стволу и приготовился пережить еще одну ночь кошмара и мучений.
Усталость вскоре освободила его от долгой битвы со страхом, и полчаса спустя Месиас Сьенфуэгос уже тихо посапывал.
9
На рассвете клочья густого тумана, по какому-то капризу природы разбросанные над поверхностью воды, придали озеру еще более зловещий вид. Всё остальное осталось неизменным, разве что число кайманов увеличилось (именно их Сьенфуэгос называл ящерицами) — они собрались вокруг дерева, на которое он залез.
Ночь была долгой, изматывающей и безнадежной, а новый день отнюдь не обещал перемен к лучшему. Рыжий чувствовал себя совершенно беспомощным, поскольку даже речи не могло быть о том, чтобы покинуть шаткое убежище и добраться до берега, минуя жуткий барьер распахнутых челюстей, полных острейших клыков.
Прислонившись к стволу, он откинул голову, чтобы взглянуть на клочок голубого неба — будто играя с канарецм, он то появлялся, то исчезал в болотном тумане. Сьенфуэгос не мог сдержать грустную и ироничную улыбку, припомнив бесчисленные трудности, которые ему пришлось преодолеть за последние годы — и всё для того, чтобы застрять здесь, став объектом пристального внимания со стороны голодных тварей с чешуей, похожих скорее на чудовищ из страшного сна, чем на живых существ. Он вспомнил рыдания и отчаяние несчастных юнг на «Санта-Марии», темными ночами трясущимися от страха перед огромными морскими змеями, способными одним ударом потопить корабль. Теперь-то, убедившись, что обычная ящерица может вырасти до таких размеров, чтобы попытаться его сожрать, Сьенфуэгос готов был поверить в то, что в Новом Свете всё возможно.
Где еще можно найти подобную ошибку природы, кто бы мог представить, что человеку придется спасаться на дереве от ярости существ, которых на его родном острове дети прогоняют камешками?
И тут рядом послышался смех — несомненно, человеческий.
Сьенфуэгос осмотрелся, но не заметил ничего, кроме кайманов, нескольких обезьян на соседнем дереве и темной линии джунглей вдали, и потому он приписал этот смех своему воображению, вызванному слабостью и теми трудностями, которые в последнее время ему пришлось преодолеть. Но через некоторое время смех повторился, этот звук ни с чем нельзя было спутать.
Канарец начал подозревать черного попугая с большим желтым клювом, сидящего на спине одной из гигантских водных ящериц, поскольку звук шел откуда-то снизу, но как он ни всматривался, Сьенфуэгос так и не заметил, чтобы птица открывала клюв и издавала похожие на смех звуки.
Когда безмолвие лагуны в третий раз прервал абсурдный смех, Сьенфуэгос решил, что его издает кайман — та огромная тварь, что застыла с распахнутой пастью.
От удивления он чуть не свалился с дерева, и если бы не привязал себя к стволу, то скорее всего оказался бы в челюстях одной из гнусных тварей.
— Господи, помилуй! — прошептал он ошеломленно. — Не иначе я схожу с ума.
Но на этом поразительные события не закончились. Ошеломление Сьенфуэгоса достигло пика, когда он потрясенно увидел, как чудовище вдруг согнулось пополам и откинуло голову назад, из остатков покрытого чешуей тела показалась голова, а под ней оказалась нескладная фигура маленького туземца с улыбающимся лицом. Он лежал в крохотной пироге. Индеец ткнул в Сьенфуэгоса пальцем и воскликнул на асаванском диалекте:
— Ну надо же, человек-кокос!
— Мать твою за ногу, сукин ты сын! — выругался канарец на чистейшем кастильском. — Как же ты меня напугал! Кто ты такой? — перешел он затем на язык собеседника.
— Папепак Хамелеон, — ответил тот с очевидной гордостью. — Великий охотник! — И он со звоном продемонстрировал бесчисленное множество ожерелий из клыков, покрывающих его грудь. — Король кайманов.
Он вытянул крохотное каноэ из-под ног и аккуратно продвинул его между ящерицами, пока не разместил точно под деревом.
— А ты кто, человек-кокос? — поинтересовался туземец. — И почему скрываешь лицо под шкурой обезьяны?
— Никакой я не человек-кокос! — раздраженно ответил Сьенфуэгос. — И вовсе не скрываюсь. Это моя собственная шкура.
Это утверждение явно озадачило дикаря, он собрался уже развернуться и как можно быстрее убраться из этого места, но в конце концов любопытство возобладало над трусостью, и, насмешливо посмотрев на собеседника, он убежденно произнес:
— Боги явно наложили на тебя страшное проклятье, превратив в волосатое чудовище, но не понимаю, за какие провинности тебе приходится укрываться на дереве в окружении кайманов. — Он обвел руками окрестности — Они кусаются!
— Да уж, кусаются! — нетерпеливо ответил рыжий. — Ты поможешь мне отсюда выбраться или будешь весь день болтать?
Туземец, казалось, обдумывал все за и против.
— А когда я тебя спасу, ты меня съешь? — спросил он. — Может, ты из карибов. Покажи ноги!
Сьенфуэгосу ничего не оставалось, как осторожно поменять позу и оседлать толстую ветку, чтобы показать ступни.
— Это что, ноги кариба? — сердито пробормотал он. — Никакой я не каннибал, я с Гомеры, и если ты меня отсюда вытащишь, я подарю тебе этот прекрасный нож, который может волосок на лету срезать.
Обмен немедленно заинтересовал туземца, чудесный и доселе не виданный предмет явно произвел на него впечатление, как и странное волосатое чудовище, болтающее ногами прямо перед носом, и он еще чуть-чуть приблизился, протянув руку.
— Дай мне его! — потребовал он.
— Вот еще! Я что, по-твоему, дурак? Сначала доставь меня на землю.
Индеец, похоже, оценивал размер и вес сидящего на дереве гиганта, а также размеры и характеристики собственного утлого суденышка, и наконец глубоко вздохнул.
— Ты слишком большой, — сказал он. — И толстый. Мы утонем.
— Нет, если будем осторожны. Давай, плыви сюда!
Папепак поразмыслил, но сверкающий кинжал был слишком притягательной приманкой, туземец сделал еще пару гребков и отказался прямо под ногами канарца, а потом с потрясающей ловкостью встал, так что каноэ даже не шелохнулось, и, оказавшись так близко к вожделенному оружию, облизал губы, словно глядел на аппетитное блюдо.
Он с чрезвычайной осторожностью поднял указательный палец и нажал им на острие, пока на кончике пальца не выступила капелька крови, которую дикарь удивленно изучил, растерев большим пальцем.
— Как острый край ракушки, — восторженно произнес он. — Но гораздо тверже. — Он с силой схватился за ветку и добавил: — Спускайся, но аккуратно. Я буду поддерживать равновесие.
Сьенфуэгос подчинился и сначала опустил на дно лодки свое имущество, а потом очень медленно опустился сам, сантиметр за сантиметром, почти не дыша, пока обе его ноги не оказались на погруженном в воду дне пироги.
Он постоял еще немного, держась рукой за ветку, при малейшей опасности готовясь вновь забраться наверх, тем более, что бесчисленные пресмыкающиеся, похоже, пробудились от вечной дремы и апатии и внимательно наблюдали за происходящим.
Голос человека с ожерельями тихо прозвучал за спиной испанца, как будто его обладатель боялся, что кайманы могут понять слова.
— Теперь садись, но осторожно, — прошептал он. — И ни в коем случае не дотрагивайся до воды. Они всегда понимают, когда что-то живое попадает в воду.
С пересохшими губами, комком в горле и колотящимся сердцем канарец выпустил из рук спасительную ветвь и начал почти незаметно сгибать ноги, при этом пытаясь сохранить равновесие, сосредоточившись, как канатоходец на проволоке, натянутой в пятидесяти метрах над землей.
И вдруг громко пустил газы.
Неудобная поза была столь подходящей, а нервы настолько на пределе, что кишечник не выдержал, и оглушительный треск нарушил гнетущую тишину безмолвной лагуны.
Папелак, находящийся за спиной Сьенфуэгоса, получил заряд вони прямо в нос, но лишь засопел и язвительно заметил:
— Вряд ли ты их напугал. Они же глухие.
В любой другой ситуации Сьенфуэгос расхохотался бы, но сейчас это было бы равносильно тому, чтобы нырнуть головой в болото, и поэтому он прикусил губу и продолжил опускаться, пока не устроился на дне лодки, чьи борта возвышались над водой всего на несколько сантиметров.
Прошло несколько мучительных мгновений, пока индеец, выпустив из рук ветку, каким-то чудом опустился, поддерживая лодку на плаву, с прирожденной ловкостью, ярко продемонстрировав контраст между собой и Сьенфуэгосом, настолько разительный, как между носорогом и цаплей.
Несколько долгих минут они молчали, словно боясь нечаянно перевернуть или потопить лодку, и наконец туземец осторожно протянул руку к веслу и стал грести, пробираясь между рептилиями прямо к берегу.
На полпути канарец глубоко вздохнул.
— Ну и страху же я натерпелся! — воскликнул он. — Чуть не обделался.
— Да уж, совсем чуть-чуть, — последовал ироничный ответ.
Уже совсем рядом с берегом, когда, что бы ни случилось, им хватило бы одного прыжка, чтобы оказаться в безопасности, Папепак изменил курс, повернув на юг, но далеко не отдаляясь от деревьев.
— Куда ты меня везешь? — спросил Сьенфуэгос.
— К себе домой.
Они плыли больше часа, и испанец воспользовался этим, чтобы успокоиться и обдумать сложившееся положение и те трудности, через которые ему пришлось пройти.
— С кем ты живешь? — спросил он, повернувшись и внимательно рассматривая широкое дружелюбное лицо своего маленького спасителя.
— Один, — ответил тот. — Хороший охотник всегда живет один.
— У тебя нет ни жены, ни детей?
— Они ушли на охоту и нарвались на тамандуа, — ответил тот, понизив голос. — Кошмар!
— Что за тамандуа? — спросил канарец.
— Тсс! — испуганным шепотом остановил его индеец. — Никогда не говори о нем вслух. Это демон сельвы, злой дух, он повелевает кайманами и привораживает охотников. Иногда он притворяется безобидным муравьедом, но на самом деле он очень опасен. Очень, очень опасен!
Вскоре перед ними оказался островок протяженностью в сотню метров, и, хотя никаких признаков жилья на нем не было видно, туземец ловко спрыгнул на песок и сказал:
— Сюда! Это мой дом.
И действительно, там находилась хижина, хотя никто не смог бы ее разглядеть, даже пройдя непосредственно под ней. Она скрывалась в кроне могучей сейбы и оказалась такой удобной и подходящей для этого места, что сразу становилось понятным, почему ее владелец получил прозвище Хамелеон.
В последующие месяцы канарцу Сьенфуэгосу предоставилось множество возможностей узнать истинную причину этого прозвища, поскольку крохотный Папепак обладал удивительным даром мимикрии, можно было даже подумать, что он и впрямь становится невидимым, превращаясь по своему желанию в дерево, куст, камень или просто кучу прелой листвы, неотличимой от полуразложившейся лесной подстилки.
Казалось, он даже мог по необходимости изменять запах своего тела, так что даже звери с самым тонким нюхом не могли обнаружить Папепака, когда он сидел во время охоты в засаде, демонстрируя бесконечное терпение. Когда же он передвигался в чаще леса, то делал это так быстро и спокойно, что не дрожал ни один листик, а на его пути не оставалось ни следа.
Теперь пастух превратился в прилежного ученика, живущего бок о бок со столь выдающимся учителем, он день ото дня привыкал к жизни в сельве и перестал воспринимать лес как враждебный и агрессивный мир, где невозможно выжить. Вместо этого он понял, что сельва — прекрасное место жительства для наделенного определенными способностями человека.
Папепак постепенно открывал ему свои широчайшие познания, от умений же рыжего канарца в подобных обстоятельствах было мало прока, потому что в сердце непроходимого и сумеречного пейзажа, всегда влажного и жаркого, дикарь был истинным королем, а человек цивилизованный превращался в раба собственной ограниченности и страхов.
Сьенфуэгос узнал, что можно добыть воду, разрезав на части лиану и выпив ее прозрачный сок; что среди фруктов и кореньев встречаются ядовитые; что змей и пауков нужно всячески избегать, а также как сделать ловушку, чтобы поймать вкусную капибару. Эти уроки стали одними из самых ценных, полученных молодым канарцем на протяжении его нелегкой и насыщенной жизни.
Хрупкий Хамелеон, обладающий недюжинным терпением и тонким чувством юмора, учил громадного человека-кокоса выживать на этой земле, не имея другого оружия, кроме лука, копья и неистощимого терпения; и в результате сельва перестала быть непознанной и враждебной, а превратилась в его самого преданного союзника, Сьенфуэгос научился понимать ее и любить.